Я тебя вылечу

Глава 19 — Ошибка

Торопясь на летучку, на ходу снимаю пальто.

— Доброе утро, Ирина Васильевна!

— Доброе утро, Таисия Валерьевна.

— Почему Валерьевна?

— У тебя свои пациенты, — улыбается она. — Без отчества теперь несолидно.

— А мне — "доброе утро"? — догоняет меня в ординаторской Дава.

— А с тобой я не разговариваю! — шиплю на него.

Как можно было не предупредить, что его еврейская ортодоксальная семья — это Бергманы!!

— Да я думал, все в курсе, что Бергман мой дядя.

— Я была не в курсе! Я думала, это будет какая то внешняя история, Дава! А теперь вся больница будет думать, что я твоя невеста!

— Да что это меняет, Таюш? Ну пусть думают… Я буду тебе пироженки на обед носить! — играет бровями.

Пироженки — это, конечно, прекрасно. Но ни в какое сравнение с поцелуями Хасанова…

Сорвав халатик с вешалки, быстро надеваю белые кожаные кеды, хватаю две подложки с назначениями моим пациентам. И бегу в кабинет Тирановича.

— Ну, пожалуйста, я тебя прошу, не снимай кольцо, — ловит мою руку Дава, ловко надевая обратно, и умоляюще шепчет в ухо: — Больше ведь от тебя ничего не требуется. Ну, пожалуйста, Таюш!

— Дава! — пытаюсь вывернуться.

За этой сценой нас застаёт Хасанов!

— Утро. Доброе. Коллеги.

Словно три подтаявшие охапки снега в лицо. И холодно и обтекаешь.

Господи, я ненавижу сегодня мужчин! Так и убила бы одного для острастки.

Вырвав руку, захожу в кабинет.

Встаю сразу же в угол!

Правда — не лицом. Повернуться пятой точкой к коллегам все-таки не решаюсь.

Что значит его поцелуй?..

Кто-нибудь объясните мужчинам, что это негуманно — поцеловать и не объяснять свои намерения!

И мои интерпретации скачут от сопливо-романтических до пошло-практичных.

И я абсолютно не знаю как реагировать, потому что реагировать надо в этих случаях противоположно. А я боюсь ошибиться. Хасанова хрен расшифруешь!

А самое печальное, в свете кольца и Давида, реагировать возможно больше не придется.

А объяснять задним числом, что это театр… Да я вообще не понимаю, как можно начать разговор с Хасановым на личные темы первой! Три охапки снега в лицо могут показаться лайтовой прелюдией.

А ведь ещё Давид обидится, если я солью его план побега от брака Хасанову. Кто его знает, какие там отношения в этом непростом семействе.

Да и вообще, как любая моя из инициатив отразится на истории с Никитой — огромный вопрос!

Я смотрю на себя в зеркало на стене. Ну и чего ты вырядилась, глупая? Хочешь от него ещё одного захода?

Не знаю…

Трепещет все внутри со вчерашнего вечера.

Но судя по настроению Хасанова, сегодня я могу получить только плетей, а не вторых заходов. Только бы нигде не накосячить!

Как щитом прикрываюсь пластиковыми подложками, поправляя листы с назначениями в прищепке.

Ксения бросает на меня настороженный, неприязненных взгляд.

Мне хочется наотмашь шлёпнуть папками ей по лицу. Потому что — лучше не трогайте меня сегодня. Я неуравновешенна и расстроена.

Хасанов вещает…

Я как влюблённая дура ловлю каждое слово. И ни слова не понимаю.

Это ужасно… Я обязательно где-нибудь накосячу.

— …Давид Львович сегодня ассистирует в "травме"… У них сегодня не хватает персонала.

— Эм… В "травме"? Да там любая операционная медсестра справится, — обескураженно ухмыляется Давид.

— Значит, и Вам проблем не составит, — категорично.

— Логичнее было бы отправить Ксению Ивановну.

Воздух сгущается, пространство начинает гудеть. Хасанов выдерживает паузу, глядя в глаза Давиду. И о-о-очень терпеливо вздохнув, комментирует:

— В травматологии требуется хирург, способный работать с травмой крупных сосудов. Вы ассистировали Бергману. И квалифицированы. Ксения Ивановна — нет. И это последний раз, когда Вы оспариваете мои организационные распоряжения, Варшавин.

— Извините, — поджимает губы.

— Все свободны, Зотова, задержитесь.

Если я заискивающе спрошу — правильное ли место я выбрала — маэстро оттает?

Покручиваясь в кресле, внимательно рассматривает меня. Молчит.

Я стою как на Великом суде.

