Марсианские войны

Глава 23. ПУСТЫНЯ ГОБИ, ВНУТРЕННЯЯ МОНГОЛИЯ

Увеличившись до двух тысяч, Новая Золотая Орда шла на юг, к границам свободной Монгольской Автономной Области, известной также под названием Внутренняя Монголия.

Еще до прихода марсиан она не была уже ни свободной, ни автономной. Фактические хозяева, китайцы укрепляли область, отводя ей роль буферной зоны после того, как марсиане поглотили Бейцзинь.

Самым северным населенным пунктом Внутренней Монголии являлся поселок Пайюнопо, и именно сюда вел свои не знающие усталости силы Казархан. В трех ли от городка монголы разбили лагерь и установили первоначальную юрту хана, в которую и препроводили его наложницу Утреннюю Лань.

— Приготовь мне баранину и чай, — распорядился Казар.

Качнув крутыми бедрами, Утренняя Лань подбоченилась.

— Это работа жены. Если уж ты так жаждешь жареной баранины, возьми себе жену. Я — наложница. Мои обязанности сводятся к кангу и им ограничиваются.

Казар грозно подступил к ней.

— Я — хан. И ты будешь делать то, что я скажу.

— Я личная наложница хана. Люби меня или оставь оплакивать моих безжалостно убитых мужей.

Казархан нахмурился, усмехнулся и снова нахмурился. Лицо его напоминало грозовую тучу.

— Мне нужно воевать, а не заниматься тобой.

Утренняя Лань повернулась к нему соблазнительным задом.

— Воюй, если тебе не до любви.

— О любви я тоже не забываю.

— Что ты дашь мне в обмен на горячую еду? — внезапно спросила Утренняя Лань.

— А что тебя устроит? — осторожно поинтересовался Казар.

— Мне хотелось бы стать десятницей.

— Ха! Наложница не может быть десятницей!

— Может, если того пожелает хан.

— Это правда, — состроил гримасу Казар. — Мое слово — закон.

Утренняя Лань повернулась, глаза ее заблестели.

— Ну так сделай это для меня.

— Ты хуже старой жены, больно уж хитра.

— Но зато я превосходная наложница. Если ты и дальше намерен пользоваться мной, то выполни мое желание.

— Зачем тебе быть десятницей? — недоумевал Казар.

— Мне это нужно для того, чтобы ехать рядом с тобой, а не в хвосте каравана с хромыми овцами.

— Ты можешь погибнуть в бою.

— Я буду оберегать моего хана от измены, — парировала Утренняя Лань.

— Да, ты могла бы, — допустил Казар.

— Так ты решил?

— Приготовь поесть. Я скоро приду за бараниной… и за тобой.

С этими словами Казар вышел из юрты, мурлыча что-то под нос. Остановившись у штандарта Чингисхана, прислоненного к юрте, он оглядел лагерь.

Приближалась ночь. Люди занимались лошадьми, раскладывали костры, готовили ужин, проверяли оружие. Казар почесал голову и громко закричал:

— Никаких костров! Подождите! До ужина нам нужно организовать армию.

К нему с недовольным видом подбежал Байяр.

— А не лучше ли заняться организацией на полный желудок?

— У монголов организация получается лучше, когда их желудки жаждут плодов организации.

Аргумент подействовал.

— Тогда я пойду делать стрелы, — согласился Байяр, — пока ты будешь заниматься организацией.

— Так и сделай. Но никакой баранины, пока мы не организуемся. И делай сначала луки поменьше, потому что я в первую очередь организую легкую кавалерию и конных лучников.

— Твое слово приказ для меня.

Казархан одобрительно хмыкнул.

— Хороший ответ. Пусть и остальные отвечают так же, когда это необходимо.

Взойдя на небольшой холмик, Казар возвысил голос.

— Приказываю моим верным монголам собраться и выслушать мои слова!

Тем, кто двигался поживее, Казар распорядился стать справа от себя, те же, кто медлил, заняли место слева. Затем он заговорил.

— Вы, кто отстает, будете тащиться и в бою. Вы станете собаками хана по имени Пес. Вы станете теми монетами, которые я потрачу в первую очередь, и вы последними получите пищу. Вам достанется лишь та добыча, что останется после других, которые слушаются меня без колебаний.

Левое крыло ответило недовольным ропотом.

— Если кто-то из вас хочет возразить, я готов его выслушать.

Приземистый, с головой, напоминающей пулю, монгол выступил вперед.

— Я поклялся в верности в обмен на равное распределение всей добычи, — пожаловался он.

— Вы также поклялись мне повиноваться во всем. Своей постыдной медлительностью вы меня подвели.

— Договор есть договор.

— Верно, — признал Казар.

— Я, Дурум, требую, чтобы ты позволил мне стать справа от тебя.

— Раз ты настаиваешь, я позволю тебе занять место справа, но только если все остальные, кто стоит там, согласятся поделиться с тобой будущей добычей и военной славой, которых ты еще не заслужил.

— Разве они ослушаются твоего приказа?

— Это было бы нарушением священной клятвы.

Дурум прищурился.

— Тогда я испытаю их решимость, — и сказав это, направился к правому крылу на глазах у всей армии.

Ни слова, ни звука. Дерзко сложив руки на груди, Дурум посмотрел на Казархана, который бесстрастно следил за ним.

— Ты смелый человек, — сказал Казар.

— Я монгол и не боюсь ничего.

— А я боюсь монгола, который ничего не боится.

— Монгол, который ничего не боится, станет верным орудием твоей власти.

— Монгол, который ничего не боится, не боится и своего хана.

— Я боюсь тебя.

— Ты сказал, что не боишься ничего.

— Ничего, кроме тебя, о Хан, — Дурум занервничал.

