Эликсир для избранных

Москва, наши дни

Взятые мною на себя обязательства делали неизбежным визит на Новинский и истребование у мамы прадедова архива. Я решил не откладывать дело в долгий ящик и в тот же вечер отправился повидать родственников.

…Я вошел в прохладный подъезд и огляделся. Есть места и предметы, которые остались такими же, какими они были давным-давно, такими, какими их видели люди, которых уже нет… На Новинском все или почти все было так же, как и восемьдесят лет назад. И Павел Алексеевич Заблудовский, который вошел сюда в тот роковой день 19 сентября, видел то же самое, что видел и я. Ну, разве что был еще стол, за которым сидела консьержка. И стены, возможно, были выкрашены в другой цвет. И вообще все было поновее, стекла в парадном — чистые и прозрачные, лак на деревянных перилах — свежий.

Я поднялся к лифту и нажал кнопку вызова. Где-то в вышине мягко ухнул мотор, и механизм пришел в движение. Противовес поплыл вверх, а кабина начала спускаться, как-то по-особенному цокая на каждом этаже. Я помнил все эти звуки с детства. И еще я помнил, каким лифт был раньше — буржуазным, отделанным коричневым деревом, с дверями-половинками, которые надо было открывать и закрывать руками. А еще в кабине был маленький диванчик, чтобы пассажиры могли присесть, и зеркало. Потом этот лифт заменили на другой, более современный. Но мне было жалко, что больше нет того старого лифта. Я всегда любил старые вещи и с трудом привыкал к новым…

Дверь открыла сестра Катерина. Она была на восемь лет моложе меня и жила в нашей старой квартире вместе с мамой и сыном Виктором. Катин муж — наследник грузинских князей, веселый гуляка и редкостный бездельник Георгий Лордкипанидзе — безвестно отсутствовал уже пятый год. Время от времени я заводил с сестрой разговор о том, что надо бы как-то определиться.

— Кому надо определиться? — безмятежно спрашивала Катя, глядя на меня своими прозрачными голубыми глазами.

— Ну, с Георгием определиться…

— Это как же?

— Развестись с ним.

— А можно заочно?

— Не знаю… Наверное. Надо посоветоваться с юристом.

— Надо, — соглашалась Катя, но ничего не предпринимала, и все оставалось по-прежнему.

Я пытался ее вразумить, говорил, что такое положение дел ненормально. Указывал на то, что оно чревато разными осложнениями, в том числе имущественного характера.

— Что ты имеешь в виду? — щурилась Катя. — На квартиру он претендовать не может, она не совместно нажитая.

— Ну а наследство там… Придется делить его между Георгием и Витькой…

— Наследство? Какое наследство? — смеялась Катя. — У меня нет ничего, кроме долгов. К тому же я еще молода и умирать не собираюсь.

— Молода, — соглашался я и заходил с другой стороны: — И можешь встретить хорошего, порядочного человека, с которым…

— С которым что?

— С которым захочешь связать себя узами брака, но не сможешь, потому что двоемужество запрещено, — продолжал канючить я.

— Ах, оставь! К чему все эти формальности? — махала на меня рукой Катька. — Если я встречу, как ты говоришь, порядочного человека, с которым захочу, то не сомневайся, я смогу!

Это было правдой. После бегства князя у Катерины постоянно кто-то был. Иногда она знакомила меня со своими любовниками. И среди них даже попадались симпатичные мужики, но никто не удерживался на первой строчке хит-парада дольше шестнадцати недель. Все довольно скоро отчаливали, не оставляя в Катькиной жизни заметного следа. Я терялся в догадках. За ее нежеланием прервать формальную связь с непутевым мужем что-то скрывалось, но я не понимал что. В остальном жизнь Катина протекала без приключений. Она зарабатывала, строча статьи сразу для четырех журналов одновременно. Катькин сын Виктор к тому времени благополучно окончил школу и поступил на бюджет в Бауманку, чем глубоко поразил все наше гуманитарное семейство. Мама сидела на пенсии и, как сама говорила, «вела дом».

