Эликсир для избранных

Казань, 1931 год

…В тот апрельский день Борис Кончак проснулся неожиданно бодрым, чего с ним давно не случалось. За окном светило солнце, и даже птицы чирикали как-то по-весеннему. Кончак лежал в кровати и смотрел в потолок. Он не мог бы в тот момент точно сказать, о чем он думал. Разум его пытался охватить жизнь в целом. Когда Борис был маленьким, родители подарили ему игрушку — стеклянный шар, внутри которого была зима. Домик с красной крышей и стоявшего рядом снеговика покрывал искусственный снег. И стоило потрясти шар, как внутри начиналась пурга. Игрушка эта давно затерялась где-то, но Борис хорошо помнил ее. И в тяжелые минуты, которых в жизни Кончака было много, он представлял, что находится внутри большого хрустального шара, укрытый от невзгод и опасностей. В последние годы он все реже и реже мог представить себя внутри волшебного шара, но в то утро ощущение безопасности и защищенности вдруг вернулось к нему. Он не мог объяснить, откуда пришла вдруг уверенность, что все можно поправить и что выход есть… Потом Кончак много раз думал, что если бы его арестовали в другой день, он бы наверняка погиб. Но в тот день им вдруг овладел какой-то кураж. Борису казалось, что нет такого дела, с которым он не справился бы, нет препятствия, которое бы не преодолел.

…Его задержали не дома и не в институте, а прямо на улице. Подошли два неприметных мужчины, одетые как фабричные рабочие — в пиджаки с косовортками и фуражки, быстро, мельком показали книжечки и посадили Бориса в стоявший рядом автомобиль. Сидевший за рулем водитель завел мотор, машина покатила по улице. «Вот ведь как, никто и не подумает, что меня, возможно, везут убивать, — размышлял Борис, глядя на прохожих, спешивших куда-то по своим делам. — Как все буднично… И никто не узнает, куда я делся. Меня расстреляют, а в это время жизнь будет продолжаться как ни в чем не бывало… И Заблудовские тоже ничего не будут знать. Где-то в далекой и недостижимой Москве они будут жить и заниматься привычными делами — Павел Алексеевич читать лекции, Ариадна — учиться и ходить в кино, а Серафима Георгиевна — раскладывать пасьянсы и писать бесконечные письма к родственникам в Самару. И только, может быть, иногда в разговоре вдруг всплывет мое имя. “А помните, как Борис?.. А помните, был такой Борис?.. А где он, интересно?” И все. И сомкнутся надо мной темные воды забвения…» В другое время мысли эти привели бы Кончака в отчаяние, но в тот день он думал об этом как-то отстраненно и на удивление спокойно.

Спустя короткое время Бориса привезли на Черное озеро, в здание, где располагалось местное управление ОГПУ. Внутри на первый взгляд не было ничего страшного — обычное советское учреждение. По коридорам сновали какие-то люди. Многие были в форме, но попадались и штатские. Мелькали и женщины. «Где же у них камеры? — подумал Борис. — В подвале, наверное…»

Его завели в небольшую комнату, в которой не было ничего, кроме письменного стола с черной настольной лампой и двух шатких обшарпанных стульев. Решетки отсутствовали, но стекла единственного окна были почти до самого верха закрашены белой краской, как в больнице. Кончака усадили на стул и заперли в комнате одного.

Борис осмотрелся. Сквозь защитную броню хорошего настроения стал пробиваться знакомый холодок ужаса. «Вот так, значит, все и кончится? — размышлял он, оглядывая пустую унылую комнату. — Я ведь знал… Знал, что эта гэпэушная сволочь не оставит в покое, рано или поздно доберется до меня».

В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошел невысокий коренастый человек в форме. Кончак подумал, нужно ли ему встать? Но остался сидеть. Поздороваться? Промолчал. Вошедший тоже делал вид, что не замечает Кончака. Он сел за стол, пошарил в карманах, отпер ящик стола. Оттуда извлек тоненькую папку, раскрыл ее и стал лениво перелистывать подшитые листы бумаги.

