Эликсир для избранных

Москва, наши дни

Вечером я поехал к Марине Любомирской. Весь день пытался свернуть все дела поскорее, чтобы освободиться пораньше, но ничего, конечно, не получилось. Выехал из редакции уже в начале девятого вечера и минут сорок ехал на такси по забитым автомашинами улицам. Я хорошо представлял себе картину, которую мне предстояло увидеть. Все уже сильно пьяны. Стол заставлен грязными тарелками с остатками салата и полупустыми бокалами со следами губ на стекле. Густой сигаретный дым, висящий в воздухе. Бестолковый разговор ни о чем. В таком случае для опоздавшего есть только две возможности — поскорее напиться, чтобы встать вровень с теми, кто пришел раньше, или выпить совсем мало и поскорее уйти. Я склонялся ко второму варианту, но не был уверен, что мне удастся провести этот план в жизнь.

— Привет! — сказала Марина, впуская меня в прихожую. — Проходи!

Любомирские занимали большую трехкомнатную квартиру на седьмом этаже в доме на одной из Тверских-Ямских улиц. Это была уже не та демократичная двушка на ВДНХ, которую они снимали много лет назад, в начале своей совместной жизни, и где нами были выпиты литры чая и водки. Это была буржуазная квартира с полами, покрытыми хорошим дубовым паркетом, с вычурными бронзовыми кранами в ванной и дорогой встроенной техникой на просторной хайтечной кухне…

Народу в квартире собралось много. Я вспомнил, как Марина сказала мне по телефону, что будут только «наши». Теперь я увидел, что мы с ней понимали это слово немного по-разному. Люди стояли и сидели повсюду — в коридоре, в гостиной, в кабинете и даже в спальне. Был не только ближний круг, но и весьма «дальний». Я различил в толпе пару депутатов Госдумы, одного министра, руководившего не слишком важным министерством, трех-четырех дипломатов. Миша Буткевич, возглавивший после Любомирского «Проект», разговаривал с каким-то раввином. Я налил себе полстакана виски и поклялся не напиваться, но уже скоро понял, что сделать это будет нелегко. Я знал гостей через одного, и всякий норовил остановить меня и помянуть Вячеслава Сергеевича. Многие, как я и ожидал, уже хорошо приложились. Сначала я нос к носу столкнулся с Сашей Калининым с Первого канала…

— О, старик, привет! Как ты?..

— Да, нормально. А ты как в своем говноящике?..

— Да настоебало все, ты не представляешь как…

— А че не бросишь?..

— А деньги, старик? А ипотека?..

— Вот за что люблю тебя, Сан Саныч, так это за то, что не врешь, — гоняешь говно по трубам за деньги!..

— Натурально…

— Как дети?..

— Тина в магистратуре в Лондоне…

— Тина — это твоя старшая?..

— Ну да!..

— А младшая Вика, правильно?..

— Правильно, еще в школе учится…

— Ну, держись, Саныч, не помирай, тебе вон девок твоих еще тянуть…

— Это точно! Ну, давай за Славу! Хороший был мужик…

— Давай. Хороший…

Не успел я отойти от Калинина, как кто-то схватил меня сзади за рукав. Я обернулся и увидел своего старого знакомого — фотографа Виталика Неумержицкого…

— О, сколько лет, сколько зим!..

— Наше вам почтение, Алексей Петрович…

— Ты, Виталя, здесь как? При исполнении? Ща сфоткаешь все наши пьяные рожи?..

— Обижаешь, Леша! Я за Славу пришел выпить в свободное от основной работы время…

— А фотоаппарат зачем с собой таскаешь?..

— А мой сурок всегда со мною…

— Понятно…

— Жалко Славку! Нормальный был мужик…

— Жалко. Нормальный…

— Давай выпьем…

— Давай…

— Не чокаясь!..

— Ой, прости, забыл…

— Слушай, Лешич, а правду бают, что Славку могли того?..

— Чего того?..

— Ну, того, убить?..

— А кто говорит-то?..

