Эликсир для избранных

— Я что-то не улавливаю логики… Ты что, считаешь, что Манюченко убили англичане?

Сергей посмотрел на меня, как мне показалось, с чувством превосходства.

— А ты уверен, что его вообще убили?

— Не понял, — оторопел я. — Но ведь об этом писали…

— Кто писал?

— Как кто? СМИ…

— СМИ напишут то, что им сольют спецслужбы, — веско заметил Балагуров.

— Так что это было тогда, по-твоему?

— Это могла быть операция британской разведки, — заявил Сергей.

— Что?! Операция? Какая операция? — обалдел я.

— Инсценировать смерть Манюченко, дать ему новое имя…

— А Любомирского зачем?!

Балагуров снисходительно посмотрел на меня:

— Чтобы потом во всем обвинить Россию!

— Сережа, это бред, — сказал я, совершенно успокоившись.

— Как знать, как знать… — важно произнес Балагуров, глядя куда-то мимо меня…

«Нет, все-таки он — дурак!» — думал я про Балагурова, пробираясь через толпу гостей.

Я хотел выйти на лестничную площадку, чтобы немного подышать воздухом, но столкнулся в передней с преемником Любомирского Мишей Буткевичем. Он, видимо, собирался уезжать, в руках у него был плащ.

— Как дела у тебя? — спросил я.

— Ты имеешь в виду меня лично или журнал? — усмехнулся Буткевич.

Он по старой памяти называл свое интернет-издание журналом.

— Слухи ходят всякие: то вас покупают, то вас закрывают… Правда, что ли?

— Нет, неправда, не верь, — отмахнулся Буткевич, — конечно, никакой особой любви к нам в Кремле не испытывают, но и закрыть нас — это было бы слишком… нарочито. Мы стали уже частью пейзажа…

— Дозволенная оппозиция?

— Лучше дозволенная, чем никакой, — резонно заметил Буткевич.

— Слушай, — я понизил голос, — а что все-таки со Славкой случилось? На самом деле.

Буткевич внимательно посмотрел на меня.

— Если слегка перефразировать нашего дорогого президента, то можно сказать: он умер.

— Что ты говоришь?

— Да. Упал с высоты и разбился…

— Слушай, Миша, упасть с высоты можно в трех случаях. По неосторожности, тогда это — несчастный случай. Самому спрыгнуть — тогда самоубийство. Или тебя сбросили — тогда…

— Насколько я знаю, лазить с балкона на балкон у Славы причин не было… И кончать с собой тоже…

— Слушай, а чем Слава занимался перед смертью? Вы там в «Проекте» в этом направлении не думали?

— Думали, мы много о чем думали, — произнес он. — Ты же знаешь, Слава не любил рассказывать о своих расследованиях. Ну, до определенного момента…

Я ему, конечно, не верил. Не могло такого быть, чтоб он совсем-совсем ничего не знал.

— А что там Балагуров болтает про дело Манюченко? — спросил я.

— Да, Слава занимался делом Манюченко, но…

— Что «но»?

— Я не готов утверждать, что именно это дело могло послужить причиной…

— А ему удалось что-то выяснить?

— Я не знаю. Все Славины материалы по этому делу исчезли.

— Исчезли?

— Да. Слава хранил свои записи в двух местах — на личном ноутбуке и на редакционном компе… Ноут он всегда таскал с собой… Но когда его нашли на Ленинградке, компьютера с ним не было… Все было на месте, а ноутбук исчез.

— А в редакционном что-то осталось?

— Там такая история приключилась, странная, — задумчиво произнес Буткевич, — буквально на следующий день после Славиной кончины в редакции случился компьютерный сбой, вся система рухнула. А когда ее кое-как запустили, несколько компьютеров так и не ожило.

— И Славин в их числе?

— Точно. Потом ребята из ИТ-отдела его все-таки включили, но выяснилось, что там ничего нет.

— Как ничего?

— Вот так — ничего! Не сохранилось.

— Так бывает?

— Значит, бывает. Я — не технический человек. В железках этих мало что понимаю. Мне специалисты сказали, что амба: ничего нет и восстановить нельзя. У меня нет причин им не верить…

— Значит, дело закрыто? Не подхватите, так сказать, выпавшее из рук Любомирского знамя?

