Марсианские войны

Глава 2. ИЗВИЛИСТАЯ ДОРОГА, ВНЕШНЯЯ МОНГОЛИЯ

В день Белого Тигра, в месяц Лошади, в год Голубой Крысы монгол по имени Казар, которому суждено было стать ханом Казаром, ехал верхом по дороге, ведущей из Внутренней Монголии.

Привстав на стременах выкрашенного в оранжевый цвет деревянного седла, всадник посматривал по сторонам, в то время как его белоснежный жеребец неторопливо трусил по безбрежным просторам степи, окрещенной когда-то китайскими императорами Внешней Монголией. Всадник придерживался монгольской манеры езды, при которой основной вес тела приходится на ноги, а туловище покачивается в такт движению коня.

Традиционная меховая шапка, давно потерявшая форму и напоминавшая медный гонг, по которому долго колотили молотком, прикрывала верхнюю часть широкоскулого лица. Долгополый монгольский кафтан-дель выгорел на солнце, почти полностью утратив первоначальный цвет свежей травы, а небесно-голубой пояс превратился в лохмотья. К большому пальцу правой руки была аккуратно привязана подушечка из потрескавшейся кожи.

Пронзительно-голубое небо слепило глаза. На северо-западе виднелись невысокие мрачные горы, напоминавшие павших великанов. За спиной всадника лежали пастбища его рода. Там же осталась его жизнь.

Впереди — судьба. Хорошая или плохая — Казар не знал, да это его и не интересовало. Он уже четыре дня не покидал седла. Желудок настойчиво требовал баранины. Баранина, вот что интересовало сейчас путника. Сквозь узкие, словно прорезанные ножом щелочки, глаза Казара внимательно обшаривали степь. Нос чутко ловил запахи. Но пока только запах свежего весеннего воздуха тревожил его обоняние. Хороший воздух, чистый, резкий, он то обжигал легкие сухим зимним холодом, то обдавал летним зноем. Пахло смертью и страхом. Этот воздух нельзя было назвать монгольским. А следовательно он пришел с далекого севера, где эти тупые русские гнули спины ради скудного урожая, нехотя дарованного им землей.

Впрочем, до них Казару тоже не было дела. Его заботило другое: как поддержать свои убывающие силы. Хотя даже ради самой жизни он не стал бы копаться в земле, отыскивая съедобные коренья. Пусть этим занимаются русские… и голодные монгольские лошадки.

Высоко в воздухе, поддерживаемый восходящими воздушными потоками, кружил черный коршун. Заметив его, Казар натянул поводья, остановил коня и некоторое время следил за птицей жадными глазами. Коршун — не пища даже для русских, не говоря уже о монголах. Но по крайней мере, это не верблюд или, что и того хуже, не конина.

Сняв свой дальнобойный лук, сделанный из бараньего рога и сухожилия, Казар медленно готовился к выстрелу, не сводя глаз с парящего хищника. Лук образовывал почти замкнутый круг, но когда охотник развернул его, лук распрямился наподобие оленьих рогов.

Вытащив из седельного колчана стрелу, путник положил ее на лук и натянул тетиву, пользуясь кожаной подушечкой. Одновременно он поднял лук к могучим плечам.

Медленно поворачиваясь за кружащим в вышине коршуном, Казар прицелился — на руках его от напряжения проступили бугры мышц и сухожилий — и выпустил стрелу.

Расстояние не позволяло надеяться на успех, и Казар знал это. Но голод и неукротимый дух толкнули его на отчаянную попытку. Стрела со свистом прорезала воздух и, не долетев до цели, пошла вниз. Встревоженная птица, издав пронзительный клекот, устремилась на запад, яростно работая крыльями. Стрела упала за невысокий холм.

Казар неторопливо снял тетиву, убрал оружие на место и возобновил путь. Желудок встретил неудачу глухим ворчанием. Сердце стучало как барабан. Но всадник не поддался унынию. Он был Монголом.