— Люди говорят…

— Какие люди? Балагуров, что ли? Конспиролог всея Руси…

— Почему сразу Балагуров? Вон Буткевич тоже. Они же вместе со Славкой работают…

— Работали…

— Да, работали…

— Странно звучит…

— Так ты, значит, не веришь? Ну, про Славу?..

— Не знаю, Виталя, ни хера я не знаю…

— Ну и ладно! Выпьем!..

— Выпьем!..

Я понял, что быстро вылетаю в аут. «Надо пойти что-нибудь съесть», — подумал я и двинулся к столам. Но не дошел, потому что на моем пути встал известный политолог Макар Терентьевич Поляков… Я его терпеть не мог…

— Макар Терентьевич!..

— Здравствуйте, Алексей!..

— Скажите мне, Макар, что вообще, блядь, происходит?..

— Простите, в каком смысле?..

— Когда все это наконец кончится, а?..

— Вы о чем?..

— О чем, о чем? О режиме. Свет мой зеркальце, Макар Терентьевич, аналитик вы мой ненаглядный, вы мне скажите, когда вся эта шайка наконец нажрется и отвалит от кормушки, а?..

— Ну, Алексей, я бы все-таки не использовал таких резких выражений…

— А какие, какие выражения вы бы использовали? Макар, неужели вы не понимаете, что он, президент наш дорогой, незаменимый, ведет страну к катастрофе?..

— Вы несколько сгущаете краски, Алексей. Конечно, ситуация не простая…

— Не простая? Что вы говорите! Не простая? Ничего вы, Макар, не понимаете, и они там в Кремле ничего не понимают. Выпьем за Славу! Хоть вы его и не любили!..

— Что вы такое говорите, Алексей! Я к Вячеславу Сергеевичу всегда относился с глубоким уважением…

— А что у вас в стакане?..

— Вода. Минеральная…

— Позор!..

Я наконец все-таки добрался до еды. Тарелки с холодными закусками уже были хорошо почищены, но тут, к счастью, Марина вынесла из кухни огромное блюдо с шашлычками на шпажках. «Надо взять паузу, старик, — сказал я себе, — не хватало, чтобы ты тут свалился под стол. А вообще что-то ты стал быстро хмелеть, стареешь. Так что там нам рекомендует политолог Поляков? Минеральную воду?» Я налил себе полный стакан минералки и взял в руку шашлычок из свинины. «Спи спокойно, Слава!» — прошептал я и набил рот сочным горячим мясом. Тайм-аут пошел мне на пользу, я почувствовал, что голова понемногу проясняется и ко мне возвращаются силы. «Вот на этой оптимистической ноте мне следовало бы отсюда свалить», — думал я, догоняясь шашлычком из осетрины. Но было неловко уходить, не попрощавшись с Мариной. Я стал высматривать ее и обнаружил в компании каких-то незнакомых мне молодых людей. Наши взгляды встретились. Я хлопнул себя в грудь и показал пальцами бегущего человечка. Маринка нахмурилась и в ответ энергично замахала руками — мол, ни-ни. Я повиновался и вернулся к столам с едой в надежде, что сейчас вынесут кофе и десерт. Но тут меня ожидала еще одна малоприятная встреча. Возле стола стоял и что-то накладывал себе в тарелку магистр черной и белой политической магии Сергей Иванович Балагуров…

Я не любил Балагурова. Он не только верил в масонский заговор и всякий прочий вздор, но и считал недоумками всех тех, кто в это не верил. И еще меня ужасно удивляло и злило то, что Балагурова многие слушали, а некоторые даже верили. Он стал публичной фигурой, пусть маргинальной и не совсем рукопожатной, но все же довольно известной. Слава в шутку называл его «звездой политического полусвета». Однажды, когда все были еще молодыми и работали в «Вечерке», мы с Балагуровым подрались на каких-то посиделках, кажется, все у того же Любомирского. Балагуров тогда напился и начал доказывать, что евреи сами виноваты в том, что их преследовали в разные эпохи и в разных странах. И вот теперь я встретил этого прелестного персонажа у Марины.

— А-а-а, Сергей Иванович! Какая приятная неожиданность! — произнес я, нехорошо улыбаясь. — Как идет расследование мирового масонского заговора?

