Эликсир для избранных

Москва, лето 1933 года

Вечером 15 августа 1933 года Павел Алексеевич, Серафима Георгиевна, Ариадна и Борис Кончак сидели в столовой на Новинском и играли в кункен. Партия была «длинной» — до тысячи одного очка, а не до пятисот одного, как обычно. Игра продолжалась уже без малого час, но никто из участников этим нисколько не тяготился. Говорили обо всем, но так как трое из игроков были учеными, беседа неизменно возвращалась к работе. После окончания очередного тура был объявлен короткий перерыв. Борис вышел покурить на балкон, а когда вернулся в комнату, то увидел, что Павел Алексеевич стоит посреди комнаты, держа в руках журнал.

— Вы видели? — спросил он Кончака.

— Что это?

— Свежий выпуск виэмовского бюллетеня, — сообщил Заблудовский, — а в нем…

Он сделала паузу.

— …Статья нашей дорогой Ариадны! «Дегенерация постганглионарных волокон и их окончаний в автономной нервной системе. А. П. Заблудовская», — прочитал вслух профессор.

Было видно, что он очень гордился успехом дочери.

— Ну что ты, папа! Борис уже читал, — смущенно сказала девушка.

— Да, Ариадна Павловна показала мне текст до публикации, — подтвердил Кончак.

— И Борис сделал целый ряд очень ценных замечаний…

— Чисто стилистических. Эта статья, Ариадна, — целиком ваша заслуга.

— Поздравляю с дебютом, Риночка, — сказала Серафима Георгиевна.

— Честно говоря, я волновалась, — призналась Ариадна, — мне казалось, что тема очень узкая…

— Мы все начинали с частных вопросов, — успокоил ее отец. — Только накопив определенный багаж в своей области, можно поднимать более общие вопросы. Ты — молодчина!

— Да-да, хорошая работа, — подтвердил Кончак. — Знаю, вам пришлось повозиться с вашими кроликами…

Тень пробежала по лицу Ариадны.

— Знаете, Борис, это — пожалуй, единственная неприятная часть моей работы. Я имею в виду убийство подопытных животных. Хорошо вам с вашими лягушками! А кроликов жалко… Их надо было убивать на первый, третий или шестой день.

— Ничего не поделаешь, — развел руками Павел Алексеевич, — без этого, к сожалению, нельзя обойтись.

В коридоре зазвонил телефон. Серафима Георгиевна встала и вышла из комнаты, чтобы ответить.

— Борис, это вас! — крикнула она через секунду.

Кончак вышел в коридор и взял трубку.

— У аппарата!

— Это Петухов, — послышался в трубке хрипловатый голос. — Приезжайте в лабораторию.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

— А в чем, собственно, дело?

— Приехал Майоранский, и с ним люди из наркомата. Хотят видеть опыт.

Майоранский был начальником токсикологической лаборатории, его приезд, да еще в такое позднее время, был событием экстраординарным.

— Хорошо, выезжаю.

— И поторопитесь. Возьмите таксомотор.

Кончак положил трубку на рычаг и шагнул в ярко освещенную столовую.

— Павел Алексеевич, Серафима Георгиевна, прошу меня извинить, но я вынужден вас покинуть…

— Что такое? — удивленно взглянул на него Заблудовский.

— Срочное дело.

— Так поздно?

— Увы!

— Ой, как жалко, что вы уезжаете! — сказала Ариадна. — Мы же не доиграли…

— Прошу записать точный счет, — сказал Кончак. — Мы обязательно завершим партию…

Ариадна выскользнула вслед за Борисом в прихожую.

— Ты вернешься?

— Не знаю, милая, — ответил он. — Если смогу, обязательно вернусь…

— Я сделала для тебя ключ от квартиры, — шепнула Ариадна. — На следующей неделе папа и мама уедут в Казань повидать тетю Аню, а оттуда на пароходе в Самару — к маминым родственникам. Мы сможем видеться каждый день…

Девушка вложила в ладонь Борису новенький ключик с острыми колючими гранями.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Примерно через сорок минут Борис был на Мещанской. В окнах лаборатории горел свет, чуть поодаль, на улице были припаркованы два черных легковых автомобиля. Войдя в помещение, Кончак нос к носу столкнулся с Петуховым, нагловатым молодым человеком в форме офицера ОГПУ. Положение, которое Петухов занимал в лаборатории, Кончак определял для себя как «комиссар-надсмотрщик». В отличие от начальника токсикологической лаборатории Майоранского, который был медиком, Петухов специального образования не имел. В его задачу, насколько мог судить Борис, входило наблюдение за всем, что происходило в лаборатории.

