Смута

— Здравствуй, Юля.

— Здравствуйте… товарищ полковник.

— Хорошо, что хоть ты меня «гражданином начальником» не величаешь, — улыбнулся Петров. — Юля, я с тобой буду говорить, как со взрослой, без скидок. Ты нам можешь очень помочь; это связано с твоим родственником, Сергеем Никаноровом.

— А что ж с ним? Он тут появился, в школу приходил, — не моргнув глазом, заявила Юлька. — Очень-очень сердитый, не знаю уж почему!

— А потом? — мягко поинтересовался полковник.

— А потом я ему позвонила, — Юлька вспомнила наставления Стаса: «по крупному не ври, там, где легко проверить!».

— Зачем?

— Он… злой был очень.

— И ты решала с ним поговорить?

— Решила.

— И поговорила?

— Поговорила. Он во Всеволожск ездил, а я с ним.

Петров кивнул.

— Всё так. И как же ты решилась?

— А чего мне бояться? — нахально сказала Юлька. — Он же мой родственник, хотя дядя не родной, а двоюродный.

— Гм. Ну, допустим. А потом?

— Мы поговорили… по пути. А потом ученики профессора Онуфриева меня домой отвезли.

— И Сергей Никаноров не сказал, где же он пребывал всё это время? Почему исчез с работы, почему не выходил на связь?

— Не говорил, — ответила Юлька чистой правдой. Дядя Серёжа и впрямь ведь не говорил, что, был, мол, в другом временном потоке! Поджилки у неё, конечно, всё равно тряслись; и ей вдруг очень-очень захотелось оказаться там, на Каменноостровском(а не Кировском) проспекте.

— А о чём же вы разговаривали, если не секрет?

— Я спрашивала, почему он такой сердитый. На меня сердится, на маму…

— И почему же?

— Мы живём неправильно.

— А как правильно?

— Своим трудом всего добиваться. А нам вот квартира по наследству досталась.

— Да, — кивнул полковник. — Могу только поздравить. А куда уехали профессор Онуфриев с супругой, вы не обсуждали?

— Нет. И я не знаю, куда точно они уехали. Говорили, что в санаторий какой-то.

— Так надолго?

— Так они же старенькие какие!

— В общем, ничего интересного вам гражданин Никаноров не рассказал?

Юлька помотала головой. И добавила:

— Он всё равно сердитый очень. Словно хочет с кем-то поругаться, неважно, по какому поводу. Просто хочет. Точно неприятности у него ужасные.

— Неприятности у него действительно есть, но исключительно по его собственной вине и далеко не такие, что невозможно разрешить. Вот, Юля, возьми мой телефон. Будешь говорить с… дядей Серёжей, скажи ему, пусть не скрывается, а позвонит прямо мне и все его проблемы будут решены. Хорошо?

— Конечно, — легко согласилась Юлька. И в самом деле, чего не пообещать? Особенно, если с дядей Серёжей она встретится в таком месте, откуда полковнику дозвониться невозможно при всём желании?

…Стас, Михаил и Паша тоже уволились с работы. Рассказ Юльки про Петрова восприняли очень серьёзно, разработали целый план по уходу; сама машина устроена была ими глубоко в лесах Карельского перешейка, там, где не было никаких дотов линии Маннергейма, во все времена привлекающих любопытный народ. Подвал старой-престарой финской кирпичной кирхи, давно заброшенной и полуразрушенной. Осталась только часть стен, смотреть совершенно не на что.

Но зато уцелел подвал, где теперь и стояла тщательно собранная машина переноса, а рядом — дизельный генератор с аккумуляторами, которые хозяйственный Стас раздобыл где-то «слева».

— И никаких тебе счетов за свет, — Михаил, пыхтя, отвалил тяжеленную стальную плиту, закрывавшую вход. — Всё запомнила, Юляш? Давай, запускай.

Пришлось ждать, когда если не сойдёт, то хотя бы слежится-осядет снег, дабы не оставлять следов.

— Мы-то все ждём, когда ты безо всякой машины туда-сюда ходить сможешь, — улыбнулся Стас.

