Эликсир для избранных

Москва, утро того же дня

Расставшись с Катей, я спустился во двор. На улице было холодно. Я спал всего несколько часов и от этого чувствовал себя каким-то оглушенным. Что было делать? Поехать на работу и заснуть там, сидя в кресле? Или вернуться домой и вздремнуть пару часов? Я поежился, засунул руки поглубже в карманы куртки и огляделся. Во дворе было пусто, только вдоль выезда на Садовое кольцо по направлению к дому ковыляла какая-то старушка. В руках у нее было два пластиковых пакета. Видимо, с продуктами. Вглядевшись повнимательнее, я понял, что старушка — не кто иная, как Альбина Антоновна Беклемишева, мама моего друга Антона. Я не был уверен, что хочу с ней разговаривать. Не то чтобы я что-то имел против нее, нет. Просто не хотелось с ней разговаривать в это хмурое утро, и все. Сначала она меня не узнает, и я буду долго объяснять ей, кто я такой. Потом она меня вспомнит и начнет ахать и охать и задавать мне всякие глупые вопросы про мою жизнь и работу, а потом заведет какую-нибудь бесконечную историю про то, что кто-то хочет отобрать детскую площадку во дворе и построить там парковку. Или станет жаловаться на каких-нибудь зловредных соседей, которые недавно купили в доме квартиру и теперь каждый день долбят стены. Я буду слушать весь этот поток сознания и вежливо кивать, не смея прервать пожилую женщину. Очень пожилую. Сколько ей лет, кстати? Под девяносто, наверное. Зрение у нее уже ни к черту. И вряд ли она успела заметить меня, поэтому если я сейчас повернусь и пойду в противоположную сторону, в глубь двора, то смогу избежать встречи с ветераном труда и при этом никого не обидеть. И я уже собрался так и сделать, но тут случилась авария. Старушка Беклемишева, преодолевшая уже примерно половину расстояния от улицы до подъезда, вдруг как-то неловко запнулась и растянулась на земле. Пакеты выпали у нее из рук, и из них во все стороны покатились яблоки и творожки «Агуша». «Господи! Только бы она ничего себе не сломала», — взмолился я и ринулся на помощь старухе.

— Альбина Антоновна! Альбина Антоновна! — заорал я, подбегая к ней. — С вами все в порядке?

Кричал я не столько от того, что был взволнован, сколько из опасений, что она еще и глухая.

— Ой… ой… — стонала Беклемишева.

Я аккуратно взял женщину под мышки и поставил ее на ноги.

— Альбина Антоновна, вы не ушиблись? — продолжал допытываться я.

Но Беклемишева, видимо, не могла так быстро включиться в беседу и только без конца повторяла свое «ой». Я осторожно отпустил ее, желая убедиться, что она может стоять без посторонней помощи. Опыт дал удовлетворительные результаты. Беклемишева стояла, слегка скрючившись, но вполне устойчиво. Ноги вроде были целы. Я осторожно подергал ее за кисти рук. Вроде тоже ничего… Отряхнул испачканный в пыли плащ.

— Вы целы?

Старушка перестала ойкать и попытался сфокусировать взгляд на моем лице. Я понял, что пришло время представиться.

— Альбина Антоновна, вы меня узнаете? — спросил я.

Беклемишева прищурилась, пытаясь рассмотреть меня получше. Но я чувствовал, что идентификация пока не случилась.

— Я — Леша! Леша Кораблев. Ваш сосед. Друг Антона. Я тут у сестры был…

Нет, не надо про сестру. Слишком много информации сразу. Надо повторить свое имя.

— Я — Леша Кораблев! Узнаете меня?

Тиньк! Альбина Антоновна включилась.

— Лешенька, здравствуй! — произнесла она и протянула ко мне сухонькую старческую ручку. — Как я рада тебя видеть! Спасибо тебе, родной! А я вот такая старуха неуклюжая, растянулась тут посреди дороги…

Говорила она неплохо. И улыбалась так приятно. Я осторожно пожал ее руку.

— Альбина Антоновна, вы постойте пока, не ходите никуда. А я ваши покупки соберу.

