Смута

Глава Х.2

Энергия Льва Давидовича Троцкого, казалось, способна распространяться прямо «через воздух», заражая всех вокруг. Посыльные раньше ходили — теперь бегали, да не просто так, а и впрямь «сломя голову»; пишущие машинки трещали, словно целая пулемётная рота, пишбарышни старались, как могли.

— Прошу заметить, товарищ Сиверс, что такое количество вольнонаёмных в штабе фронта — большая угроза утечки секретных сведений.

Ирина Ивановна Шульц смело и даже с вызовом глядела в глаза комфронта. Тот явно нервничал — приезд Троцкого всех выбил из колеи, и куда больше, чем все на свете прорывы белых. Особенно — команда Бешанова. Эти немедля заняли здание Харьковской ЧК, а уже через сутки последовал расстрел «с распубликованием в газетах».

Расстреляли дюжину «бывших». Купцов, священников, пару старых, вышедших в отставку генералов, доживавших свой век в имениях на Харьковщине и решивших почему-то, что «их никто не тронет». «Распубликовано» было, что все казненные были «агентами царской охранки». «Эта же участь, — предупреждала статья в „Харьковской правде“, — ожидает любого изменника народной власти!»

Бедняга Яша Апфельберг совсем сник. С бойцами батальона ещё держался, а потом запирался со своей казачкой и плакал.

— Вы преувеличиваете, товарищ Шульц.

— Ни в малейшей степени, товарищ командующий. Через наше машбюро проходят все приказы штаба фронта, даже совершенно секретные. А кого набрали туда работать? Насколько тщательно их проверили, этих пишбарышень? Они грамотные, служили в конторах присяжных поверенных, в городской Думе, в банках… как вы думаете, преданы ли они всей душой нашей пролетарской революции?

— Так ведь, товарищ Шульц, вы тоже в кадетском корпусе служили… — не растерялся Сиверс.

— Служила. Так я и Таврический штурмовала! А они?..

— Что вы предлагаете, конкретно?

— Поручить ЧК тщательно проверить всех машинисток штаба — это раз. Ввести правило, что документы с грифом «особо секретно» и «совершенно секретно» печатать могут только командиры штаба.

Последнее Сиверсу совсем не понравилось.

— Да вы что, Ирина Ивановна! У нас никто печатать не умеет, одним пальцем ударяя, круглые сутки сидеть станем!

— Я умею. Можете мне давать.

— У вас другие обязанности! — всполошился Сиверс. — Держать все документы в порядке! Лев Давидович, кстати, отметил образцовое ведение дел… Так и надо продолжать!

— Ну, смотрите, товарищ командующий. Потом не надо меня винить, что, дескать, беляки что-то сумели разузнать. Вообще отношение к секретному делопроизводству в штабе совершенно нетерпимое. Я делаю всё, что могу, у меня ни единой бумаги на виду, всё в сейфах, а черновики оперативно уничтожаются; в то же время многие краскомы, особенно не из военспецов, разбрасывают служебную документацию, доклады с мест и штабную переписку где попало, с теми же пишбарышнями крутят, простите за такие подробности, романы, склоняют к сожительству, а для пущего эффекта болтают языками, хвастаются своей «осведомлённостью». Да, и, кстати, я заметила — печать штаба фронта у вас, товарищ командующий, на столе стоит, а не в сейфе, как положено.

— Хорошо, хорошо, товарищ Шульц! Возьмите на себя печать наиболее ответственных и секретных документов. В этом, пожалуй, есть известный резон. А печать…

— Должна быть в сейфе, — железным голосом повторила товарищ Шульц.

Сиверс помощился.

— Мой кабинет — не проходной двор, прошу помнить. Но я приму к сведению ваши слова.

Ирина Ивановна кивнула. И, словно удовольствовавшись достигнутым, тотчас отошла — наводить страх на штабных машинисток.

