Дикий барин

Новый год

Еще перед тем обжигающим моментом торжества, когда я, в распахнутой белой шубе на голое тело и в высоких лаковых сапогах на платформе, начал кружиться у шеста, притаптывая левой ногой и поводя плечами, обратил внимание на то, что половина собравшихся яростно отправляет кому-то СМС-сообщения. А эти «кому-то» тоже, видно, сидят за столами, но отвечают регулярно.

У всех такая насыщенная жизнь, что даже на степенное застолье времени нет. Раньше все было как-то иначе. Без вот этого телеграфирования.

Раньше, если уж в промежутке между блюдами захотелось тебе эдакого, знаете, общения, то, поглаживая бороду, выбирая из нее гусиные ошметки и давленую бруснику, поманишь взглядом кого из расторопных и басовито эдак:

– Прохор, ну, ты там распорядись, значит, чтоб поприличней…

И вот уже Прохор вталкивает в жарко топленную горницу какого ни есть собеседника с вываливающимся чемоданом под мышкой. Усаживают его напротив тебя, чуть поддавливая на плечи, несут ему на едином блюде, что собрать смогли второпях: поросенка холодного, пирога с грибами, квашенины хрусткой, лебяжий полоток под луковым томленым взваром на сливках, пряника аржаного с патокой, полоску арбузовую… Сам, не чинясь, нальешь в стакан отогревающемуся из гранной хрустальной бутыли перегонного вина.

– Давай, гостюшка, исповедай нам про диковины какие, что где видел, пока ваш литерный поезд мы в степи не встретили-остановили, как жить дальше думаешь?

Тут и остальные сотрапезники подтягиваться начинают. Тоже им любопытно. Тоже хочут время провесть с душевной пользой, пока состав на путях выгорает да разбеглых по сугробам долавливают, да пока казенного казначея досками деловито давят и пятки ему подщетинивают.

Так, за неспешными расспросами, ночь новогодняя и пролетает. Один то расскажет, другой же – иное. Тут тебе и про электричество, и про кораблекрушения, и про графинь, и про что хошь. Кто и споет, кто и попляшет. Так как-то на душе радостно и светло от всего этого. Дослушаешь про разлученных детей одного богатого американского маркиза, Жози и Джеймса, встанешь, вытирая слезы, губу покусывая, оботрешь на крыльце лицо снежком обмятым, гарью припорошенным, да прямо так, с красными глазами, и сядешь в розвальни.

– Прощевайте, люди добренькие! Лихом мя не поминайте, християне столичные!

Да сапогом в спину возчику – гони, родной, дави, за все плачу!

Пока со станции выезжаешь, все рукой машешь оставшимся. Кто из сарая на карачках выползает, кто на заборе повис в вывороченной женской шубе, кто к колодезному вороту привязан, льдом на башке искрится в рассветной синеве… Но рады все, живы! Вон уже валенки чужие примеряют, хвастаются часами или муфтой новой. Всех трясет, конечно, но это озноб не смертельный. Потому как жизнь – она все превозмогает и на пепелище возродиться норовит.

– Скоро, ох скоро вернусь! Смотрите тут у меня! – прокричишь весело.

А тебе в ответ хриплый вой: «Ага-а, да, понятное дело!» И звонарь, подвешенный на колокольне, ногами в колоколе качает – бом, бом!

Вот он – настоящий Новый год! А не когда мандарины и пьяные карлики на ходулях.

Теперь, конечно, все не то. Химия какая-то. Нет естественности. Сидим в заведении с односложным названием, выбритые, загорелые, невеселые люди.