— Кончак, где вас носит? — спросил Петухов, вплотную подойдя к Борису.

— Я был на Новинском, — буркнул Кончак, отстраняясь. — Не ближний свет…

— Ладно. Слушайте меня внимательно. Сейчас вам надо будет продемонстрировать возможности этого вашего препарата… Опыт будет проводиться в особых условиях.

— Каких особых условиях?

— Идемте, — сказал Петухов, увлекая Бориса за собой дальше по коридору. — В ваших интересах, Кончак, чтобы все прошло гладко.

«Да это я и без тебя понимаю», — подумал Борис.

Они вошли в комнату, где обычно производились опыты на собаках и других животных, и Кончак застыл на месте как вкопанный. Посреди комнаты на столе лежал мужчина, одетый в старую больничную пижаму. Руки и ноги его были привязаны ремнями к столу. На вид мужчине было лет сорок, но, присмотревшись, Кончак понял, что на самом деле он был моложе, но сильно изможден. Когда Борис и Петухов вошли в комнату, человек на столе повернул голову и молча посмотрел на них. В глазах его читались тоска и ужас.

— Это кто такой? — тихо спросил Борис, не отводя взгляда от человека на столе.

— Ваш клиент, — прошипел ему в ухо Петухов.

— Вы что, хотите сказать, что опыт будет проводиться на живом человеке?

— Именно так.

— Но ведь он же… умрет.

Внутри у Кончака все похолодело.

— Скорее всего, — ответил Петухов.

— Но ведь это незаконно!

— Послушайте, Кончак, бросайте эти ваши буржуазные штучки! Законно — незаконно… Вам за это ничего не будет!

— Но кто он?

— Он? Враг народа, приговоренный за свою контрреволюционную деятельность советским судом к высшей мере наказания. Его…

Петухов быстро взглянул на часы.

— …Его должны были расстрелять почти сутки назад. Так что формально он уже мертв. Пусть напоследок послужит делу пролетарской диктатуры.

— Нет, я не могу…

— Прекратите, Кончак! — прошипел Петухов. — Вы меня что, не понимаете? Я же говорю: в ваших интересах… Знаете, меня тут некоторые товарищи в управлении спрашивали: а наш ли этот Кончак? А я им говорил: наш! Наш в доску! Ценный кадр! Так что давайте без фокусов и этих… интеллигентских всхлипов.

Кончак молчал.

— Я зову наших гостей, — прошептал Петухов и быстро вышел из комнаты.

Кончак медленно повернулся и направился к вешалке. Надел халат и застегнул его на все пуговицы.

Тут дверь в комнату открылась, и вошли трое — начальник токсикологической лаборатории Георгий Майоранский в штатском костюме и двое в форме. Их Кончак не знал. За гостями следовал Петухов. От его развязности не осталось и следа, он был воплощенная почтительность.

— Товарищи! — обратился он к вновь прибывшим. — Это — наш главный специалист по вопросам особых органопрепаратов — товарищ Кончак. Он, значит, нам сейчас продемонстрирует…

Кончак подошел к стоявшему у стены шкафу со стеклянной дверцей и достал оттуда шприц, флакон с препаратом, спирт и вату. На деревянных ногах подошел к столу и снова взглянул на обреченного мужчину. Больше всего на свете Борис боялся, что тот начнет кричать. Но мужчина молчал и только неотрывно смотрел на Кончака.

— Как вас зовут? — вдруг спросил Борис.

— Иван Арнольдович, — тихо ответил человек на столе.

— Не волнуйтесь, Иван Арнольдович, — сказал Кончак. — Я сделаю вам укол, это не больно.

Мужчина не ответил. Кончак закатал рукав его пижамы и протер предплечье ваткой, смоченной в спирте. «Хотя зачем? — подумал он. — Этот человек все равно сейчас умрет…» Укол он сделал быстро и легко.

Начальник лаборатории Майоранский сделал шаг вперед и негромко спросил Кончака:

— Сколько ему осталось?

«Зачем он при нем?» — внутренне сжался Кончак.

— Двадцать минут, не более.

…К себе в Даев переулок Кончак добрался, когда была уже глубокая ночь. Он прошел через ворота во двор и остановился у входа в подъезд. Взялся за ручку и вдруг… захохотал. Он смеялся и не мог, не мог остановиться.

— Что с вами, товарищ? — раздался у него за спиной голос.

Кончак обернулся, продолжая смеяться. Перед ним стоял незнакомый мужик, по виду простой работяга — в кепке, пиджаке и косоворотке.

— Извините! Извините, товарищ! — проговорил Кончак, давясь смехом. — Все в порядке! Просто… понимаете… Кроликов ей жалко!