А приказов и впрямь печаталось немало. В такие наступления Красная армия ещё не ходила, безумный рывок Антонова-Овсеенко не в счёт. Да и царская не ходила тоже — чтобы не одна дивизия, не один корпус, а сразу пять армий, два фронта, друг другу навстречу! С турками воевали, тогда в Болгарии — ничего подобного не случалось.

Всем полкам точное место задай, укажи. Марш организуй. Вагоны выдели. Погрузку-выгрузку. Чтобы паровозы имелись. Чтоб огнеприпасы б подвезли. Чтобы сухари отпустили бы в достаточном количестве, и крупу, и сало, ещё царскими запасливыми генералами заложенные на хранение.

Ирина Ивановна сидела одна в оперативном отделе, пальцы так и порхали над клавиатурой «ундервуда». Пачка свеженапечатанных приказов быстро росла.

Вечером вновь появился Лев Давидович Троцкий. Был товарищ народный комиссар бодр, весел, как всегда, энергичен и не сомневался в успехе. Стоял, заложив руки за спину, негромко насвистывая что-то себе под нос, разглядывал карту, на которой отмеченный синим клин Добровольческой армии глубоко врезался в территорию Советской России, острие почти достигло Воронежа.

Но зато фланги открыты. Лучшие части добровольцев — на острие, по бокам же — полки из мобилизованных, из бывших пленных, в общем — «силой поставленные на службу гидре контрреволюции». Их смять нетрудно будет, это не те, что окружили в Юзовке Южармию!

Ирина Ивановна вышла из комнаты оперативного отдела с пачкой свежих приказов. Все — с грифом «секретно».

— Товарищ народный комиссар, вы приказали подать вам на подпись последнеи распоряжения…

— Именно, — Троцкий вальяжно устроился за столом. — Товарищ Сиверс! Вы эти приказы лично составляли?

— Лично составлял. Со всем штабом.

— Значит, понимаете свою за них ответственность, — Лев Давидович обмакнул перо в чернильницу, занёс над первым из выложенных перед ним Иринов Ивановной документов — ни дать, ни взять художник, готовый нанести изначальный мазок на холст.

Вообще-то ответственность была на том, кто ставит подпись, но об этом никто товарищу народному комиссару напомнить не решился.

— Понимаете свою ответственность, — продолжал разглагольствовать Троцкий. Ему, похоже, очень нравились звуки его собственного голоса. — Наступление надлежит осуществлять с неослабной решимостью. И это важнее даже всех законов военной науки. Нам надо покончить с заразой контрреволюции раз и навсегда. На нас сейчас смотрят пролетарии всех стран и континентов. Победим — и мировая революция не заставит себя ждать, наиболее вероятно — в Германии, Англии и Франции. Не сумеем разгромить врага, будем его выталкивать, терять время — и рабочие Европы, наши товарищи, подумают, что лучше жить и дальше, как жили, вырывая у капитала мелкие подачки то тут, то там. Так, мои дорогие красные командиры, дело не пойдёт. Нам нужна не просто победа, нам нужен полный и тотальный разгром белого движения. Нам нужен царь. А выталкивать их, медленно, в час по чайной ложке… конечно, кто-то скажет, что, мол, какая разница, если мы всё равно победим? Мы, конечно, победим. Но очень важно, как именно мы победим. И сейчас у нас есть всё, чтобы победить сокрушающе, полностью и абсолютно. Упустить такой шанс будет преступлением перед мировым пролетариатом. А преступления подобного рода наша революция не прощает.

Сиверс и все остальные краскомы старательно кивали. Не кивал один лишь Бешанов, обводя собравшихся нехорошим взглядом. Особенно злобно он пялился на товарища Шульц. И не напрасно.

Лев Давидович, закончив пламенную речь, принялся наконец подписывать ожидавшие его приказы. Подписывал он размашисто, и тоже с явным удовольствием.

