Смута

Ночная вода холодна, но ступившие в неё сейчас не чувствовали холода. Погружались, ныряли, выставляя на поверхность дыхательные трубки.

Сколько Две Мишени изводил их в корпусе такими вот «форсированиями»! Бессчётное число раз переправлялись они через холодные реки и речушки, даже самую узкую полагалось «штурмовать по всем правилам», высунулся на поверхность — всё, «убит».

Ока широка, сто саженей, и течение не слабое. Александровцы не боролись с ним, позволяя сносить себя вправот от того места, где погрузились; дозоры красных и траншеи тянутся по всему берегу, но, чем дальше от Серпухова и моста, тем они реже и слабее.

Александровцы выбирались на северный берег. По правую руку — устье Речьмы, впереди — густые приокские леса. Траншеи красных дальше, за речушкой, но и тут, впереди, хватает выдвинутых секретов, пулемётных засад, и прочих прелестей. Хорошо, хоть мин нет.

До железной дороги и Серпухова — пять верст. Но это, если по ровному. А если так, как они…

Одного дозорного заметил и «снял» Севка. Пулемётчики в хорошо замаскированном гнезде не дремали и натворили бы бед, кабы Петя Ниткин не подсказал — «а давайте, господа во-он там глянем, уж больно местечко хорошее, сам бы засел!»

С третьими столкнулся сам Фёдор, пробираясь по влажной земле. Шли красные в полный рост, не скрываясь, и, похоже, ощущали себя в полной безопасности.

Нож в руке, Фёдор возник прямо перед ними, делать обходной маневр и заходить со спины времени уже не осталось; выпад, удар, отшагнуть, ударить вновь.

Всё. Никаких мыслей, сомнений, колебаний. Они придут потом, с ежедневной молитвой. А сейчас он просто открывает дорогу своим.

Ровно в два часа ночи возле моста поднялась стрельба. Беспорядочная, но сильная. Александровцы уж успели взобраться на небольшую возвышенность, поднимавшуюся над приречной низиной. Высота невелика, и крутизны нет, а всё-же и обзор лучше: весь берег как на ладони.

Над крышами Серпухова при первых выстрелах взлетела сигнальная ракета. Две Мишени поглядед на неё, прищурившись; а затем с правого, южного, занятого добровольцами берега грянули один за другим три орудийных выстрела. Снаряды разорвались в мелкой воде и возле насыпи у северного конца моста.

— Встали, — негромко сказал Аристов.

В тишине, без «ура», александровцы покатились упругим клубком к позициям красных. И — вот они, окопы, траншеи, бруствера, всё обращено к мосту.

Полетели гранаты, спрыгнул в траншею Севка Воротников, его «гочкис» ожил, поливая всё свинцом; Фёдор Солонов выстрелил навскидку, едва уловив краем глаза движение у врага; Лев Бобровский, как всегда, имея донельзя презрительный вид, метко закинул связку гранат прямо в распахнувшуюся дверь блиндажа.

Теперь палили уже в них, палили все вокруг, но, как всегда, в панике и неразберихе, александровцы успели захватить пулемёты и переколоть-перестрелять пулемётчиков.

Вокзальчику крошечной станции «Ока» досталось больше всего, из окон верхнего этажа валил дым; но Фёдор и его команда были уже внутри, быстро покончив с сопротивлением.

Мост был взят. Уже не первый, и, наверное, не последний…

Две Мишени меж тем повёл роту на север, к центру Серпухова, а по мосту уже катилась волна пехоты — дроздовцы и александровцы вместе.

Ночной бой хаотичен. Где свои, где чужие, где командиры, что делать? Только отлично обученные войска решаются на ночную атаку, где каждый знает свой маневр; а вот если маневра не знать, если бойцы жмутся друг к другу, зная только, как намертво вцепиться в свой окоп — тогда дело плохо.

Третьей волной прошли корниловцы. Маленький тихий Серпухов заполнили стрельба, разрывы, крики, где-то что-то начало гореть; однако работа первой роты была сделана и вынырнувший, как из-под земли, Две Мишени погнал мокрых своих прапорщиков в тыл. Нечего вам, мол, тут делать.

Странно это было и даже дико — отходить цепочкой в затылок по одному, когда через мост валят и валят свежие части. Но мокрые александровцы (плыли-то в одежде, да и оружие тащили с собой, тщательно упрятав оружие в доставленные из Тулы водонепроницаемые мешки) сейчас не солдаты. И потому Две Мишени отводил их в тыл — свою работу первая рота сделала.

Теперь — очередь других.

И потому они шли в тыл, как люди, хорошо сделавшие свою работу.