Наступала ночь — умирал мир, и желудок снова жалобно напомнил о себе. Теперь это была уже целая песня под аккомпанемент копыт, стучавших уже не по песку, а по гравию. Конь, привыкший к степям и пустыням, заметно нервничал.

Запах крови коснулся ноздрей Казара еще до того, как он увидел длиннолицего монгола, склонившегося над овцой, из бока которой торчала знакомая стрела с красным оперением. Животное еще дышало, его ребра вздымались и опадали, выталкивая тонкую струйку крови.

Завидев всадника, длиннолицый монгол поднял старинный карабин и громко крикнул:

— Сайн байна!

— Сайн бино! — отозвался Казар и, натянув поводья, легко спешился и стреножил жеребца, накинув сыромятный ремень на ноги скакуна.

Оставив лук в чехле у седла, он подошел поближе. Полы его деля слегка шуршали.

— Это ты стрелял в овцу? — осторожно спросил длиннолицый.

— Я никогда не промахиваюсь.

— А я как раз подкрадывался к ней, — второй монгол покачал головой. — Еще немного и завалил бы ее сам.

Казар помедлил, рассматривая незнакомца. У него было красное, но не обветренное лицо и умные глаза, выпуклые, как грецкие орехи. Грубые шерстяные штаны… овчинный полушубок фабричного производства… Городской монгол. В свое время Казар повидал немало таких, только не столь краснолицых.

— Она моя, — наконец проворчал Казар.

— Я поделюсь с тобой, — не отступал второй.

— Это могу сказать я, а не ты.

— Но я первым ее увидел.

— А я первым выстрелил. В ней моя стрела. Значит, и мясо мое.

— Овца еще не умерла. А потому у тебя нет прав на нее.

Городской монгол поднес дуло карабина к голове овцы, но Казар, быстро шагнув вперед, отвел оружие в сторону. Выстрел все же прозвучал, но пуля ушла в воздух. Незнакомец испуганно вздрогнул.

Вытащив из-за пояса кинжал, Казар опустился на колени и одним движением разрезал брюхо блеющего животного от паха до горла. Затем, сунув руку в теплую кровавую полость грудной клетки, нашел все еще бьющееся сердце.

— Что это ты делаешь, монгол? — удивленно спросил горожанин.

— Собираюсь прекратить ее жизнь, чтобы не терять понапрасну кровь.

Сердце овцы дрогнуло под его рукой. Казар трижды сжал пальцы. Сердце затихло. Еще через мгновение ноги животного дернулись и замерли, тело обмякло.

Поднявшись, Казар отряхнул с рук капли крови и посмотрел в глаза городскому монголу.

— Вот как нужно убивать овцу.

— Пуля в голову — быстрее.

— Но голова будет испорчена.

— Мы в Улан-Баторе не едим голов.

— Как только я тебя увидел, сразу понял, что ты из города, — спокойно заметил Казар.

В узких глазах длиннолицего мелькнула искорка интереса.

— Как тебя зовут, монгол?

— Казар.

— Хорошее имя для кочевого монгола — Пес!

— Я халха-монгол. А как твое имя?

— Байяр.

Откинув голову, Казар громко расхохотался.

— Твой отец, назвавший тебя «Счастливым», должно быть, выпил лишнего. Никогда не видел такой скорбной физиономии! Ха-ха… И такой красной.

— Когда я был мальчиком, имя подходило лицу. Теперь, когда я уже мужчина, дело обстоит иначе, — вытащив из кармана носовой платок далеко не первой свежести, монгол, чье имя означало «Счастливый», оглушительно высморкался. Прежде чем вернуть платок на место, он предусмотрительно вытер его о рукав.

— У меня аллергия, — объяснил Байяр, потом снова достал платок и повторил операцию.

— Это все плохой воздух из России. От него даже тибетцев выворачивает наизнанку.

— Пыльца, — сказал Байяр. — Так мне говорили доктора в городе. С этим ничего не поделаешь. Когда наступает сезон, я чихаю так же часто, как дышу.

— Пыльца? — нахмурился Казар.

— Волшебная пыль. Она разлетается, и из нескольких цветков появляется много.