— Смогу, — упрямо сказала Юлька. — Вот увидите, смогу!

…Какое-то время пришлось ждать, пока всё «раскрутится», а «напряжённость достигнет нужного уровня». Стас, Паша и Михаил стояли молча, одетые «по времени места назначения».

И, когда огоньки наконец мигнули, Юлька ощутила — да, вот оно, дорога открывается.

Теперь предстояло всего лишь оттолкнуться от реальности.

В доме по Каменностровскому проспекту, роскошном доме с курдонером, в квартире номер 21, зазвонил звонок.

Молодая горничная в опрятном сером платье и белых перчатках сняла трубку.

— Степан Евграфыч? Что там? До хозяев пришли? Трое и девочка с ними? Сейчас доложу…

— Открывайте, Машенька, открывайте скорее! Это наши, мы их ждём… — Мария Владимировна выглянула из дверей гостиной.

После объятий и поцелуев (даже Игорёк, расчувствовавшись, вдруг чмокнул Юльку в щёку, после чего ужасно смутился) сели, как положено у русских людей, «поесть с дороги».

Подавали телятину, дичь, буженину, пироги; к чаю вынесли фрукты.

— Вот почему у проклятых буржуинов клубника зимой — пожалуйста? — Стас уплетал за обе щёки.

— А народ в это время голодает, как писали в наших учебниках, не забывай, — Паша наставительно поднял палец.

— Голодает тот народ, который работать не хочет, — резко сказал профессор. — Мы вот горничной нашей хорошо платим, как квалифицированному рабочему на заводе, потому что работа у неё трудная, а Маша старается, место ценит и отношение… Но, дорогие мои, это неважно. Дела наши тут — отличны, и даже Сережа Никаноров их испортить не смог.

Юлька встрепенулась, забыв на время даже о мороженом с вишнями.

— Я, я не знала, как лучше будет… Вот, простите, если что-то не так, но…

— Милая моя, — бабушка встала, обняла её. — Ты всё сделала правильно. Не должно в нашем бывшем семьдесят третьем ничего остаться, никаких следов. А тут — работы по горло, друзья. И с лекарствами, и с электротехникой. Вот, прошу всех в кабинет, я там чертежи расстелила…

Игорёк и Юлька сидели в его комнате, настоящей мальчишеской, с винтовкой на стене и патронташем, правда, патроны были малокалиберные.

— У деда и нормальная есть, — Игорёк перехватил Юлькин взгляд. — Слушай… ты когда к нам? Ну, насовсем, а?

И опять покраснел.

Юлька тоже покраснела и пробормотала что-то про маму, с которой «пока никак». Игорёк выразительно вздохнул и, сменив тему, принялся рассказывать про реальное училище, что там тоже не мёд и не сахар, учиться надо ой-ой-ой как, экзамены как в институте, тащишь билет и отвечаешь сразу, стоя у доски, никаких тебе шпаргалок или подсказок. И чертить надо много. Хорошо хоть на рисовании всё больше шары да цилиндры, что нужно для изображений всяких деталей техники, а не гипсовые головы, как у несчастных гимназистов.

— Ну, и драться тоже надо, — слегка хвастливо добавил он. — Как у нас было — «выходи махаться после уроков».

— И как?

— Ну, как… дерусь! — Игорёк героически задрал нос. — Хорошо, дед учителя нашёл, по боксу, ну и на палках ещё.

— Тебе тут нравится, да?

— Да мне тут и в прошлый раз понравилось, когда мы с тобой… ну, помнишь же.

Юлька кивнула.

— Тут как есть, так и говорят. Есть государь — вот он и есть государь. Никаких «всё во имя человека, всё для блага человека — и мы даже знаем имя этого человека», вспомнил он старый анекдот. — Никто про «власть народа» не рассуждает. И даже пионеры тут есть, кстати. Только их скаутами зовут, разведчиками то есть. В походы ходят, выживанию учатся, игры военные устраивают, точь в точь «Зарница» наша. Только безо всякой «борьбы за дело коммунистической партии», просто — за Россию.

— В общем, хорошо тут?

