Эликсир для избранных

Москва, наши дни

Мысли о записной книжке Любомирского не давали мне покоя, и на следующий день я послал Антону Беклемишеву эсэмэску: «Старик, ты обещал мне человека, с которым можно поговорить о Заблудовском и всех делах». Почти сразу пришел ответ: «Извини. Закрутился. Коженков Федор Иванович». Далее шел телефонный номер, судя по коду, городской. «Черт, а мобильного у этого светила науки нет, что ли? — подумал я с легким раздражением. — Впрочем, какая разница?»

В понедельник я позвонил по номеру, который прислал мне Антон. Трубку долго никто не брал. Длинные гудки один за другим уходили куда-то в пустоту и гасли без следа. Я попытался представить, что происходит там, на другом конце провода. Где стоит телефон, на который я звоню? Воображение рисовало картины из фильма «Матрица». Пустая, обшарпанная комната, посреди которой стоит тумбочка. На тумбочке — допотопный черный аппарат с дисковым набором. Он оглушительно звонит, но трубку никто никогда не возьмет, потому что это — ненастоящая комната и ненастоящий телефон, все это — фальшивка, подстава. И сейчас из трубки вылезут какие-нибудь агенты Смиты и вкрутят мне в мозг лампочку накаливания… И тут вдруг трубку сняли, и приятный женский голос сообщил мне, что я позвонил в федеральный исследовательский центр «Фундаментальные основы биотехнологии». Все сразу переменилось: вместо пустой мрачной комнаты со старым телефоном перед моим мысленным взором предстало большое светлое помещение — приемная или ресепшен, молодая симпатичная девушка-секретарь в белой блузке и строгой черной юбке…

— Здравствуйте, не могли бы вы соединить меня с Коженковым… эээ… Федором Михайловичем?

— Ивановичем, — мягко поправила меня девушка на другом конце линии.

— Да, конечно… С Федором Ивановичем, извините, — пробормотал я и мысленно обозвал себя болваном.

— Как вас представить?

Как представить? Так и представить…

— Заместитель главного редактора журнала «Перископ» Алексей Петрович Кораблев.

Правду говорить легко и приятно.

— Одну минуту.

В трубке заиграла музыка. И играла она минуты полторы. Потом раздался щелчок, и глуховатый мужской голос произнес:

— Коженков слушает.

Я назвал себя.

— Да-да, Антон говорил мне, — сказал Коженков, как мне показалось, без особого энтузиазма. — Чем могу быть вам полезен?

Меня так и подмывало спросить, какое отношение он имел к Любомирскому и делу Манюченко, но я решил, что не стоит с этого начинать. «Будем действовать последовательно, — подумал я. — Сначала надо поговорить с ним о лизатотерапии».

— Я пишу статью о моем прадеде Павле Алексеевиче Заблудовском и хотел бы поговорить о его научной деятельности.

— Что именно вы хотели бы узнать? — сухо спросил Коженков.

У меня определенно складывалось впечатление, что Федор Иванович не горел желанием встречаться со мной и был не прочь свернуть дело, ограничившись краткой телефонной беседой. В мои планы это не входило.

— Федор Иванович, у меня довольно много вопросов. Насколько ценным был метод, предложенный академиком Заблудовским? И почему, несмотря на популярность лизатотерапии в 30-е годы, исследования в этой области были прекращены? И отчего…

— Видите ли, — перебил меня Коженков. — в среду я уезжаю в командировку на две недели, поэтому если вы хотите побеседовать до моего отъезда, то у нас остается только завтра. Вы могли бы приехать в институт, скажем, в два часа дня?

Назначенное время было мне неудобно, но и ждать две недели я не хотел. Коженков продиктовал мне адрес, и на том мы расстались.