— Если ты платишь этим городским докторам за подобные сказки, то я надеюсь, что они будут развлекать тебя до конца твоих дней. Не верь этой чепухе, все дело в плохом воздухе из России. Из-за него ты так мучаешься.

Казар снова опустился на колени и принялся сдирать шкуру с овцы. Байяр наблюдал за его действиями с плохо скрытым интересом.

— Я собирался поделиться, — напомнил он.

— У тебя есть котелок?

— Да.

— У меня нет. Так что я разрешу тебе сварить мой обед в твоем котелке.

— С удовольствием это сделаю.

— А за это я позволю тебе наслаждаться запахом моего обеда, — сказал Казар.

— Это лучше, чем ничего, — кивнул Байяр и снова уткнулся в платок. Однако на этот раз он опоздал, обрызгав только что снятую овечью шкуру.

Через час, когда в небе цвета оникса уже зажглась яркая северная звезда, известная со времен Чингисхана под именем Золотой Ноготь, Казар и Байяр сидели на корточках у костра. Пламя весело поглощало сухие лепешки, оставленные яками, в котелке аппетитно булькало мясо. Часть овцы пошла на ужин, другая, побольше, лежала на камнях, чтобы отправиться в путь в качестве припаса. Стреноженные кони паслись поблизости, пощипывая жесткую степную траву.

— Куда ты направляешься, Казар? — спросил Байяр, не сводя глаз с густой серой пены, поднимающейся над котелком. Из-за черных песков налетел порыв ветра, рассеяв голубоватый дымок помета.

— К тому месту, где я родился, — не поворачивая головы, ответил Казар.

— Где ты родился?

— Это место называется Гора Где Рождаются Волки.

— Ты не сможешь туда попасть.

— Никто не может запретить мне идти туда, куда я захочу.

— Гора Где Рождаются Волки, как и столица, лежит теперь за Новой Стеной.

— Что это за стена? — Казар отвел взгляд от котелка.

— Сам я ее не видел, но никто еще не проник за нее, а если и проник, то не вернулся, чтобы рассказать.

— Это русские построили стену?

Байяр пожал плечами, не отрывая взгляда от варившейся баранины.

— Рассказывают всякое, так что трудно чему-то поверить. Некоторые говорят, что русские, другие, что китайцы. А кое-кто утверждает, что построили ее какие-то другие люди. Все согласны в одном — Новую Стену нельзя преодолеть.

— Я иду туда, где появился на свет. Никакая стена, будь она построена русскими или даже самим Богом, меня не остановит.

Байяр внимательно посмотрел на своего собеседника, чье лицо в свете костра казалось медным.

— Почему ты ищешь место, где родился?

Казар снова приклеился взглядом к котелку. В глазах его под опущенными ресницами сверкали отблески пламени костра. Голос звучал тихо.

— Чтобы родиться к новой жизни.

— Любопытное замечание, — удивился Байяр.

— Когда человек умирает, но продолжает при этом ходить по земле, он как будто повисает между чем-то и ничем. Я не хочу ходить по земле и быть ничем. Вот почему мне нужно родиться заново.

— Так ты призрак?

— Я монгол, не знающий своей цели. Это почти одно и то же.

— А твой род?

— Я еду один.

— И откуда же ты едешь?

— Из Ущелья Мертвого Монгола.

— Монголы обычно не приходят оттуда, а умирают там. Особенно зимой.

— Именно в Ущелье Мертвого Монгола закончилась моя жизнь.

— После того, как построили Новую Стену, я уже не удивляюсь ничему, что слышат мои уши или видят мои глаза, — пробормотал Байяр и жадно сглотнул слюну.

Казар осторожно вытащил из котелка шмат мяса и, вонзившись в него зубами, отхватил изрядный кусок. Затем ловко полоснул кинжалом, отрезая порцию. Лезвие царапнуло передние зубы и даже скользнуло по кончику носа. Аппетитно пережевав мясо, он проглотил его и повторил операцию.

— Баранины много, мог бы и поделиться, — предложил Байяр.