— Привет! — сказала Катерина, пропуская меня в прихожую. — Какими судьбами?

— Привет, — ответил я. — Мама дома?

— Дома. Случилось что?

— Да не случилось ничего. Почему сразу случилось? Зашел вас проведать.

— А-а-а… Ну, раздевайся.

Я повесил куртку на вешалку и поглядел на себя в зеркало. Зеркало было старинное, из какого-то ценного красного дерева, высоченное, уходившее во тьму под потолок.

— Слушай, Кать, а сколько этому зеркалу лет? — спросил я. — Оно при прадеде было?

— Не знаю, у мамы спроси.

— А где она?

— В кабинете.

— Что делает?

— Одно из двух — или переписывается с кем-то в «Одноклассниках», или режется в «тетрис».

— В «тетрис»?

— Да. Она пыталась еще освоить «сапера», но как-то у нее не пошло.

— Понятно. А чем еще она занимается?

— Слушает «Эхо Москвы» или вяжет.

— Вяжет? Что она вяжет?

— Решила связать Витьке шарф на зиму.

— Вас ждет что-то грандиозное. Помнишь, какой шарф она связала мне в десятом классе? Я обматывал его вокруг шеи раз шесть.

— Как не помнить? Но пусть лучше вяжет. Если она ничем не занята, начинает меня воспитывать. Так ты по что пришел?

— Было мне сегодня видение…

— Хм! И что же тебе привиделось?

— Явился ко мне человек и заказал статью о прадеде Павле Алексеевиче.

— Ого! А зачем?

— Юбилей Казанского ветеринарного института. Сборник статей о выдающихся выпускниках. Не хочешь ли!

— Ну, что же, очень приятно. Хотя я, честно говоря, очень мало знаю о прадеде и о том, чем он занимался.

— Я знаю не намного больше твоего.

— Хочешь поговорить об этом с мамой?

— Да. И попросить выдать мне архив.

— Ну, архив — это громко сказано. Там не так уж много бумаг.

— А ты откуда знаешь?

— Да перекладывала недавно. Комод старый совсем рассохся. Мы его выкинули.

— Так говоришь, мало бумаг от прадеда осталось?

— Мало.

— Странно.

— Что странно?

— Ну, все-таки известный был ученый, один из первых академиков ВАСХНИЛ, а бумаг не осталось.

— Ну, не знаю, — пожала плечами Катька. — Я об этом как-то не задумывалась.

— Я вот раньше тоже не задумывался. А теперь задумался. Я сегодня пошарил в Яндексе. И вот что интересно: ссылок вроде бы много, но везде одно и то же — коротенькая статья из Большой советской энциклопедии. Имя, годы жизни, советский микробиолог, патофизиолог, академик, окончил, преподавал. «Теоретически обосновал действие лизатов при некоторых болезнях сельскохозяйственных животных». Все. Точка.

— Ну, знаешь, мы с тобой и этого не удостоимся, — философски заметила сестра. — Много надо работать, милый друг, чтобы потомки помянули тебя хотя бы короткой статьей в энциклопедии. А, кстати, слово «лизаты» я знаю! Когда я его слышала от мамы, то всегда вспоминала Чарли. Помнишь, как он подходил и лизал нас в лицо шершавым синим языком?

— Конечно, помню. А что такое лизаты на самом деле, знаешь?

— Не, не знаю.

— Вот и я не знаю. А как я буду статью-то писать?

— Да, парень, влип ты.

— Тебе смешно.

— Сочувствую.

— Ладно, пойду с матерью потолкую.

— Пойди-пойди, она будет рада.

И Катька вернулась на кухню, а я двинулся по направлению к кабинету. Когда я был маленьким, коридор в нашей квартире казался мне огромным и напоминал центральные нефы готических соборов, которые я видел в книгах из родительской библиотеки. До того, как родилась сестра, мама работала, и я часто оставался дома один. Тогда я выбирался из детской в коридор и закрывал двери всех выходивших в него комнат. Даже в солнечный день здесь становилось сумрачно. Я садился на пол, и мне казалось, что я в безопасности… Сейчас в коридоре тоже было темновато, горевшая в прихожей лампочка не добивала до дальнего конца, но я знал каждую половицу и уверенно шел вперед. Из-за двери кабинета доносилась тихая приятная музыка. Я постучал.