И смущаюсь под его взглядом от накатившего воспоминания нашего поцелуя. И вспоминаю даже не я. Мое тело вспоминает…

И мои ресницы встречаются томно и медленно. Дыхание сбивается… Я облизываю мгновенно пересохшие губы.

Он опускает взгляд на кольцо, в которое практически силой впихнул мой палец Дава.

Рефлекторно прячу руку за спину.

— Иди. Работай.

Вылетаю из кабинета!

Я дура. Надо было его демонстративно снять! И объясняться бы не пришлось. Но, как это обычно бывает, хорошие идеи приходят только когда уже поздно.

Снимаю колечко, прячу в нагрудный карман.

Захожу в палату к моим пациентам. Взглянув на фамилии, кладу в карманы над кушетками подложки с назначениями для медсестер.

— Ну как Вы, Бойко? — присаживаюсь рядом с нашим супер-аллергиком.

— Ночью приступ был, — виновато улыбается. — Сняли…

— Да, мне сообщили. Вы больше ничего не ешьте перед операцией. Вас сейчас будут готовить на завтра.

— Как же? Совсем ничего?..

— На завтрак Вам дадут кашу. А потом все. Больше ничего.

— Но у меня же сахар низкий!

— Вам поставят капельницу. И не вздумайте тайком что-нибудь!.. — строго хмурюсь на него. — Если вдруг опять будет аллергическая реакция, операцию отложат.

Ухожу в ординаторскую.

От Хасанова несколько сухих распоряжений в мессенджере.

Бегаю, исполняя. Спускаюсь вниз, забираю для нашего вип-пациента какие-то важные документы.

Возвращаюсь, двери лифта открываются, и я сразу же чувствую — что-то не то… Словно в лифт попало распыленное облако адреналина, и я нечаянно вдохнула.

С колотящимся сердцем, выхожу в коридор.

Беготня…

Медсестры, врачи… Горыныч! Хасанов! У палаты моих пациентов!!

Бросив конверт с документами на пустой ресепшн, бегу туда.

Залетаю в палату.

Бойко распух как шар, и я узнаю его только по тому месту, где он лежит!

Отек!

— Гормоны колите! — рычит Хасанов.

— Да он накачан гормонами под завязку. Ночью ими снимали ему приступ.

— Что в капельнице?! — вытаскивает иглу.

Хлопаю глазами, не понимая, как включиться и чем помочь. Это же мой пациент…

От ужаса сжимаю трясущиеся пальцы.

— Феринжект! — испуганно смотрит ему в глаза медсестра.

— Что?! Какого черта??

— Я поставила то, что в назначении было, — сует ему в руки медсестра подложку.

Он смотрит на первый лист, где фамилия пациента, потом открывает последний с назначениями…

— Идиоты!! — рявкает Хасанов. — Это же Сидорову назначено, а не Бойко! Как это возможно вообще??

Бойко хрипит. Закатывает глаза, обмякает.

— Стоять! Я тебя не отпускал. Интубируем… Эуфиллин ему, быстро.

— Руслан Та-таирович… — мямлю я. — Чем помочь?

— Вон отсюда, — бросает мне. — Отстранена! Ксения, коли.

Обтекая, делаю несколько шагов назад.

Я что — перепутала листы с назначениями между собой?! Я чуть пациента не убила??

Я не могла… не могла… из рук не выпускала… только после того, как скрепила степлером… и потом все проверила. На всякий случай! Всё было правильно, я уверена! И всё же… Вот.

В ушах шумит, ложусь спиной на стену, не моргая смотрю на то, как они его спасают.

Губы трясутся, руки немеют. И ужасно стыдно и страшно.

Только бы спасли…

Через десять минут все обессиленно замирают. Бойко дышит, синюшность уходит.

— Ну и слава Богу… — выдыхает Горыныч. — А то придумал тут — помирать.

— Следить за состоянием, — срывает перчатки Хасанов. — Операцию переносим.

Швыряет разъяренно перчатки на кушетку у палаты.

— Жаль что нельзя вас плетьми херачить… — глядя мне в глаза, сует мне в руки эту подложку. — Только увольнять!

Ирина Васильевна, бросив на меня тревожный взгляд бежит следом за ним. Ловит его у входа в кабинет.

— А с Зотовой-то что?

— А что с Зотовой, — бросает на меня гневный взгляд, — должна решить сама Зотова! Ее врачебную ошибку мы исправили, но остальное не исправим.

Хлопает дверью.

Хочет, чтобы я уволилась сама?

Мне хочется рыдать от бессилия и несправедливости. И я конечно же бы уволилась прямо сейчас, если бы не Никита. Но я не могу…