Смута

И они действительно рвались на запад.

В Купянске красные пытались организовать оборону, собрать рассеявшиеся и беспорядочно отходящие (если не сказать бегущие) части, но Две Мишени с александровцами на трёх бронепоездах прорвался от Валуек (которые красные оставили без боя), и занял город. Обмелевший Оскол александровцы перешли севернее Купянска, атаковали молча, без «ура» и выстрелов. И прямо у них на глазах попытались выскользнуть из захлопывающего капкана три броневика, удалось это двум, один подбили огнём захваченной трёхдюймовки, уже подготовленной к стрельбе — однако номера её предпочли поднять руки, после того, как их старший сбежал.

Из покалеченной, завалившейся набок машины вытащили троих — водителя и двух явно командиров, у одного на руке красовалась неспоротая комиссарская звезда.

Вытаскивали «новые» александровцы, из добровольцев, присоединившихся к отряду за последний месяц, но, стоило подбежать Федору с Левкой Бобровским и неразлучными с некоторых пор Пете Ниткину и Севке Воротникову, стоило взглянуть на второго командира, с одним ромбом в петлице, как они, все четверо, так и замерли.

Потому что краскомом, «комбригом», как это у них называлось, оказался никто иной, как бывший капитан Шубников, заменявший в своё время Илью Андреевича Положинцева и едва не выгнавший Севку Воротникова из корпуса.

Шубников ушёл от александровцев, наверное, первым — на станции Пудость, ещё до большевицкого переворота, до спасения Государя, до… до всего. Ушёл, когда в Таврическом дворце ещё сидело Временное Собрание, о котором теперь вообще никто не вспоминает. А деятели его, Гучковы-Милюковы, маются, как неприкаянные, по заграницам, ибо их не принимает ни Государь, ни, само собой, большевики…

И вот, значит, встретились.

— Вы чего, господа прапорщики? — спросил один из державших Шубникова новобранцев, вчерашний гимназист, казавшийся Феде Солонову совершеннейшим дитём и даже молокососом.

— Знакомца встретили, господин вольноопределяющийся, — в тон ответил Федор. — Вы ступайте, ступайте, вот комиссара не упустите, а с этим пленным мы сами разберёмся.

Они вчетвером обступили Шубникова. Тот стоял бледный, но злой, глаз не опускал, смотрел прямо. При виде Воротникова губы его скривились:

— Надо же… в такую орясину, да ни разу и не попали за всю войну…

— Не отлита ещё пуля моя, — ответил Севка обядовой фразой. Он хотел сказать что-то ещё, но тут подошёл Две Мишени, мрачно посмотрел на пленных. Глаза его сузились — Шубникова он, конечно же, тоже узнал сразу, но ничего не сказал, только отвернулся молча.

Комиссар со звездой на рукаве глядел затравленным зверем. Две Мишени и его проигнорировал, обратившись к третьему пленному, в солдатской форме, уже немолодому:

— Ну, рассказывай, братец. Какой дивизии, какого полка, кто командиры?..

Водитель — явно старый кадровик, сверхсрочник — мигом вспомнил соответствующее обращение:

— Я, вашбродь, тут случайно. Нас Троцкий расстрелять грозился, всю автоброневую роту, коль воевать откажемся…

— Врёшь, трус! — зарычал на солдата комиссар. — Вы все добровольно пошли! Все, как один!

— Это неважно, — оборвал его Аристов и для верности сунул комиссару под нос ещё неостывший маузер. — В лагере для военнопленных будете разбираться. Что за части тут были, кто командовал?

— Да каких тут частей только не было… считай, все дивизии перемешались, когда утекали, кто смог. А за старшого Егоров тут был, — с готовностью сказал механик. — Егоров Павел Васильевич. Они со штабом утекли, в тех двух броневиках были.

— Эка жалость… ну, ничего, с этими, что остались, разберемся. А ты, солдат, коль тебя силком на фронт отправили, посиди, подумай — глядишь, и надумаешь к законному государю в добровольческую армию записаться. Жалованье у нас регулярно платят, а купюры на золотые империалы по-прежнему поменять можно. И в механиках у нас недостача. Фельдфебелем станешь!

— Хреново ж дело твоё, контра, коль пленного империалами соблазнять приходится, — прошипел сквозь зубы комиссар. — У нас-то за идею дерутся!

— Драться за идею — это хорошо, — невозмутимо сказал Аристов. — Но голодный солдат воевать не сможет вообще. Так, с вами, комиссар, мы потом потолкуем. А вот с вами… — он обернулся к Шубникову, — с вами у нас особый разговор выйдет.

— Не сомневаюсь, Аристов, — Шубников сглотнул, но гордого вида не утратил. — Что, расстрелять велишь своим головорезам?

— Если я приму решение, что кто-то заслуживает расстрела, то приведу приговор в исполнении сам, — ровно сказал Две Мишени. — Нечего ребятам о вас руки марать. Ну, отвечайте, Иван Михайлович, как вы дошли до жизни такой. Облегчите душу. Так сказать, напоследок. Исповедуйтесь, хотя я и не лицо духовного звания.

И было в голосе Константина Сергеевича Аристова нечто такое, что лицо Шубникова мгновенна залила та самая «смертельная бледность».