Беклемишева оглянулась и увидела рассыпавшиеся по земле продукты.

— Ой! — вскрикнула она. — Яйца! Яйца-то, наверное, побились!

«Будет жить», — подумал я.

Я быстро собрал разлетевшиеся во все стороны продукты питания и побросал их в пакеты.

— Альбина Антоновна, я вас провожу.

— Ой, да что ты, Лешенька! Не надо! Я сама справлюсь.

— Надо! Мне это совсем нетрудно.

— Ну спасибо тебе!

Я галантно отставил левый локоть, Беклемишева оперлась на мою руку, и мы двинулись к дому. Благополучно добрались до подъезда и поднялись на лифте на второй этаж. Перед дверью вышла заминка, Беклемишева долго рылась в карманах в поисках ключей. Она даже высказала предположение, не выпали ли они, когда она шлепнулась. Но я со всей серьезностью заверил ее, что никаких ключей на месте происшествия не видел. Наконец ключи были найдены, и мы вошли.

В беклемишевской квартире мало что изменилось с тех пор, как я был там в последний раз. Даже запах, казалось, остался прежним — запах старой мебели, книг с примесью какого-то старого, давно вышедшего из моды парфюма.

Я помог Альбине Антоновне снять плащ и проводил ее в кухню. Потом принес из прихожей пакеты и стал выкладывать их содержимое на стол. Беклемишева снова было попыталась отказаться от моих услуг, но я заглянул в один из пакетов и обнаружил, что разбилась маленькая баночка с джемом и некоторое количество содержимого вытекло на помидоры и пачку сливочного масла.

— Альбина Антоновна, давайте я тут все аккуратно выну, а то, не дай бог, порежетесь.

Старушке мое предложение показалось разумным. И некоторое время она спокойно сидела, наблюдая, как я разгружаю пакеты, и лишь изредка давала указания, что и куда положить. Кроме банки с джемом разбилось еще только два яйца. Урон был определен как приемлемый, и Беклемишева сразу повеселела.

— Лешенька, ведь все так дорого, так дорого! — начала жаловаться она. — Выйдешь в магазин, половины пенсии как не бывало. Спасибо, Сева с Антошей помогают, а так и не знаю, как жила бы.

Сева, сын Альбины Антоновны от первого брака, был сильно старше нас с Антоном, и мы с ним почти не общались. Про его отца, первого мужа Беклемишевой, мне ничего не было известно. «А ведь Антон, получается, поздний ребенок, — подумал я. — Сколько ей было, когда она его родила? Под сорок?» Почему-то в детстве я над этим не задумывался, хотя разница в возрасте между моей мамой и Антошкиной была заметной.

— Леша, давай я тебе чаю налью, — предложила Альбина Антоновна.

«Это у них семейное — чаи гонять», — подумал я.

Чаю мне не хотелось, но в память о старой дружбе…

— Спасибо, не откажусь.

Беклемишева встала и начала доставать из шкафов чашки, ложки и блюдца. Потом поставила на плиту чайник и зажгла газ. Двигалась она по кухне бодро и уверенно, только слегка припадала на левую ногу.

— Альбина Антоновна, у вас ничего не болит? Я имею в виду, вы не сильно ударились? — спросил я.

— Не волнуйся, Лешенька, все в порядке, — ответила она. — Коленку только немного ушибла.

— Может, все-таки в травмпункт на Мантулинскую сгоняем, а? — сделал я последнюю попытку. — Я такси вызову.

— Пустое, — махнула рукой Беклемишева. — Все само пройдет.

«Ладно, я выполнил свой долг до конца…» — решил я.

Тем временем чайник закипел, и Альбина Антоновна принялась заваривать чай. Делала она это так же, как мама, как я, как, наверное, все, кто жил на Новинском, начиная с 30-х годов, — обваривала заварочный чайник кипятком, сушила его, потом щедро накладывала заварку, заливала кипятком на треть, накрывала бабой, давала настояться пять минут, а потом доливала кипяток доверху. Неизменность этой чайной церемонии действовала на меня успокаивающе. Есть вещи, которые не меняются. И это хорошо.