Институт, где работал Федор Иванович, находился на Юго-Западе, в районе метро «Профсоюзная». Безликая панельная коробка высотою в семь этажей. Прилегающая территория была обнесена железным забором и плотно заставлена автомашинами. Ни газона, ни деревьев — тоскливая асфальтовая плешь. Я беспрепятственно миновал КПП со шлагбаумом. Охранник в будке читал газету и не обратил на меня никакого внимания, видимо, потому, что я не был автомобилем. Я поднялся по ступенькам крыльца и вошел в вестибюль. Внутри было уютнее, чем снаружи. С левой стороны помещался гардероб, полупустой по причине теплой погоды. Справа стоял освещенный изнутри киоск, торговавший газетами, журналами и всякой мелочовкой. В окошке киоска я заметил пожилую женщину в очках, с гладко зачесанными седоватыми волосами. Прямо по курсу виднелись двери лифтов, а слева от них — стеклянная дверь, которая вела, судя по всему, на лестницу. На пути к лифтам с правой стороны стоял обычный письменный стол, за которым сидел еще один охранник.

— Вы к кому, молодой человек? — осведомился он.

— К Коженкову Федору Ивановичу, — отрапортовал я.

— Документ давайте.

Я протянул стражнику паспорт.

Дядька записал мою фамилию и номер паспорта в большую тетрадь и вернул мне документ.

— Пятый этаж, комната 517, — сообщил он.

Поднявшись на лифте на пятый этаж, я оказался в длинном коридоре, отделанном темно-коричневыми деревянными панелями. На полу лежала красная ковровая дорожка, местами немного потертая. «Шик семидесятых», — подумал я. В коридоре не было ни души. Миновав большой светлый холл с пальмами и кожаными креслами, я быстро нашел комнату с номером 517. Рядом на стене красовалась табличка, на которой золотыми буквами по черному фону было написано «Профессор Коженков Ф. И.». Я постучал.

— Войдите, — послышалось из-за двери.

Надо сказать, что внешне Коженков оказался совсем не таким, каким я его себе представлял. Я ожидал увидеть худого желчного мужчину с бледным лицом. Вместо этого за столом сидел полноватый румяный дядька лет пятидесяти с гаком, чем-то напоминавший мистера Паррика из сказки о Мэри Поппинс. Правда, в отличие от героя Памелы Трэверс профессор Коженков явно не собирался взлетать в воздух от смеха. Дядька встретил меня вежливо, но без особой теплоты.

— Вы — Кораблев? — спросил он, вставая из-за стола.

— Так точно.

— Садитесь, — Коженков указал на стул, стоявший возле стола. — Прошу извинить меня за творческий, так сказать, беспорядок. Много работы!

И он обвел рукой свой стол, заваленный книгами, журналами и бумагами. Я уселся на предложенный мне стул. Коженков некоторое время изучающе смотрел на меня, потом откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе.

— Так, значит, вы пишете о Заблудовском?

— Да.

— А что же, если не секрет, послужило поводом?..

— Все произошло довольно неожиданно… Мне вообще-то давно хотелось разобраться в том, чем занимался мой прадед… Понять суть его теории. А тут подвернулось предложение написать статью для одного… эээ… издания.

Коженков несколько секунд изучающе смотрел на меня.

— Хорошо, — сказал он, — я постараюсь максимально полно ответить на ваши вопросы.

У меня немного отлегло от сердца.

— Скажите, — начал я, — а как вы вообще узнали о профессоре Заблудовском и его теории?

— Хм… Вы, Алексей… Простите, как ваше отчество?

— Петрович, но можно просто Алексей.

— Хорошо. Так вот, Алексей, вы слышали об организации под названием ВИЭМ?

— Да, конечно. Всесоюзный институт экспериментальной медицины. Прадед возглавлял там лабораторию органопрепаратов… Помню, много лет назад мама разбирала старые письма и фотографии, и разговор зашел о Павле Алексеевиче. Тогда, кажется, я впервые услышал эту аббревиатуру… Мне понравилось, как это звучало. В-И-Э-М. Было в этом что-то такое хлебниковское. «Вээоми пелись взоры…»

Коженков с интересом посмотрел на меня.

