Сирота с Манхэттена

Монтиньяк, на мельнице Дюкенов, суббота, 21 августа 1897 года

Старый мельник, печально качая головой, поглаживал по волосам внучку, прильнувшую к его плечу. Элизабет приехала ранним утром верхом на лошади. Едва заслышав стук подкованных копыт по пересохшей земле во дворе мельницы, Антуан Дюкен перекрестился. «Наверняка случилось что-то плохое!» - подумал он.

Мгновение - и вошла Элизабет. В платье-амазонке, с раскрасневшимися после сумасшедшей скачки на рассветном ветру щеками. Старик, стоявший у окна, приготовился к новым огорчениям.

- Моя милая подруга Адела умерла? - спросил он. - Подойди, Элизабет, и мы вместе о ней помолимся.

- Нет, дедушка Туан, Бонни ее спасла! Если бы бабушки не стало, я в тот же день приехала бы, чтобы сообщить тебе об этом. Слава богу, она жива, и все благодаря Бонни!

С этими словами она помогла деду устроиться в кресле, присела рядом на стул. Напряженным тихим голосом она, преодолевая себя, поведала ему о разразившейся в замке трагедии.

- Я подумала, что бабушка Адела умерла, и сразу убежала, потому что сил не было видеть ее такой, какой она явилась мне в кошмаре. Я пошла к Жюстену, единственному, кто мог меня утешить, - пояснила она. - Через какое-то время я вернулась, понимая, что должна побыть с бабушкой, и вдруг от Жермен узнаю, что она еще жива и даже пришла в сознание! Бонни дала ей глоточек водки и ею же растерла грудь. Так что благодарить надо не только Господа, но и мою милую гувернантку. Жаль только, что бабушка все еще очень слаба. Вчера приезжал доктор Труссе, но так и не сказал, сколько она еще проживет. Его диагноз - болезнь сердца.

Старик Дюкен слушал, не перебивая, только сжимал иногда своими узловатыми, морщинистыми пальцами тонкие пальчики внучки. Он горько сожалел, что не увидит больше улыбки мадам Аделы.

Ему, конечно, хотелось утешить Элизабет, которая выглядела до крайности взволнованной, что его безмерно огорчало.

- Крошка моя, сколько бед свалилось на твою голову! - сказал он. - Сначала, совсем маленькой, ты осиротела, а теперь можешь лишиться и любящей бабушки!

- Если б только это, дедушка Туан! Я чувствую себя виноватой. Жюстен ушел из поместья, и теперь мне не перед кем открыть душу!

- А Бонни? Вы же подруги.

- Она ни на шаг не отходит от бабушки, да и я не во все хочу ее посвящать. Поэтому я приехала к тебе. Но поговорить хочу наедине. Где дядя Жан?

- На рыбалке с Пьером, как обычно по субботам. Забрасывают удочки с рассветом! Ивонна нас не потревожит, она на телеге поехала на ярмарку продавать яйца. Так ты говоришь, Жюстен ушел? Почему?

Глотая слезы, Элизабет рассказала деду все свои секреты - и о детских кошмарах, и о менее пугающих снах, об откровениях Мадлен и расставании с Жюстеном.

- Он ушел, даже не попрощавшись! - всхлипывала она. - А я так и не рассказала деду про эту ужасную выходку Мадлен. Он очень расстроен, вчера даже плакал, стоя на коленях у бабушкиной кровати. Не лучшее время обременять его этой ахинеей. Мадлен наверняка все выдумала!

- Думаешь? - очень тихо спросил Антуан.

- А ты, выходит, ей веришь?

- Ну, от Лароша всего можно ожидать. Больше, моя девочка, меня тревожат твои дурные сны. Ты видишь печальные события, иногда близкие, иногда отдаленные. А знаешь ли ты, что моя жена, Амбруази, тоже этим страдала? Она умерла еще до твоего рождения, так что ты ее не застала. Амбруази была очень набожна и пожаловалась на свои кошмары кюре. Он сказал, что это вещие сны.

- Да, вещие - верное слово. Вскоре после приезда в Гервиль я прочла статью об этом феномене. А записывать свои сны я начала с той ночи, когда мы остановились в гостинице «Три завсегдатая», в городе.

Я вдруг подумала, что просто обязана это сделать, если хочу доказать, что не сумасшедшая.

- О чем ты говоришь, милая? Этот дар достался тебе в наследство от Амбруази, а она была святая женщина.

- Значит, я должна радоваться и научиться пользоваться им сознательно. В детстве я запоминала сны плохо, частями. Но, расскажи я папе, что мне снилось, как на него напали грабители, он, возможно, был бы на чеку и…

- Что было, то было, Элизабет. По моему мнению, все предначертано свыше. Тебе дано видеть сцены из будущего, но это вовсе не означает, что ты можешь изменить ход событий, установленный высшими силами.

Мало-помалу Элизабет успокоилась, вытерла слезы и поцеловала деда.

- Давай выпьем по чашечке напитка из цикория, и я поеду в замок, - окрепшим голосом проговорила она. - Постараюсь хотя бы раз в неделю привозить тебе новости!

Они наслаждались этим моментом покоя, потягивая цикорный «кофе» с молоком, обмениваясь ласковыми взглядами, когда Элизабет заметила:

- Цвет глаз я унаследовала от тебя, верно, дедушка? Скажи, они у меня такие же ярко-синие?

- У тебя очень красивые глаза, моя крошка, потому что ты молодая, и у тебя длинные загнутые ресницы.

Элизабет печально улыбнулась, невольно подумав о Жюстене, по которому уже сильно скучала.

- Мы твердо решили пожениться, как только мне исполнится двадцать один, - вздохнула она. - И поселились бы в моем доме у реки.

Мельник догадался, что речь о Жюстене, погладил внучку по щеке.

- Вы оба ужасно огорчились, узнав, что вы родные по крови, - кивнул Антуан Дюкен. - Но потом, со временем, вы с ним могли бы стать друзьями, и тут уж никто не посмел бы возразить!

- Если он когда-нибудь вернется, - с болью в сердце сказала девушка. - Но ты, конечно, прав, дедушка. Жюстен был бы мне отличным другом, и раз он сводный брат мамы, мне было бы приятно думать, что частичка ее живет и в нем тоже.

Мы с ним были так близки, испытывали чувства искренние и глубокие, но без желания… ну, поторопить события.

Это признание она сделала едва слышным шепотом.

- Я благодарю за это Небеса, Элизабет, потому что инцест - одно из тягчайших прегрешений. А сейчас поезжай и передай Аделе, если, конечно, она способна слышать, что я молюсь за нее всей душой. И будь очень осторожна. О Мадлен в окрестностях чего только не болтают.

Элизабет пообещала быть осторожной и вышла из дома Дюкенов с тяжелым сердцем. А впереди была еще одна, решающая битва.

«Мадлен должна уйти, - мысленно твердила она. - Бонни поможет мне это устроить. Я знаю, как изобличить эту мерзавку!»

Она пустила лошадь галопом по дороге вдоль Шаранты. Над зеленой речной водой, подсвеченной бледными лучами солнца, парили клоки тумана.

«Не могу сказать наверняка, мадемуазель, - шепнула ей на ушко гувернантка еще вчера, у кровати больной. - Я неплохо разбираюсь в травах и вдруг подумала, что, если мадам Ларош приняла какое-то снадобье на основе наперстянки, это могло вызвать сердечный приступ. Чудо, что она не умерла!»

Эта мысль не шла у юной наездницы из головы.