Эликсир для избранных

Казань, апрель 1931 года

Когда стало известно, что Заблудовские уезжают в Москву, Борис Кончак впал в тяжелую меланхолию. Ему казалось, что жизнь рушилась. Положение его в Ветеринарном институте было совершенно неопределенным. Борис и раньше существовал там на птичьих правах, на каком-то срочном и ненадежном трудовом договоре, и лишь авторитет и благорасположение Павла Алексеевича придавали его существованию хоть какую-то видимость стабильности. Теперь же все стало совсем шатко.

Борис мечтал поехать вместе с Заблудовскими в Москву, но это было пока невозможно. Павлу Алексеевичу давали лабораторию в Институте экспериментальной ветеринарии и обещали дополнительные штаты. Однако улаживание всех бюрократических дел требовало времени. «Вот приедем, осмотримся, — говорил Павел Алексеевич. — И как только откроется вакансия, я вас, Борис, сразу же вызову». Кончак кивал и не верил шефу. Нет, он не думал, что Заблудовский обманывал его, просто он знал, что обстоятельства часто складывались иначе, совсем не так, как все ожидали.

Договор с институтом истекал в конце декабря. Что дальше, было совершенно неясно. Борис обратился к двум знакомым профессорам, Уварову и Каменскому, с просьбой взять его на работу в качестве ассистента, но те лишь развели руками. Эти неудачи совсем лишили Кончака сил, и он оставил попытки, внутренне смирившись с тем, что из института придется уйти.

Убивала мысль о разлуке с Ариадной. В марте ей исполнилось двадцать. Она превратилась в красивую молодую женщину, и Борис чувствовал, что за последнее время в ее отношении к нему что-то переменилось. Она реже бывала у него в домике на берегу реки, меньше говорила, невнимательно слушала. Иногда, в минуты близости, он вдруг чувствовал, что она как будто отсутствовала. Его это удивляло и злило, но он старался не подавать виду. В глубине души он понимал, что она просто выросла и увидела, что мир велик и что в нем много интересного помимо маленького домика в Адмиралтейской слободе. Возле Ариадны — красавицы и умницы — постоянно крутились ухажеры. Сначала одноклассники, потом однокурсники, а теперь и мужчины постарше — артисты, ученые, военные. Он ревновал, а она в ответ только смеялась. Несколько раз он порывался объясниться с Павлом Алексеевичем, просить руки, но потом отказывался от этого намерения. В начале связи с Ариадной он был уверен в девушке, но боялся гнева отца. Теперь наоборот — у него было больше оснований рассчитывать на благосклонное отношение со стороны профессора Заблудовского, но что ответит ему Ариадна, он не знал. Вот ведь известие об отъезде в Москву и неизбежном расставании девушка восприняла как-то очень уж легко.

— Кто знает, может быть, мы с вами больше и не увидимся больше, — мрачно говорил Кончак.

— Ах, оставьте, Борис! Почему мы не увидимся? — отмахивалась от него Ариадна. — Мы же не в Америку уплываем. Приедете к нам в Москву, и мы с вами будем гулять по бульварам.

Борис верил в это и не верил. Каждый день он просыпался с мыслью об Ариадне. Лежал в постели, закрыв глаза, и начинал мысленно писать ей письмо. Письма эти, всегда вначале нежные, быстро становились резкими и раздраженными. Кончак злился на Ариадну, укорял ее за легкомыслие, равнодушие и еще бог знает за что… Потом спохватывался, осознавал вздорность своих обид. Злость проходила, и Бориса снова переполняла нежность. Тогда он начинал мысленно извиняться перед Ариадной за грубости и мечтать о том, что когда-нибудь она снова посмотрит на него прежним взглядом. Но когда, когда это будет? Да и будет ли вообще? Бориса душили слезы. Вставал он измученным и в плохом настроении. Несколько раз пытался записывать свои послания к Ариадне, но ни одно не отправил. Перечитав, рвал их в ярости и снова погружался в нерадостные мысли.

Но не только мысли об Ариадне не давали Кончаку покоя. Борис панически боялся ареста. Ему все время снилось, что его хватают какие-то люди без лиц. Менялись декорации его кошмаров, но финал всегда был один. Там во сне он испытывал странное чувство, точнее, сразу много чувств. Впереди, конечно, шел страх, но затем к нему примешивались облегчение и даже любопытство. Наступал конец неопределенности, и отменялись все прежние обязательства. Не дописал письмо, не вернул книгу, не получил пальто из ремонта… Теперь не важно! Множество вещей и связей, еще вчера казавшихся важными, вдруг теряли всякий смысл, вся прежняя жизнь словно обнулялась. И он, Борис, становился каким-то другим человеком. Проснувшись, Кончак лежал и думал, что будет, если его действительно арестуют. Вокруг все время кого-то арестовывали. Логики в этих арестах не было никакой, и от этого становилось еще страшнее. Тогда Борис начинал мечтать о том, как раздобудет где-нибудь ампулу с ядом и станет носить ее всюду с собой на всякий случай… Это на время успокаивало.