Услышав меня, Балагуров обернулся. За время, что мы не виделись, он заметно пополнел, лицо его стало одутловатым и приобрело нездоровый сероватый оттенок. Я слышал, что раньше он сильно пил, но в последнее время был вынужден снизить обороты из-за открывшейся болезни почек. Одет он был не в костюм и не в пиджак, а в какой-то полувоенный френч зеленовато-коричневого цвета с воротником-стойкой, застегивавшийся на пуговицы под самое горло. Я сразу перешел в нападение.

— Что это ты на себя напялил? — спросил я, смерив его взглядом с ног до головы. — Кого это ты все из себя изображаешь? Фюрера? Ананербе ты наш ненаглядный!

Балагуров злобно посмотрел на меня, бледное лицо его даже порозовело, но он быстро овладел собой и взял свой привычный менторский тон:

— По-моему, Алексей, ты уже слишком много выпил.

Услышать такое мне было обидно, тем более что отчасти это было правдой.

— А ты что, считал, сколько я выпил?

— Нет. У меня, знаешь ли, есть более интересные занятия.

— Вот как? Это какие же? Писать всякую хреновину в своем дурацком телеграм-канале? «В Выхино прорвало трубу, в этом явственно видна рука Госдепа…»

— Ты, видимо, находишь это смешным?

— Нет, я нахожу твою писанину глупой… А еще подстрекательской и опасной…

— Опасной для кого?

— Для общества. Ты — паразит!

— Это в каком же, извини, смысле? — криво ухмыльнулся Балагуров.

— А в таком! Ты паразитируешь на самых худших чертах человеческих — невежестве, ксенофобии, страхах иррациональных…

— Ох-ох! Куда тебя понесло…

— …Ты замусориваешь головы людям своими замшелыми страшилками про заговоры, жидомасонов, американцев вездесущих… Слушай, Балагуров, я тебя давно хотел спросить, а откуда у тебя бабло? Кто тебе деньги дает? Не Кремль, часом? А?

— И зачем это, скажи на милость, Кремлю мне деньги давать? — снова усмехнулся Балагуров. Он понемногу успокоился и теперь насмешливо посматривал на меня. Я чувствовал, что начинаю проигрывать словесную схватку, что говорю банальности, но остановиться уже не мог.

— А затем, чтоб ты людям мозги засирал! Чтоб они поменьше размышляли над тем, куда страна катится! Цены растут — Госдеп виноват…

— Ты говоришь вздор, — отмахнулся Балагуров, — а кроме того, сам себе противоречишь…

— Это в чем же?

— Обвиняешь меня в том, что я всюду вижу американский заговор, а сам всюду видишь кремлевский!

Это был хороший удар. Крепкий такой. «А ведь он в чем-то прав», — подумал я.

— Да не вижу я никакого заговора… — возразил я уже не так уверенно.

— Видишь-видишь, — сказал Балагуров, — кстати, заговоры, мой дорогой Алексей, все-таки существуют. Не станешь же ты утверждать, что в мировой истории не было заговоров?

— Вот не надо! Знаю я эту вашу дивную логику! Раз папа Борджиа отравил одного какого-то кардинала, то и все остальные кардиналы умерли от яда.

— Передергиваешь!

— Не передергиваю!

Я, видимо, не заметил, как стал говорить на повышенных тонах. На нас стали оборачиваться.

— Тише! Тише! — примирительно сказал Балагуров и попытался взять меня под руку. — Не шуми…

«А что я, действительно, тут разорался? — подумал я. — Наезжаю на этого дурака, скорее, по инерции… Да и не дурак он, может быть, а просто противный тип».

— Слушай, а что ты там писал про Любомирского? — вдруг спросил я.

Услышав мой вопрос, Балагуров вздрогнул и как-то тревожно оглянулся по сторонам.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Ну, что Славу якобы убили какие-то мировые агенты? Что за чушь?

— Не мировые, — поправил меня Балагуров, — а британские.

— Британские?! Почему не багамские?

— А потому, что Слава перед своей… смертью плотно занимался «делом Манюченко».