Эликсир для избранных

Казань, 8 сентября 1918 года

Утром восьмого сентября в дом в Адмиралтейской слободе, где Павел Заблудовский жил с женой и дочерью, пришел его младший брат Сергей. Он был в военной форме, на рукаве — повязка с красным крестом.

— Проходи, садись, — сказал Павел брату. — Ты завтракал?

— Спасибо, я не голоден.

— Кофе пить будешь?

— Спасибо, нет. У меня мало времени. Нужно ехать в госпиталь.

Сергей присел на стул возле обеденного стола, с прямой спиной, напряженный… Обычно, когда он приезжал в гости к брату, то вел себя свободнее: ходил по комнате, засунув руки в карманы брюк, и зачем-то трогал и передвигал стоявшие на пианино безделушки или усаживался в кресло, закидывал ногу на ногу, доставал портсигар и закуривал без разрешения. Вообще-то курить в доме у Павла Алексеевича не дозволялось, но для брата Сергея делалось исключение. «Ну вот, опять Сережа надымил, дышать нечем», — говорила обычно Серафима Георгиевна, разгоняя руками висевший в комнате табачный дым. Но говорила беззлобно, с улыбкой. «Его с детства все любили и баловали, — отвечал Павел Алексеевич. — Вот и избаловали!»

— Кури, если хочешь, — обратился Павел к брату.

— Н-да… Благодарю, — отозвался Сергей Алексеевич, достал портсигар и сразу же убрал его обратно, не закурив.

— Серафима сейчас выйдет… — сказал Павел.

— Да-да. Надо, чтобы Сима присутствовала…

В комнате воцарилось молчание. Через минуту вошла Серафима с семилетней Ариадной. На девочке было белое платье с большим бантом на спине.

— Поздоровайся с дядей Сережей, — сказала Серафима дочке.

— Здравствуйте, дядя Сережа! — звонко произнесла Ариадна.

— Здравствуй, Риночка! — Лицо Сергея смягчилось, он улыбнулся племяннице. — Как поживаешь?

— Хорошо, — ответила девочка.

— Иди, деточка, поиграй, — сказала Серафима и подтолкнула дочь к дверям детской. Потом села на стоявший у стены стул и несколько раз провела ладонями по подолу платья, разглаживая его. Павлу Алексеевичу был знаком этот жест — Серафима всегда делала так, когда нервничала или ждала услышать что-то неприятное, трудное.

— Павел, Сима, я пришел сказать… предупредить вас, — начал Сергей. — Сдача Казани красным — вопрос нескольких дней… Положение безнадежное. Наши войска сражаются доблестно, но у большевиков почти пятикратный перевес… — Павел и Серафима молчали, ожидая продолжения. — Надо уезжать, — коротко заключил Сергей.

Серафима вопросительно взглянула на мужа. Павел Алексеевич знал, что она слепо, безгранично доверяла ему. Как он скажет, так и будет. Но это было хорошо в прошлой, мирной жизни. Теперь же, когда речь шла, возможно, о жизни и смерти, ему хотелось почувствовать в ней какое-то сопротивление, услышать ее отдельное мнение, возможно, несогласное с его собственным. А так вся ответственность многопудовым бременем ложилась исключительно на его плечи и давила, давила… Хуже всего было то, что он не знал, что делать.

— Куда уезжать? — спросил он младшего брата просто для того, чтобы выиграть время.

— Не важно куда, Павел! — воскликнул Сергей. — В Сибирь, на Дон, за границу! Куда угодно! Бежать надо, бежать! Спасать себя и свою семью, понимаешь?

Серафима не сводила испуганного взгляда с мужа.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь, — возразил Павел Алексеевич, впрочем, не слишком уверенно, — положение, конечно, тяжелое… Но я уверен, что никакая смута не может длиться вечно, скоро все образуется…

— Павел! Павел! Это… это… я даже не знаю, как это назвать! Это — какая-то страусиная политика!

Сергей вскочил с места и начал нервно ходить по комнате. Снова вытащил портсигар и снова убрал его в карман.

— Как ты можешь не понимать? Ты же умный человек! Я всегда считал, что ты — самый умный из нас… Где твой здравый смысл? Из Москвы и Петрограда сообщают страшные вещи. Это даже не девятьсот пятый год. Это в сто крат хуже! Нельзя оставаться! Все, все уезжают, кого я знаю, — Зимины, Красильниковы, Берги… Твой коллега — профессор Радченко!

— Ну, не преувеличивай! — возразил Павел Алексеевич. — Не все уезжают!