— Тебе хорошо рассуждать, — Буткевич, похоже, всерьез обиделся, — вы в «Перископе» своем беззубом никого не задеваете и живете спокойно. Вот и живите…

На это, увы, мне было нечего возразить.

Буткевич натянул на себя плащ, достал из кармана телефон и быстро набрал номер.

— Володя, ты где? — бросил он в трубку. — Подъезжай, я спускаюсь…

— Ну, бывай, Леша, — повернулся он ко мне. — Звони, если что.

— Пока.

Буткевич ушел, а я вернулся в гостиную. К счастью, ничто не может продолжаться вечно, и собрание памяти Любомирского стало клониться к концу. Ряды гостей заметно поредели, еда была съедена, спиртное выпито. Я поискал глазами Марину, она в другом конце комнаты разговаривала с каким-то иностранцем. Когда тот распрощался, я пробился к Маринке и спросил:

— Ну что, все?

— Почти… Только ты не уходи, мне надо с тобой поговорить.

— Слушаюсь. Я только выйду на пять минут на улицу кислорода глотнуть.

Я отыскал в прихожей свою куртку и спустился вниз. Было сыро и ветрено, но не холодно. Я привалился плечом к какому-то столбу и стал наблюдать разъезд гостей. Кому-то личные шоферы подавали лимузин прямо к дверям, кто-то топал на парковку, некоторые, подняв воротники, шагали к метро. «Всюду социальное расслоение, — лениво думал я, — и ничего с этим, видимо, не поделать». Постояв на улице минут десять, я вернулся в квартиру Любомирских.

Дверь квартиры была открыта, в прихожей стояла Марина и о чем-то негромко беседовала с некрасивой коротконогой женщиной. Я знал, что это одна из журналисток «Проекта». Фамилия ее была Щурова, а имени я не помнил. Они говорили о памятнике на Славиной могиле. Я проскользнул мимо них в гостиную, сел в большое кожаное кресло и… неожиданно для себя заснул…

…Я был в зале со множеством кресел. Это было похоже на театр или университетскую аудиторию, но во сне я знал, что это — салон самолета. Вокруг было множество людей, но я никого не знал, и от этого мне было грустно. Самолет, очевидно, только что совершил посадку, и люди вокруг повставали со своих мест. Они переговаривались между собой и доставали с полок и из-под кресел свои вещи. Я тоже стал искать пальто, но никак не мог его найти. Вдруг мне показалось, что я увидел свою одежку на спинке кресла через несколько рядов от меня, но пока я пробирался туда через толпу, пальто исчезло. «Вот черт! — подумал я. — Кто-то, видимо, взял его по ошибке. Что же теперь делать?» Я двинулся обратно к своему месту и полез в ящик над креслом, куда авиапассажиры обычно кладут верхнюю одежду и ручную кладь. Но во сне я знал, что ящик — это еще и антресоли в родительской квартире, где хранился всякий старый хлам. Я потянулся и извлек из ящика старую коричневую кожаную куртку, которую носил много-много лет назад. «Надо же, — подумал я во сне, — вот уж не думал, что она вообще сохранилась». Я развернул куртку и увидел, что подкладка у нее совсем истлела. И вдруг из прорех на пол, как горох, посыпались маленькие черные пауки. «Фу, мерзость!» — подумал я и проснулся…

— Леша, ты в порядке? — Марина легонько трясла меня за плечо. — С тобой все хорошо?

— Да-да, все в порядке, — проговорил я. — Извини, пожалуйста… Задремал… Устал очень сегодня.

«Господи, сколько я спал? Минуту? Тридцать секунд? А там во сне прошло, наверное, не меньше получаса. Как интересно устроен человеческий мозг… Кто там во сне совершал облет полуденных стран? Пророк Мухаммед? А за это время вода не успела вытечь из опрокинутого кувшина…»

— Выпить хочешь что-нибудь? — спросила Марина.

— Нет, ты знаешь, с меня хватит. Спасибо.

— А я вот выпью.

Марина достала из шкафа початую бутылку какого-то иностранного бухла и плеснула немного в стакан.

— Что это? — поинтересовался я.

— Не знаю, — ответила Марина и стала читать надписи на этикетке. — Арманьяк! Вот что это!

— Арманьяк? А чем он отличается от коньяка?

— Понятия не имею.

Марина сделала глоток и сморщилась.

— Крепкий, черт!

— Слушай, может, не стоит.

