Эликсир для избранных

Москва, весна 1932 года

Кончак подошел к клетке и провел ногтем по металлическим прутьям. Треньк! Собака вскочила и дружелюбно завиляла хвостом.

— Привет! Привет, Шарик! Или как там тебя?.. Ну, выходи.

Борис наклонился, чтобы открыть дверцу. Собака вскочила, заметалась в тесной клетке, заскулила от нетерпения.

— Сейчас, сейчас… вылезай.

Пес выскочил из клетки и весело заметался по комнате.

— Собаку не кормили? — спросил Кончак у стоявшего рядом мрачноватого мужчины, заведующего виварием.

— Никак нет, — ответил тот. — Как было приказано…

Пес, черная лохматая дворняга, вертелся под ногами у Кончака, заглядывал ему в глаза.

— Ладно, ладно, — сказал Борис, обращаясь к собаке. — Немножко можно.

Он достал из кармана халата скомканную бумажную салфетку и развернул ее. Внутри лежал хлебный мякиш.

— На, — протянул он псу хлеб.

Тот подскочил и в мгновение ока заглотнул угощение.

— Ну, иди сюда, — Кончак похлопал себя по ноге. — Залезай!

Собака сразу поняла, что от нее требуется, и быстро вскочила на невысокую кушетку, стоявшую у стены, а оттуда — на стол.

— Молодчина!

Кончак подошел к шкафу и извлек из него блестящую металлическую коробку и стеклянный пузырек с прозрачной бесцветной жидкостью. Из коробки он вынул шприц, проткнул им пробку пузырька и выкачал жидкость.

— Ну-с, небольшой укольчик.

Борис нащупал место на спине у собаки, раздвинул шерсть и быстро сделал укол. Пес взвизгнул и укоризненно посмотрел на Кончака.

— Тихо, тихо, псина! — погладил его Борис. — Посиди здесь.

— Понаблюдайте за ним, — сказал он мрачному мужчине и вышел из комнаты.

Кончак прошел по коридору, в конце которого за столом сидел охранник в форме, показал пропуск и вышел во двор. Достал папиросу, закурил, огляделся. Двор как двор. На веревках сушилось выстиранное белье, бегали дети. Возле соседнего дома мужики выгружали из кузова машины какие-то ящики, там в первом этаже размещался продуктовый магазин. Мимо прошла пожилая женщина с хозяйственной сумкой. Кончак обвел взглядом ставшую для него уже привычной картину и в который раз подумал, что все эти люди и не подозревали о том, что у них тут по соседству…

Борис Ростиславович уже почти год работал в токсикологической лаборатории НКВД. После того как он подал в Казани свой рапорт, события стали развиваться необыкновенно быстро. Через пару дней его освободили. А еще через месяц он получил назначение в Москву. Ему выделили довольно большую комнату в доме на Сретенке. Невиданная роскошь. У него появились деньги. Он купил новое пальто. Снова ел досыта, ходил в синематограф. Его жизнь вдруг стала… нормальной. Точнее, она обрела видимость нормальной. Он ни на минуту не забывал, какой ценой это было добыто, но все равно наслаждался. Наслаждался сытостью и ощущением безопасности, которое давала ему принадлежность к этой страшной организации. Безопасности, как он понимал, временной, иллюзорной, но все же, все же…

Единственным по-настоящему радостным событием стала для Кончака встреча с Заблудовскими. Они в то время уже жили на Новинском бульваре. Борис долго колебался, идти к ним или нет. О своей новой работе рассказывать не мог — дал все возможные подписки о неразглашении. Да если бы даже и не дал… Поэтому надо было врать, придумывать себе другую жизнь… Но желание видеть Павла Алексеевича и особенно Ариадну оказалось сильнее. Он узнал адрес, надел новый костюм, купил цветы… Дверь открыла Ариадна… Он хорошо запомнил выражение ее лица — радостно-удивленное. Она молча кинулась ему на шею. Он открыл было рот, чтобы сказать что-то, но девушка приложила палец к его губам.

— Молчи! — прошептала она. — Я так рада тебя видеть!

— Кто там, Риночка? — послышался из комнаты голос Серафимы Георгиевны.

— Ты не поверишь, мама! — крикнула Ариадна, отрываясь от Кончака.

Из столовой вышла старшая Заблудовская.

— О боже! Борис! — воскликнула она. — Какими судьбами? Когда? Как? Вот уж Павел Алексеевич удивится!

Мать и дочь подхватили его, повлекли за собою, стали расспрашивать… Сидели долго, пили чай, говорили о разных предметах… Потом со службы, из института, вернулся профессор Заблудовский, и снова объятия, расспросы, разговоры допоздна. И от этого жизнь показалась Борису уже не просто нормальной, но почти прекрасной… И только поздно ночью, когда он вышел от Заблудовских, твердо пообещав прийти еще раз на днях, и отправился пешком к себе на Сретенку, снова вспомнил, какова цена…

Он стал бывать на Новинском, часто выходил куда-нибудь с Ариадной. В ресторан, на танцы, в оперу. Это были дивные вечера! Она предпочитала итальянцев — Верди, Пуччини, а он уже увлекался Вагнером… Спорили, кто лучше. А иногда говорили родителям, что идут в театр или в кино, а на самом деле укрывались на квартире или в комнате у какого-нибудь знакомого Ариадны и занимались там любовью до изнеможения. Кончак ревниво спрашивал девушку, откуда она знает хозяина жилища.

— Ревнуешь? — смеялась Ариадна.

— Вот еще! — фыркал он. — Просто спрашиваю.

— Не ревнуй, — тихо шептала она. — Ты, ты — мой главный мужчина! Ты меня сделал, вылепил, как Пигмалион свою Галатею…

И нежность переполняла его, и он готов был простить и позволить ей все!

С Павлом Алексеевичем они подолгу сиживали в кабинете и беседовали на разные научные темы. Тогда Борис впервые услышал от Заблудовского о ВИЭМе. Институт только организовывался, но Павлу Алексеевичу уже предложили создать и возглавить там лабораторию органопрепаратов. Он звал Кончака к себе. Это была прекрасная идея! Снова работать с Заблудовским, быть его близким сотрудником и другом семьи — это то, чего Борис желал больше всего. Кроме того, это решило бы проблему… легализации. Еще в первую встречу Заблудовские стали расспрашивать, что он делал в Москве, где работал? Пришлось изворачиваться, отделываться туманными объяснениями о каких-то переводах и редактировании научных статей. Павел Алексеевич заявил тогда, что подумает о трудоустройстве Бориса. И вот оказалось, что у профессора уже имелся определенный план. Кончак, правда, опасался, что в НКВД могут воспротивиться такому совмещению, но там на удивление легко согласились… Он понял: решили убить двух зайцев. Он будет продолжать работу в токсикологической лаборатории и одновременно присматривать за профессором Заблудовским в ВИЭМе. «Семь бед — один ответ, — решил Борис. — Все равно ничего плохого про Павла Алексеевича я им не расскажу…»

Борис Кончак взглянул на часы. Прошло уже пятнадцать минут. Пора! Он выбросил окурок и пошел обратно в лабораторию…

Пес неподвижно лежал на столе. Из чуть приоткрытого глаза смотрел в потолок мертвый зрачок.

— Сдох Шарик, — сообщил Кончаку его мрачный помощник. — Минут пять назад.

— Что и требовалось доказать, — пробормотал Борис Ростиславович. — В прозекторскую его! На вскрытие.