— Необходимо понимать, товарищи, — молчать для Троцкого, похоже, было невыносимой му́кой. — Что каждый из нас отвечает сейчас не только за свой полк, или дивизию, или даже армию. Человечество получило — благодаря нам — величайший шанс избавиться от эксплуатации, неравенства, несправедливости. Мы ввели — директивно — режим военного коммунизма. Товарообмен — вместо купли-продажи. Ибо любые финансовые отношения порождают и тех «специалистов», что будут извлекать из этого прибыль, торговать воздухом. А деньги, как известно, даже золотые, нельзя не есть, ни надеть, и обуться в них нельзя тоже. Не все наши товарищи оказались к этому готовы, даже среди сознательных рабочих. Однако, по мере того, как нам удавалось обеспечить главные заводы страны твёрдым снабжением по нормам, отношение начало меняться. Нашим главным врагом остаётся крестьянство…

Краскомы невольно шевельнулись. Кто-то переступил с ноги на ногу, кто-то поднял руку к затылку.

Троцкий, разумеется, не мог этого не заметить.

— Успокойтесь, товарищи командиры. Слово «враг» здесь означает не то, что принято считать у военных. Пролетариат, взявши в руки власть, не сможет ограничить себя буржуазными рамками в революции; для обеспечения своей победы пролетарскому авангарду придется на первых же порах своего господства совершать глубочайшие вторжения не только в феодальную, но и в буржуазную собственность. И нам пришлось это сделать, ибо иначе это никакая не революция, а просто переворот, и буржуазия, приспособившись, при сохранении товарно-денежных отношений в любом виде, просто вернула бы себе командные высоты в обществе.

Пролетариат же, осуществляя упомянутое мною выше глубокое вторжение в собственность, придет при этом во враждебные столкновения не только со всеми группировками буржуазии, но и с широкими массами крестьянства, при содействии которых он пришел к власти. Противоречия в положении рабочего правительства в отсталой стране — с подавляющим большинством крестьянского населени — смогут найти свое разрешение только в международном масштабе, на арене мировой революции пролетариата! Ибо, пребывая во враждебном окружении, когда великие державы Европы пытаются использовать нас в своих интересах, мы будем вынуждены идти с ними на те или иные соглашения — следовательно, сохранять какие-то буржуазные порядки. То есть соглашения эти в лучшем случае могут помочь нам залечить те или другие экономические раны, сделать тот или иной шаг вперед, но что подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после триумфа пролетариата в важнейших странах Европы. Теперь вам понятно, товарищи, почему так важна ваша полная, стремительная и абсолютная победа?

А за крестьянство, товарищи, не беспокойтесь. Свободный труд на государственной земле — ибо чем крестьяне хуже рабочих? — позволит нам решить все проблемы.

Он размашисто подписал последний приказ в пачке, прихлопнул ладонью.

— Выполняйте ваш долг, товарищи командиры.

На всём тысячеверстном фронте от Днепра до Дона в эти короткие летние ночи наступило непонятное, пугающее затишье. Добровольческая армия словно бы выдохлась, и уже не пыталась нигде атаковать. Напротив, её поредевшие части усердно копали землю, прокладывая траншеи, оборудуя пулемётные гнёзда и позиции артиллерийских батарей.

Обо всём это красные части старательно докладывали с фронта — и телеграммами, и «секретными пакетами», написанными то аккуратным почерком старого военспеца, то чернильным карандашом не шибко грамотного краскома, выдвинувшегося из самых низов.

— Что это значит? — ломал голову Сиверс, склоняясь над картой, рассечённой паутиной синих и красных линий.

— Ничего необычного, товарищ комфронта, — хладнокровно заметила Ирина Ивановна. — Наступательный потенциал добровольцев выдохся, самые одушевлённые их части пытаются восполнить потери. Вдобавок — не могу не сказать — белые старательно укрепляются на всех направлениях нашего грядущего наступления. Я бы сказала — наверняка не обошлось без сведений из нашего штаба. Или от комдивов. Всё-таки всецело доверять военспецам… особенно таким, как, скажем, комдив Ямпольский…