— Успокойся, я почти трезвая. Может, кофе хочешь?

— Вот от кофе, пожалуй, не откажусь.

— У меня капсульная машина, не против?

— Не против.

Марина вышла на кухню, и почти сразу же там громко зажужжала кофемашина. Через минуту на столике передо мной уже стояла чашка дымящегося черного кофе.

— Сахар я положила. Ты же любишь сладкий, я помню.

— Спасибо.

Я с наслаждением сделал большой глоток.

— Так о чем ты хотела со мной поговорить?

Марина допила свой арманьяк и со стуком поставила стакан на столешницу.

— Да, я хочу тебе кое-что показать.

Я вопросительно посмотрел на нее.

Марина вышла из комнаты и через минуту вернулась, держа в руках небольшую записную книжку в коричневом переплете.

— Вот, — сказала она, протягивая книжку мне. — Я хочу, чтобы ты посмотрел.

— Что это? — спросил я.

— Это Славина. Он всегда носил ее с собой, а в тот день… почему-то не взял, оставил в ящике письменного стола.

Это была старенькая записная книжка, довольно сильно потертая. Я повертел ее в руках. «Что же там такое? Открывай уже!» Сначала я вообще ничего не понял. Видимо, подсознательно ожидал увидеть какой-то текст. Ну, конечно, не «я родился в семье отставного полковника, и детские годы мои прошли…», но все-таки что-то связное. Ничего подобного там не было. Судя по всему, книжка эта первоначально вообще не предназначалась для серьезных записей, а была чем-то средним между простым ежедневником и телефонным справочником.

«Получить вещи из химчистки…»

«Собрание членов ЖСК “Купон”. 15 марта».

«Петр. Сантехник. 89191456790».

«Стекло в очки».

«Уролог. Записаться на прием».

«Положить деньги на счет Марине».

«Носки».

Некоторые дела были, видимо, сделаны, записи зачеркнуты. Некоторые пункты так и остались невыполненными. Или Слава просто забыл их вычеркнуть. Я испытывал что-то похожее на разочарование.

«Лена. 89856704567». Интересно, что за Лена? По работе? Или пассия? Я уже хотел обратиться к Марине за разъяснениями, как вдруг, перевернув страничку, увидел надпись «Манюченко». Фамилия покойного финансиста была написана крупными печатными буквами и подчеркнута. «С этого места повнимательнее», — сказал я себе. Но от этого в целом верного соображения ясности, увы, не прибавилось. Почти все заметки, сделанные после надписи «Манюченко», были зашифрованы. Зашифрованы не в том смысле, что Славка начал изображать на страницах пляшущих человечков. Просто все люди и организации, если таковые там имелись, были обозначены инициалами или начальными буквами названий. Смысл некоторых записей я мог разгадать, но таких было немного. Например, 10 июля 2017 года. Это, кажется, дата смерти Манюченко. Можно проверить. Уэйбридж. Тоже понятно. SU2571. Это, похоже, номер рейса «Аэрофлота». Не удивлюсь, если самолет летел в Англию, но даты нет. Дальше опять инициалы. Ф. Т. Кто такой Ф. Т.? Или что такое? «Файненшл Таймс»? Я понимал, что никогда не смогу разгадать смысл большинства этих записей, и это меня удручало. «А чего ты, собственно, хотел? — попытался я урезонить себя. — Тебе и не положено понимать. Слава делал пометки для себя, не рассчитывая на то, что кто-то будет разбирать…» О, а вот название, написанное полностью! Danwell Overseas. Какое это имеет отношение к Манюченко? Ответ знает только ветер… Опять Ф. Т., а рядом А. К. Автомат Калашникова? Или… Алексей Кораблев? А-ха-ха! От Ф. Т. и А. К. стрелка вела к Д. Г. Это, видать, какой-то важный персонаж. Буквы Д и Г были обведены в кружок, рядом стоял восклицательный знак… Так, дальше… Коженков. Стоп! Эту фамилию я уже где-то слышал. Где? Господи, конечно! Антон Беклемишев хотел свести меня с этим самым Коженковым, поговорить о Павле Алексеевиче Заблудовском. Очень интересно! Какая связь? Или никакой связи, а просто случайное совпадение? И вообще, тот ли это Коженков? Может, однофамилец? Хотя… Кстати, надо будет позвонить Антону и напомнить…