Но это опять была лишь попытка оттянуть время. Ему нужно было собраться с мыслями, чтобы найти аргументы… Павел Алексеевич испытывал мучительное раздвоение. Разум подсказывал ему, что брат прав и надо бежать… И в то же время что-то останавливало, сковывало его, что-то трудно поддающееся определению. Павел твердо знал только одно: ехать ему никуда не хочется.

— Вот и брат Андрей тоже никуда не уезжает, — предъявил, как ему казалось, серьезный аргумент Павел Алексеевич.

Это было не совсем правдой. Со старшим из братьев Заблудовских — Андреем — Павел виделся 5 числа, в день начала красного наступления. Андрей был мрачен и рассеян. На вопрос среднего брата, что он собирается делать, ответил как-то неопределенно. Об отъезде ни слова сказано не было, но, возможно, Андрей просто не хотел верить в саму возможность взятия Казани большевиками. В отличие от младших братьев Андрей Алексеевич Заблудовский политикой интересовался и был активным членом партии кадетов. К 1917 году Заблудовский-старший дослужился до поста товарища прокурора Казанской губернии. После октябрьского переворота сразу заявил, что с большевиками ему не по пути и что он будет бороться с ними всеми возможными способами.

— А вот Андрея я совсем не понимаю! — воскликнул Сергей. — Если ты, Павел, еще можешь изображать из себя беспартийного интеллигента, то он — прямой контр-р-р-революцинер. Ему от большевиков точно ничего хорошего ждать не приходится. Расстреляют, и все!

И Сергей решительно рубанул рукой воздух, как будто сам командовал расстрельной командой.

— Ну что ты такое говоришь, Сережа! — воскликнул Павел Алексеевич. — Может быть, все будет не так плохо…

Сергей удивленно посмотрел на брата.

— Если я правильно понимаю, — заговорил он вдруг совершенно спокойным голосом, — то ты, как настоящий ученый, собираешься поставить опыт на себе и своей семье?

— Какой опыт? О чем ты?

— А такой опыт — сможет ли интеллигентная, обеспеченная русская семья выжить под властью большевиков. Смело, брат!

— Что за вздор ты говоришь! — разозлился Павел Алексеевич, не любивший, когда его вышучивали. — Если все будет плохо, то мы…

— …То вы потом уедете? — перебил его Сергей. — А если такой возможности уже не будет? А если эти пролетарии тебя убьют? Ну, Сима, скажи ему! Что ты молчишь?

Серафима Георгиевна испуганно посмотрела на деверя, а потом перевела взгляд на мужа.

— Сергей, будь уверен, что я сделаю все для того, чтобы защитить свою семью… — начал Павел Алексеевич.

— Защитить?! Как? Как ты сможешь их защитить? — закричал Сергей. — У тебя развилась какая-то… странная слепота. Ты привык жить по правилам, по законам и думаешь, то они все еще действуют… А теперь нету ни правил, ни законов! А есть только произвол и звериная жестокость вырвавшейся на волю черни!

— Ну справедливости ради ты должен признать, что жестокости творятся с обеих сторон. Когда чехословаки и Комуч заняли в августе город, тоже были расстрелы…

— Типичное интеллигентское чистоплюйство! — зло перебил его младший брат. — Ты же медик, Павел! Тебе ли не знать, что пока болезнь не зашла далеко, ее можно лечить консервативными методами, а уж когда гангрена, тогда резать!

— Видимо, мы расходимся с тобою в диагнозе, — холодно возразил Павел Алексеевич.

Сергей замер.

— Значит, вы не поедете?

— Не поедем.

Младший Заблудовский несколько секунд стоял посреди комнаты, медленно покачиваясь, перенося тяжесть с пятки на носок.

— Ну что же, вольному — воля, спасенному — рай, — сказал он устало. — Мы с Аней уезжаем завтра.

Сергей сделал шаг к двери, потом остановился, обернулся, и… слезы вдруг потекли у него из глаз.

— Павел! Сима! Обнимемся же! Ведь мы, быть может, и не увидимся больше никогда! — дрожащим голосом произнес Сергей. — Кто же знает, когда и чем это все кончится?

И он бросился к брату. Павел Алексеевич хотел что-то ответить, но почувствовал, что еще мгновение, и он тоже разрыдается как ребенок.

— Сима! Сима! Иди к нам! — говорил Сергей. — Дай обнять тебя!

Серафима Георгиевна сорвалась со своего места, кинулась к братьям и заключила их в свои объятия.

— Благослови вас господь, — шептала она. — Благослови…