— Только зубы лечить плохо, — признался Игорёк. — Машины ужасно медленные. Но дед уже говорит, что займётся этим. Золотое дно, мол.

— А что… с Никаноровым? Я аж боялась у ба спрашивать… хотя она и говорит, что, мол, всё правильно…

— Ох, тут такое было! — засмеялся Игорёк. — Ввалился такой, вопить начал было, а дед «браунинг» достал и говорит, я тебя, Сережа, сейчас успокою навек, и свидетели покажут, что я защищался. Я тут, мол, уважаемый член общества, а ты кто?.. В лучшем случае — опасный государственный преступник, если я прав и здешняя охранка до дел твоих докопается. А если нет и ты болтать вздумаешь — так тебя в палату для умом скорбных упекут, и все дела. Давай как, дед сказал, сядем спокойно и поговорим… как когда-то.

— И что, поговорили?

— Поговорили. Никаноров, понятное дело, обратно рвался, а дед ему — нет уж. Хватит того, что вы здесь устроили. Давай-ка, устраивайся, выходи из нелегальщины. У тебя ж, мол, тут документики какие-то были? Вот и давай. Можешь инженером на завод, в них нужда сейчас отчаянная.

— А Никаноров?

— Что он… сперва-то всё ругался, мол, народ бедствует, крестьяне нищенствуют, а дед с ба тут, мол, «дорвались». Долго они все втроём спорили… потом дед и говорит: смотри, Сережа, обратно мы с Мурой не собираемся. Сколько нам осталось, тут проживём. Рак что в семьдесят третьем лечить не умеют, что сейчас. Поэтому машина нам тут без надобности. А тебе её самому из тех материалов, что здесь есть, не построить. Так что решай, смотри. Погляди на жизнь настоящую, не через прорезь прицела. Может, поймёшь, почему у тебя тут не получилось. Ну, деда-то много чего другого говорил, я уж не запомнил.

— А потом? Потом-то что? У Никанорова ж наверняка тоже оружие найдётся!

— Не. Он что-то обратно очень хочет. Но на работу устроился, и в самом деле на завод пошёл… Дед его про их группу расспрашивал, но Никаноров не шибко признаётся. Только сказал, мол, всё у них было продумано, «социализм по ленинским нормам», с применением опыта… как это он сказал-то… а, да! «стран народной демократии», вот как, да!

— И ничего не вышло?

— Не-а. Ирина Ивановна с Константином Сергеевичем тут в гости приезжали, рассказывали… Ирина Ивановна особенно, она-то, представь, тут в чека была! Ну, как разведчица, само собой. Тут, в общем, такое было… большевики грызлись, что пауки в банке.

— А что с ними потом стало?

— Да разное вот говорят…

В неприметном трактире за городской заставой, в Удельной, за столиком сидели два человека кавказской внешности, одетые очень просто, чтобы не сказать — бедно. Говорили негромко, по-грузински. Перед ними стояло пиво, но непохоже, что к нему они притрагивались.

— Сведения точные, Серго?

— Насколько это вообще возможно, Коба. Ты же понимаешь, связь с Ревелем не слишком надёжна. Но я проверил по всем каналам. На «Севастополе» погиб весь Центральный Комитет. Один снаряд — и всё… взрыв, пожар. Все. Лев Давидыч, Владимир Ильич… все. Может, снарядов и больше было. Свидетели расходятся. Но линкор избит очень сильно. Стоит в гавани, немцы не знают, что с ним дальше делать.

— Значит, мы остались, и всё…

— И всё, Коба.

— Я пытался через рядовых товарищей отыскать Благоева и его сторонников. Мельников, Кашеваров, Никаноров… Последний — особенно дельный товарищ был. Сейчас вот назад глядя, думаешь, что не во всём они неправы были. Может, и в самом деле перегнул Старик палку с военным коммунизмом…

— Коба! Да что ты говоришь?! Мы ж сами, с тобой, думали… мечтали…

— Серго, всё надо диалектично понимать. Недооценили Старик со Львом пережитки буржуазные в сознании даже самого революционного пролетариата. Может, с другой стороны надо было заходить… ну да теперь вот иначе попробуем.