«Господи, как же я вас ненавижу! — начал вдруг закипать Кончак. — Мало вас вешали, скоты! Дрянь! Пролетарии! Плюнуть бы тебе в рожу!»

Следователь продолжал листать бумаги, не обращая на Бориса никакого внимания. Приступ злобы сменился у Кончака тягучей тоской. Ему вдруг смертельно захотелось снова оказаться на свободе, вдохнуть прохладного весеннего воздуха, закурить, выпить кружку пива в отвратительной пивной по соседству с домом. И идти, идти, идти куда глаза глядят… «Выйду ли когда-нибудь отсюда? — со страхом подумал он. — Почему? Почему я не уехал? Ведь мог… Был бы сейчас где-нибудь в Харбине. Нет, в Америке! В Сан-Франциско! Или в Нью-Йорке, как брат Павла Алексеевича…» От Павла Алексеевича мысль Кончака перелетела к Ариадне Заблудовской. «Господи! Как же я люблю ее! — подумал он в изнеможении. — Только бы ее не тронули! Семью ее не тронули! Господи, да минует их чаша сия…» Кончаку страстно захотелось молиться, хотя в бога он давно не верил. «У меня, видите ли, к господу слишком много вопросов», — саркастически говорил Кончак, когда ему случалось обсуждать с кем-нибудь вопросы веры. Впрочем, в последние годы такое случалось редко.

Гэпэушник наконец оторвался от бумаг и сонными глазами посмотрел на Кончака. Тот весь внутренне подобрался.

— Кончак-Телешевич Борис Ростиславович, — то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес следователь.

— Так точно! — по-военному четко отрапортовал Кончак.

Мужчина, уткнувшийся было опять в бумаги, бросил на Бориса быстрый взгляд. Острый такой, колючий. И слегка удивленный.

— 1900 года рождения, место рождения — Николаевский уезд Самарской губернии, из дворян… — продолжал читать вслух Молчанов. — Отец — Ростислав Николаевич, надворный советник…

«Все знают», — подумал про себя Кончак.

— …Участник Белого движения… Служил в Степном Сибирском корпусе под командованием полковника Иванова-Ринова, штаб корпуса располагался в Омске… — продолжал читать себе под нос мужчина. Звук его голоса убаюкивал Бориса, он никак не мог сосредоточиться, мысли его рассеивались, и собрать их и выстроить в какой-то последовательности не получалось…

— …Принял участие в деятельности контрреволюционной организации… предусмотренные статьей 58 УК РСФСР, часть 2, часть 6, часть 8…

Борис сделал над собой усилие и попытался прорваться сквозь монотонное чтение. Так человек пытается проснуться и прервать мучительный, кошмарный сон.

— В какой организации? Я не участвовал ни в какой организации!

— В подпольной контрреволюционной организации, — медленно и раздельно произнес мужчина. — А что касается вашего участия, то на этот счет имеются показания других членов…

— Каких членов?

Человек заглянул в папку, чтобы свериться с каким-то документом.

— Вот, например, ваш бывший товарищ по службе в белой сибирской армии Алексеев…

«Миша Алексеев? — с удивлением подумал Кончак. — Да я его после войны раза два видел…»

— …Показал, что на состоявшейся в декабре 1929 года в Казани тайной встрече…

«Ха-ха-ха! Тайной встрече? — едва не расхохотался Кончак. — Знатная была тайная встреча! Собрались несколько бывших офицеров и напились вусмерть. Какая там политика! Лыка никто не вязал… Кстати, а был там Алексеев? Уж и не вспомню…»

— …Вы участвовали в создании контрреволюционной офицерской организации, целью которой являлась подготовка вооруженного восстания в крупных городах Поволжья, вредительство, террор в отношении советских и партийных руководителей. Участники организации также собирали сведения о воинских частях и соединениях Красной армии с целью передачи их иностранным разведкам… Вот такие дела, гражданин Кончак, несмотря на то, что вы отрицаете свою причастность к контрреволюционной деятельности, вы полностью изобличены.