— Пиээо, кажется, пелись брови… Хотите чаю? — вдруг спросил он.

Про себя я отметил, что в наших с профессором отношениях наметилось некоторое потепление.

— Не откажусь.

Федор Иванович встал из-за стола и включил стоявший на подоконнике электрочайник. Агрегат зашумел, а профессор засунул руки в карманы и спросил меня:

— Вы раньше занимались научной тематикой?

— К сожалению, нет, — ответил я.

— Понятно.

Чайник громко щелкнул и затих. Коженков вынул из шкафа две белые чашки и поставил их на стол.

— Вам черный или зеленый?

— Черный, пожалуйста.

Профессор достал из ящика стола пару чайных пакетиков, бросил их в чашки и залил кипятком.

— Сахар берите.

— Спасибо.

Коженков пододвинул ко мне блюдце, на котором лежали пакетики с сахаром.

— Н-да… Так вот, ВИЭМ. Это, знаете ли, было очень любопытное заведение. Сейчас о нем пишут редко, а если и пишут, то в несколько пренебрежительном тоне. Считают чуть ли не шарлатанской конторой. Я с этим не согласен.

Коженков произнес это с вызовом, так, словно я был тем, кто утверждал, что с ВИЭМом было что-то не так.

— Да-да, некоторые полагают, что ВИЭМ был большой аферой, в которую почему-то верило руководство страны. Один очень уважаемый мною писатель дал этому институту определение «лысенкоподобный»…

— Хлестко, — заметил я.

— Но не совсем верно.

Коженков легко встал с кресла и подошел к стоявшему в комнате книжному шкафу.

— У меня тут, знаете ли, книжки всякие имеются интересные, — произнес он и провел пальцем по книжным корешкам. — Вот, например!

И он вытащил из книжного ряда небольшой коричневый том.

— «Сборник материалов к 5-летию Всесоюзного института экспериментальной медицины», — провозгласил он, усаживаясь обратно в кресло. — Любопытнейшее чтение! Заметьте, пятилетие ВИЭМ наступило аккурат в 1937 году. К моменту выхода сборника некоторые авторы были уже репрессированы, так что хранить такую книжку было небезопасно. Но мои родители сохранили… Сейчас вам прочту кусочек…

Коженков нацепил на нос очки в тонкой металлической оправе и несколько секунд искал нужное место.

— Вот! «Советское правительство в декрете 15 октября 1932 года по поводу организации Всесоюзного института экспериментальной медицины четко и ясно поставило перед советской медициной проблему изучения человека и изыскания новых, активных методов лечения, профилактики и исследования. Эта задача, указанная Совнаркомом, ярко подчеркивает различие в путях развития советской и буржуазной медицины. В самом деле, разве можно прийти к новым способам исследования, лечения и профилактики, если взять за принцип пресловутый “нигилизм в медицине”, проповедуемый Гольдшейдером и Зауэрбрухом…»

— Кем-кем, простите?

— Это так… цепные псы буржуазной физиологии, — вдруг подмигнул мне Коженков. — Не обращайте внимания!

Он опустил глаза и продолжал читать:

— «…И не менее пресловутый лозунг “назад к Гиппократу” с его принципом “Природа лечит, врач наблюдает”. Часть советских врачей, чувствуя фальшь этого лозунга, но не умея найти правильное направление, призывает идти не “назад к Гиппократу”, а “вперед с Гиппократом”. Но ни то, ни другое не решает вопроса. Гиппократ достоин памяти и уважения, но нельзя при современном развитии науки делать из него знамя. Надо уметь взять то полезное, что дал нам основоположник научной медицины, но идти вперед не с Гиппократом, а с тем лозунгом, который дают нам партия и рабочий класс».

— А? Каково? — воскликнул Коженков и захлопнул книжку. — Как вам это нравится?