— Только вот к чаю у меня ничего нет, — посетовала Беклемишева. — Джем-то раскокала!

— Ничего-ничего, Альбина Антоновна, не беспокойтесь, — сказал я. — А лимон у вас есть?

— Лимон есть.

— Вот и славно.

И через минуту на столе появилось блюдечко с тонко нарезанными ломтиками лимона.

Теперь надо было о чем-то говорить со старушкой. Но эта перспектива уже не казалась мне неприятной.

— Ну, как твои дела, Лешенька? — спросила Беклемишева. — Что делаешь?

И из великого множества вариантов ответа я выбрал единственный, который, как мне казалось, мог увести нас от набивших оскомину разговоров о посягательствах застройщиков на детскую площадку.

— Я, Альбина Антоновна, пишу статью о прадеде, академике Заблудовском, — сообщил я.

— Ай! — воскликнула старушка Беклемишева, умильно сложив на груди сухонькие ручки. — О Павле Алексеевиче? Ах! Это хорошо, это очень хорошо… Какой это был человек! Какой человек! Такой был талантливый ученый! И умер совсем молодым… Кто бы мог подумать? Ведь не пил, не курил, занимался этой японской борьбой… Как ее?

— Дзюдо?

— Нет.

— Карате?

— Да нет же… Джиу-джитсу!

— Прадед знал джиу-джитсу?!

— Да! Он был спортсмен, атлет. Фехтовал, на коне скакал…

— А вы его хорошо помните?

— Ну, помню… Мне было… — Беклемишева на секунду задумалась. — Когда он умер, мне было пять лет. Я, конечно, была еще девочкой, но Павла Алексеевича помню. Он к нам иногда заходил, они с Антоном Григорьевичем разговаривали…

— Интересно.

— А еще я помню его ассистента… Бориса… У него фамилия была еще такая красивая, двойная. Он из каких-то князей был…

— Кончак-Телешевич, — напомнил я.

— Верно, верно. Борис Ростиславович. Он был другом семьи. И, между прочим, ухаживал за твоей бабушкой Ариадной Павловной. У них был роман. — Альбина Антоновна смешно закатила глаза. — Встречал ее около дома. Кланялся, целовал руку. Нам, девочкам, было очень интересно. Элегантный был такой мужчина. Денди!

— А почему он потом перестал быть другом семьи? Я от мамы знаю, что между ними какой-то произошел разлад…

— Ну, не знаю. Ариадна Павловна перед войной вышла замуж… за дедушку твоего. Может, поэтому они и разошлись…

— Альбина Антоновна, а что потом стало с Борисом Ростиславовичем?..

— Не знаю, не могу сказать… Ой! — вскинулась старушка. — Совсем забыла! У меня же сушки есть!

— Альбина Антоновна, да не волнуйтесь вы! — пытался остановить я ее, но тщетно, и через секунду на столе появилась глубокая тарелка, в которой горкой лежали сушки с маком.

«Все как у Антона, — опять подумал я. — Нет, наоборот, у Антона все как у мамы».

— А когда умер этот Кончак? — спросил я.

— Умер? — удивленно посмотрела на меня Альбина Антоновна. — Ничего он не умер. Я видела его не так давно… В прошлом году. Или нет? В позапрошлом… Жив он был тогда.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить это сообщение.

— То есть как жив? — переспросил я.

— Да вот так жив. — Альбина Антоновна посмотрела на меня так, словно я опять был несмышленым ребенком. — Как мы с тобой.

Я снова попытался произвести в голове некоторые арифметические вычисления. В начале 30-х годов Борис Ростиславович Кончак-Телешевич был уже взрослым человеком. Судя по маминым рассказам, ему было лет тридцать или даже тридцать с гаком. Ну да! Он же участвовал в Гражданской войне на стороне белых! Значит, он родился около 1900 года. Ему, что же, сто восемнадцать лет? Не может этого быть! Нет, старушка обозналась. Или из ума уже выживает…

— А где вы его видели, Альбина Антоновна? — решил уточнить я.

— На Ваганьковском кладбище, — с готовностью ответила мама Антона. — Я тогда на могилу Ефима Самуиловича ездила, после Пасхи.