— Это бред! — вскричал Борис.

— А вы тут не кричите! — строго сказал ему гэпэушник. — Это — не бред. Это — ваше дело.

Он резко захлопнул папку и посмотрел Борису прямо в глаза.

«Жидкое оно какое-то, мое дело, — подумал Кончак. — Не собрали фактов. А впрочем, того, что там есть, будет достаточно, чтобы меня шлепнуть… Обидно даже! Если бы хоть убил какого-нибудь партаппаратчика или правда заговор составил… А так пристрелят ни за что, как барана! Неужели конец? Даже суда не будет? Выведут во двор и пристрелят? Или в подвал? Или будут бить, чтобы я показал еще на кого-нибудь? Так и будут “создавать” организацию. Сволочи!»

И тут вдруг к Кончаку вернулось то самое чувство, которое владело им с утра, — чувство спокойствия и уверенности в том, что он справится с любыми трудностями. Ему даже на секунду показалось, что в полутемный затхлый кабинет на мгновение проник солнечный свет.

— Извините, как вас зовут? — вдруг обратился он к мужчине в форме.

Тот посмотрел на него с удивлением.

— Молчанов, Леонид Михайлович, — ответил тот, но тут спохватился и строго добавил: — Но вам следует обращаться ко мне «гражданин старший оперуполномоченный».

— Гражданин старший оперуполномоченный, — тут же послушно подхватил Кончак, — я хочу сделать сообщение.

— Вот как? — В глазах оперуполномоченного появился интерес. — О чем же вы хотите сообщить?

— Я признаю свое участие в подпольной организации, созданной бывшими офицерами царской армии, участниками Белого движения… — бодро начал Кончак.

Молчанов довольно улыбнулся.

— Единственным обстоятельством, которое отчасти может смягчить мою вину, является то, что наша организация не успела перейти к активным действиям, так как ее работа была своевременно пресечена органами.

Кончак чуть было не сказал «доблестными», но вовремя спохватился. «Не хватало еще, чтобы этот урод решил, что я над ним издеваюсь», — подумал Борис.

— …По сути дела, вся деятельность организации свелась к антисоветским разговорам.

Кончак перевел дух.

— Я глубоко раскаиваюсь в содеянном и сожалею о том, что позволил контрреволюционным элементам втянуть себя в это преступное дело… Я понимаю, что у советской власти есть основания не доверять мне, бывшему офицеру, но все же хочу просить… дать мне возможность… искупить свою вину перед народом и перед Россией…

«Не слишком это я? — успел подумать Борис. — Ах, все равно терять нечего!»

Повисла пауза.

— И как же это вы хотите искупить вину, гражданин Кончак? — скривился Молчанов.

— Я являюсь научным сотрудником и непосредственно участвую в исследованиях, результаты которых могут быть использованы для борьбы с врагами советской власти…

— Это каким же образом?

— Позвольте изложить все в письменном виде.

Молчанов секунду подумал, потом полез в стол и вынул оттуда стопку чистых листов.

— Валяйте!

Кончак взял ручку и начал торопливо писать. Молчанов тем временем встал из-за стола и начал расхаживать по комнате за спиной у Кончака, что-то насвистывая. Борису это страшно мешало, но сделать он ничего не мог. Через полчаса он отложил ручку и выпрямился.

— Вот.

Молчанов взял в руки листки, уселся за стол и принялся читать. Кончак пристально всматривался в его лицо, стараясь угадать, заинтересовала ли его записка или нет. Так, наверное, всматривается в лицо редактора молодой писатель, надеющийся на успех своего первого рассказа. Однако на лице Молчанова не отражались никакие чувства. Он читал не торопясь и время от времени шевелил губами, словно проговаривая про себя какие-то фразы из текста. Закончив чтение, он отложил бумаги и прикрыл глаза.