Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова

Сéмью прикинь – одновá отрежь

Выставляя в первобытной старинной форме эту древнюю, ясную по смыслу и столь вразумительную для руководства в жизни пословицу, останавливаем внимание собственно на цифре, которая рекомендуется ее.

Цифра семь никогда не служила народу единицей измерений, если не считать семисотных верст, которые, однако, в начале нынешнего столетия покинуты, и законная мера версты определена в пятьсот сажен.

У народа свой счет: обходя десяток, он предпочитает вести счет дюжинами, обходя две и три дюжины, начинает считать дробные вещи и более мелкие предметы сорокáми. В старину, не признавая десятков, не ввели в обычай сотен и, не доходя до них, вели счет девяностами, а потому и выходило тогда «Все равно что девять сороков, что четыре девяноста», а девять сороков с девяностом – пять девяноста; полпята сорока – два девяноста. Отсюда и сóроки московских старых церквей и нынешних церковных благочиний, и сорочки` шкурок пушных сибирских зверей: куниц и соболей, вложенных в чехол и рассчитанных ровно на полную шубу, а пóлсорок – на женскую шубку. Сорок недель каждый человек сидит в темнице (по народной загадке), то есть в утробе матери, и, стало быть, в самом деле, как часто говорится: «Сорок недель хоть кого на чистую воду выведут». Через сорок дней или шесть недель надо брать роженице очистительную молитву и столько же дней молиться об усопшем или справлять так называемый сорокоуст. В последний раз покойник пообедает в сороковой день с оставшимися в живых домашними из той чашки и той ложкой, которые обычно выставляются и кладутся на стол. Вообще, сороковой – роковой не только в медвежьей охоте, но и в домашней забаве с нынешними сороковками зеленого вина, которое, по забавной случайности, разливается и продается из бочек мерою в сорок ведер. На девяносто мы уже имели случай натолкнуться, а на дюжинах боимся заговориться, хотя не можем не вспомнить, что торговля в некоторых местах требовала считать, в видах личной корысти и расчета на деревенскую простоту, единиц в дюжине тринадцать.

Между тем цифра семь является в счете так часто, что нельзя на ней не остановиться, и представляется такой подозрительной, туманной и необъяснимой, что невольно хочется признавать этот счет не народным, а чужим и приносным. К нему довелось прилаживаться, как прилаживались и пришлые обычаи к установившимся, крепким и коренным народным порядкам. Христианская вера принесла семь таинств, даров Св. Духа, вселенских соборов, смертных грехов, звезд в венце, мудрецов на свете, свечей в светильнике алтарном и запрестольном. Седьмой день в неделе указано отдавать Богу и т. д.

Последний факт указал не только на важное значение цифры семь в старину, но и на влияние ее на судьбы научных мировых истин. Когда Галилей открыл спутников великана-Юпитера и по целым ночам, не отрываясь, любовался системой этой планеты, противники его не только не верили открытиям, но утверждали, что они невозможны. Ученое невежество говорило: «Как в неделе семь дней, так и на небе семь планет (Солнце, Луна, Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн) и больше быть не может. Соединение малого мира, представляемого человеком, с безграничным миром Вселенной происходит при помощи наших органов чувств, расположенных в семи отверстиях головы, а именно: два глаза, два уха, две ноздри и рот. Как нет более таких отверстий в голове, так точно не может быть и на небе более семи планет». За такую еретическую веру в систему Коперника, бывшую тогда в гонении, Галилея преследовали инквизиция и римский двор. В 1633 году совет из семи кардиналов осудил его на заточение. Профессор три года должен был прочитывать еженедельно псалмы покаяния и на коленах, держа руки на Св. Писании, объявлять, что мнение о вращательном движении Земли есть ересь; но четыре спутника Юпитера движутся вокруг него и в настоящее время так же точно и непрестанно.

Впоследствии оказалось, что у семи нянек дитя всегда без глазу, как и у этих семи совершенно слепых мудрецов мировая истина. Оказалось также, что у семи пастухов не стадо, и сами праведники (настоящие, а не эти самозваные словесные пастухи), осудившие гениального изобретателя телескопа, стали семь раз в день согрешать.

На Святой Руси пригодился и семик – старый языческий праздник, – как дозволенный церковью веселый весенний праздник на седьмой неделе по Пасхе, в четверг, и не перестала широкая масленица звать его к себе в гости. У обманщика и неверного в слове человека, также и у бражника, объявились на одной неделе семь пятниц: ни одного срока – для исполнения обещаний для отдачи взятого взаймы, и семь праздников – все про себя, на прогул и полное забвение обязательств.

Наконец, облюбилась народу и узаконилась в его живой речи эта цифра так, что, например, человека, находящегося в самом отдаленном свойстве или родстве, начали называть седьмой водой на киселе, хотя уже и пятой воде не дает промываемая мука для киселя ни запаха, ни сору, ни пыли того зерна, из которого заквашивается это любимое народное кушанье. Да к тому же седьмая водина на квасине дает уже такое жидкое пойло, что его и в рот не возьмешь. Положено законом семерым одного не ждать, ни на пир, ни к работе, ни к обеду. Бойкие и смелые, не дающиеся в обиду люди, и сами склонные обижать, стали отгрызаться на распутьи ровно от семи собак – ни меньше ни больше. Начали считать семь пяденей во лбу умного человека; дружескую услугу, сопряженную с неудобствами, в несвободное время, признали пустяком, не стоящим никакого внимания: «Для друга семь верст не околица». Однако убедились, что кому не удастся взять что-либо добром, убедительным уговором и ласкательным словом, тот возьмет сам-сём и силком. Так и случилось это раз в Москве, в памятную годину государственной разрухи и семибоярщины, когда семеро бояр насильственно захватили власть. Тогда, точно, в самом деле, по заказу, оказалось у одной овечки семь пастухов, и говорили всем народом про Москву: «Невелик городок, да семь воевод» (а полагалось на каждый не больше двух). Понадобилось для нее семь холмов, когда, возвеличивая свой город по общечеловеческому тщеславию, стали цари почитать и называть Москву вторым Римом; а третьему не быть. Всегда удивлялись бывалым и опытным, и выражались про них так, что как будто они, в самом деле, из семи печей хлеб едали, и над вернувшимися домой ни с чем, без всякой науки, прибытка и успеха – подсмеивались: «Он за семь верст ходил есть киселя», этого самого дешевого кушанья, которым, однако, по пословичной же примете, никто, кроме баб, досыта не наедается. Сильный человек обязан ходить на семерых, а иначе его и богатырем не назовут. Не назовут виноватого преступником, а зовут несчастным, признавая в нем жертву обстоятельств падшего брата, и преступление его называют бедой. Поэтому всякий мелкий проступок относится к беде и называется этим именем; бедниться значит жаловаться в обиде. Отсюда и распространенная поговорка, снова понуждавшаяся в цифре семь: «Семь бед – один ответ». Ханжам советует высокая народная мудрость, в согласии с Христовым учением: «Не строй семь церквей – пристрой семь детей», когда такие явные суеверы намереваются фарисейски тщеславно замаливать тяжкие старые грехи сооружением храмов с золочеными иконостасами и громкими колокольными звонами, и т. д. Впрочем, если подводить полный счет всем случаям, где придается мистическое значение цифре седмь, можно и конца не найти.