— Сначала ты говорил по-другому. Чему же я должен верить? Тому, что ты сказал до того, как у тебя на лбу выступил пот, или тому, что ты говоришь теперь, когда смелость покинула тебя, как дерьмо овцу?

— Я дал клятву служить тебе, Казархан.

— Которую и нарушил.

Отвернувшись от Дурума, Казар поднял руку.

— Казните неверного!

На это не потребовалось много времени. Сверкнула сабля, и монгол, чье имя не сохранит история, упал в лужу собственной крови.

Казар обвел взглядом левое крыло.

— Есть другие, кто не боится хана?

Ни руки не поднялось, ни голоса не прозвучало. Монголы опустили головы. Некоторые вздрогнули.

— Далее, я, как не имеющий наследника, хочу видеть человека, который считает себя способным занять мое место в случае, если я паду в битве.

Оба фланга оживились.

— Итак, есть ли среди вас монгол, считающий себя равным мне?

Веселое журчание перешло в глухой рокот.

— Нет?

Все молчали.

— Неужели никто из вас не хочет носить мои доспехи и саблю самого хана Чингиса?

Наконец, после долгих подталкиваний, приглушенных споров и заминок, вперед вышел высокий монгол. На нем был простой черный дель, перепоясанный алым кушаком.

— Как зовут тебя, будущий хан? — спросил Казархан.

— Герел. Из рода ойратов.

— Так ты думаешь, что сможешь занять мое место?

— Если ты падешь в бою, я буду готов сделать это.

— И ты сядешь на моего Чино, когда я упаду с него?

Герел уважительно склонил голову.

— Если ты прикажешь.

— Ты готов сесть на моего коня после моей смерти. Откуда же мне знать, что ты не воткнешь кинжал в мою незащищенную спину, желая ускорить это событие?

Герел напрягся. Открыл рот. Голос его дрогнул.

— Я не желаю ничего, кроме того, что у меня есть.

— Ты поведешь Новую Золотую Орду на поиски добычи и женщин, а говоришь, будто ничего не желаешь?

— У меня нет других желаний, кроме желания верно служить тебе.

— Откуда же мне знать, что я могу доверять тебе в бою? — загремел Казархан. — Откуда мне знать, что когда ты обзаведешься своей юртой, то не станешь собирать верных тебе и злоумышлять против меня?

— До этого часа я был простым пастухом. Теперь я конный монгол, как мои великие предки. И все благодаря тебе. За этот дар я готов положить саму жизнь.

— Твои слова звенят, как серебро. Говори, убеждай меня, чтобы я не опасался за свою жизнь.

Герел посмотрел налево, затем направо, но встретил лишь посуровевшие лица и холодные взгляды.

— Убей меня, если не веришь! — взорвался он.

— Я не сказал, что не верю тебе, Герел. Только я не знаю, как поступить, — спокойно ответил Казархан.

— Ты спрашивал, кто из нас готов стать твоим преемником. Я один вышел вперед. Отвергни меня, если хочешь, В этом нет позора.

— А если я попрошу тебя перерезать горло, ты это сделаешь?

— Два дня, что я ехал с тобой, моя кровь пела. Если ты ставишь меня перед выбором умереть мгновенно или вернуться к тягостному пастушеству, то я приму смерть, потому что эти дни я прожил так, как хотел.

— Хорошо сказано, — кивнул Казархан.

Лицо Герела прояснилось.

А у ног его упал серебряный кинжал хана.

— Перережь себе горло, и я буду знать, что до конца своей жизни ты остался верен мне.

С лицом, влажным от пота, Герел нагнулся, поднял кинжал и прижал к горлу. Потом бросил последний взгляд на темнеющее монгольское небо и закрыл глаза.

Острие лезвия коснулось кожи. Он нажал сильнее и провел линию, тут же покрасневшую. Из глаз выкатились горькие слезы. Еще одно движение и…

Герел вскрикнул и выронил кинжал в пыль. Кровь лилась по шее на грудь, а монгол прыгал, словно ужаленный скорпионом.

— Что это? — кричал он.

— У тебя стрела в руке! — крикнул кто-то.

И действительно, из предплечья торчала стрела с красным оперением, а рукав потемнел от крови.

Герел не знал, что делать. И только оглянувшись на Казархана, увидел в опущенной руке того большой лук.

— Я верю тебе, Герел. Ты станешь ханом, если я паду в битве. До того ты будешь ехать позади меня, защищая со спины.

Несмотря на жгучую боль в руке, Герел опустился на колени перед своим ханом и покорно склонил голову. Так он и стоял, пока сам Казархан не приблизился к нему и одним резким движением не вырвал стрелу из повисшей руки. Герел вскрикнул от боли.

— Пусть этот шрам напоминает тебе о цене измены.

Решив этот вопрос, Казархан вернулся на свой холмик и принялся раздавать команды. Те, у кого кони оказались помельче, были назначены в легкую кавалерию. Те, у кого обнаружились луки и умение ими пользоваться, стали лучниками.

Остальные, вооруженные «Калашниковыми» и другим огнестрельным оружием, удостоились звания пехоты. Кому-то предстояло орудовать пиками, а совсем немногие, объединенные в багатур, должны были со временем составить элитную гвардию хана.

Когда все было организовано, Казар оглядел свое воинство.

— Вы заставили мое сердце биться от гордости. Теперь, когда вы организованы, можете поесть. После этого займемся обучением. А когда ваша подготовка меня удовлетворит, мы осадим город, лежащий в трех ли к югу от нашего лагеря, и возьмем его.

Слова его вызвали одобрительный гул.

А Казархан повернулся на каблуках и направился к своей юрте, намереваясь наполнить желудок и насытить наложницу. С рассветом она займет свое место десятника, после чего дни и ночи любви будут сочтены.