Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова

1. Синиц ловить

В густых кустах, а еще того чаще – на опушках хвойных рощ, если только они, подобно сосновым, не растут быстро, как грибы, вьют себе гнезда эти пташки-синички, одни из самых маленьких в разнородном пернатом царстве. За это они и преследуются неотвязчиво в народных пословицах; говорят: если прапорщик не офицер, то и синица не птица, хотя, в самом деле: «Невеличка-синичка, да та же птичка». Невелик человек чином, званием или заслугами, да, кстати, и ростом невысок, но сметлив и способен к большим делам, может и за себя постоять, от нападок отбиться и нагрубить и при случае больно уязвить: это благодаря тому, что у него, как у синицы, ноготок востёр. Эта же птица собиралась когда-то зажигать море в посмеяние и поучение тем, которые, при своем нравственном ничтожестве или физическом бессилии, хвастливы на дела чрезвычайные. На тонких и слабых синичьих ногах они собираются лезть на крутые горы и брать крепкие города – оступаются и вниз летят.

Не с венцами и не с лаврами,
Но с ушами – ах! – ослиными, —

как некогда благодушно подсмеивался Н. М. Карамзин.

В сказках сказывается: «Полетела птица-синица за тридевять земель, за сине море-океан, в тридесято царство, в тридевято государство», – что бывает обыкновенно, на самом деле, ранней осенью. В теплых странах за морем, хотя бы даже для нас за Аральским и Каспийским, где (опять-таки по пословице) синица – птица уже просто, по всенародному убеждению, что за морем всё едят, – синица дожидается летнего времени наших стран. Тогда она, вслед за другими, в своих стаях летит подвесить на елке свое теплое гнездышко, обыкновенно похожее с виду на вязаный денежный кошелек.

Летом синица из Сокольников, Нескучного сада или Марьиной рощи вылетает в самый город Москву целыми стаями и разгуливает, видимо, беззаботно по песчаным косам и на отмелях несчастных рек счастливого города: на Москве и Яузе. Впрочем, для нее там есть и такая речушка, которая обесславлена именем этой самой невеликой птички. В синичьих стаях все свои: кровные и ближайшие родные в нисходящем потомстве, потому что у этой птицы особый от других обычай – воспитывать птенцов при себе до позднего возраста.

Прилетают синицы в богатый город и, со своей стороны, пощеголять голубым темечком на веселой головке при беленьких щечках, и оживят эти отравленные фабричными отбросами местности веселыми движениями и беспокойной суетней. То, как маленькие стрелки, они перепархивают с лужайки на песок, то бегают по веткам, по бревнам, по палке, брошенной и забытой уличными ребятишками. Синице все равно: обращена ли на бегу ее вертлявая и живая головка, как у всех, кверху, или наверху очутилась спинка, или зобок, или шаловливый хвостик: словно она не ощущает в себе никакой тяжести, как комнатные мухи, которые бродят по оконным стеклам вверх и вниз, сюда и туда и не затрудняются ходить по потолкам.

Утром просыпаются синицы раньше всех – где еще до воробьев. Андрей-воробей еще и не собирается вылетать на реку, поклевать песку, потупить носку, – синицы уже набегались, напорхались, наклевались, когда у них что ни клевок, то и глоток. Иную личинку или яичко и в микроскоп не разглядишь, а синичка ее увидит и съест. Глаз не поспеет следить за каждым ударом ее клюва, острого и коротенького, как шило: до того они быстры и часты. Все это проделывают синицы с полной беззаботностью и очевидной доверчивостью: школьники-де пока еще спят самым крепким остаточным сном, с которым обыкновенно они расстаются сердито и ворчливо.

Да и домовые, и фабричные сторожа также спят, так как в этих местах на такие их дела будочники совсем не взирают. Куда на ту пору девались столь присущие этим птицам их прирожденная робость и чуткость?

Да вот и они обе вместе: лишь только поднялось повыше солнышко и взыграло разом на кресте Ивана Великого и на орле Сухаревой башни, синицы не узнать: она позволяла до тех пор свободно наблюдать за всеми своими игривыми проделками – теперь к ней и не подступайся. Даже так, что сама наступит на кончик соломинки, а другой в то же время приподымется, – она уж и испугалась до смерти и стрекнула прочь, как искорка. За одной полетели и другие, как пульки: только мы их и видели. Пырк-пырк-пырк – и исчезли.

Ранним утром, когда синица обнаруживает откровенную и любознательную доверчивость, ловят ее в сети только неумелые и ленивые птицеловы, или те, которые продают певчих птиц в знаменитом Охотном ряду. Для них с древнейших времен держится в Москве специальный торг певчими птицами и собаками на Собачьей площадке, которая в последнее время стала кочевать по Москве и никак не найдет себе нового, облюбленного и насиженного места. Торг бывает в сборное воскресенье, то есть первое в Великом посту (неделя православия).

Кочевало торжище сборного воскресенья даже и по самой площади Охотного ряда: было оно сначала на площадке у Мясных рядов, потом перевели его к самой церкви Параскевы Пятницы, затем – к дому Бронникова, а отсюда, спустя немного времени, к дому Челышова. Теперь оно не то на Лубянке, не то в Зоологическом саду, но тут и там обезличенное и ослабевшее. Не так давно богачи и даже титулованная знать, а с ними всякие любители и особенно псовые охотники, являлись на этот день обязательно со своими выкормками и воспитанниками: поискать лучших, похвастаться собственными. Эта была настоящая выставка и говорящих скворцов, и умнейших собак. Съезжались очень издалека, а в особенности из Коломны и Тулы. Охотники были здесь все налицо.