— Да-да, — послышался мамин голос.

Я открыл дверь и вошел. Компьютер был выключен, мама сидела в кресле и вязала. У нее за спиной, на тумбочке, стоял старый радиоприемник, какая-то станция передавала джаз.

— Привет, ма!

— Здравствуй, сыночек, — сказала мама, откладывая вязание. — Как ты?

— Спасибо, хорошо, — ответил я, усаживаясь в другое кресло, стоявшее ближе к двери. — Как ты себя чувствуешь?

— Тьфу-тьфу, нормально.

— Я вообще-то к тебе по делу.

— Слушаю тебя.

— Ко мне сегодня приходил человек по имени Адель Гарипович.

— Кто это?

— Довольно странный молодой мальчик.

— И что же ему было от тебя нужно?

— Он предложил мне написать статью о прадеде.

— Вот как? — Мама снова взялась за вязание. — Он говорил с тобой о Павле Алексеевиче?

— Да.

— А откуда он, этот… Адель Гарипович?

— Понятия не имею. Он просто пришел. Гонец судьбы.

— Ты напишешь? Твой прадедушка был крупным ученым…

Я посмотрел в окно и увидел, как ветер раскачивает ветви огромного дуба, росшего на заднем дворе. Раньше его верхушка едва доходила до нашего подоконника, а теперь он вымахал выше шестого этажа…

— Ты меня слушаешь? — спросила мама.

— Да-да… Крупный ученый…

— Так ты напишешь? В конце концов, нас не так часто просят написать о нем…

— Если я откажусь, то ты на меня обидишься?

— Вот еще! — фыркнула мама. — Чего мне обижаться? Я все понимаю, ты занят…

— Дело не во времени. Главная проблема в другом — я толком не знаю, чем занимался прадед.

— Вот и узнаешь, — назидательно сказала мама. — Я всегда мечтала, что ты пойдешь по его стопам, станешь ученым, продолжишь дело.

— Я знаю, мама. Ты мне это уже много раз говорила… Хорошо, я попробую… Не в смысле пойти по стопам, это уже поздновато делать, а сочинить что-то связное. Но чувствую, мне придется очень постараться, чтобы не вызвать хохота научного сообщества. Нужно хотя бы в общих чертах понять, чего же такого прадед натворил. Ты говорила, что после него остались какие-то бумаги…

— Архив, — важно произнесла мама.

— Хотелось бы взглянуть.

— Он на антресолях.

— Над кухней?

— Нет, над ванной.

— Давай я достану.

— Что ты! Куда ты полезешь в костюме?

— Ну, пиджак-то я сниму…

— Не надо! Там пыльно. А главное — я не помню точно, где все лежит… В каком-то из чемоданов, но надо искать. Витька вернется, достанет, а потом тебе привезет.

— Ладно. Просто я сейчас на машине…

— Ничего. Один-два дня ничего не решают. Завтра у Вити лекций в институте нет, вот он и займется.

— Ма, а ты сама прадедовы труды не пыталась читать? — поинтересовался я.

— Пыталась как-то, только не поняла ничего, — рассмеялась мама.

— Ладно, ты не расстраивайся, разберемся, — улыбнулся я в ответ. — Я пойду, пожалуй.

Я встал и чмокнул маму в щеку. От ее кожи исходил слабый запах духов и лекарств.

— Ну, вот, ты уже уходишь, — огорчилась мама, — а я что-то хотела тебя спросить…

— Что?

— Вылетело из головы.

— Ну, вспомнишь — позвони.

Я направился было к двери, но остановился и обернулся:

— Слушай, ма, а ты помнишь, как рассказывала про яды?

— Какие еще яды? — удивленно вскинула брови мама.

— Ну, про то, что у нас на антресолях хранились какие-то вещества, какие-то сильнодействующие яды. Якобы остались от прадеда.