Эликсир для избранных

Мы остались с мамой за столом одни.

— Так, значит, он был учеником и ассистентом прадеда? — вернулся я к разговору о Кончаке. — И был вхож в дом?

— О да! Он часто бывал здесь, в этой квартире. Мама, твоя бабушка, рассказывала, что иногда они допоздна засиживались с Павлом Алексеевичем, и тогда Бориса Ростиславовича оставляли ночевать. Ему стелили на диване в кабинете. Мама рассказывала, что у него была комната в большой коммунальной квартире в Даевом переулке, на Сретенке. Но он очень не любил там бывать и мечтал, что когда-нибудь у него будет отдельная квартира…

— А что с ним стало потом?

— Не знаю… Я же говорю, после смерти прадеда он еще какое-то время бывал у нас. Привозил какие-то бумаги, наверное, из института. Мама говорила, что вскоре после похорон Павла Алексеевича Борис приехал сюда, на Новинский, с большим чемоданом… Даже не чемоданом, а сундуком. Такой большой черный, по углам металлические набойки, а кроме замков еще кожаные ремни…

— А что было в сундуке?

— Не знаю. Наверное, документы какие-нибудь. Бабушка Ариадна рассказывала, что были планы устроить музей академика Заблудовского в ВАСХНИЛ…

— Но никакого музея не получилось?

— Нет, не получилось.

— Значит, Кончак принес вам кофр, который положили на антресоли…

— Да.

— И куда этот кофр потом делся?

— Его забрали.

— Кто? Когда?

Мама сложила карты аккуратной стопкой и задумчиво посмотрела на меня.

— Он сам и забрал.

— Кто — он?

— Ну, Борис Ростиславович. Это, кстати, был единственный раз, когда я его видела.

— И когда это было?

— Уже после войны. Году в сорок восьмом или в сорок девятом. Прабабушки тогда уже не было. Я не помню, как он пришел. Но помню, как они сидели с мамой в столовой, за большим круглым столом… Ты помнишь этот стол?

— Конечно, помню.

— Его потом жучок съел, — с сожалением заметила мама. — Вот они сидели за этим столом и разговаривали. Я была маленькая, мне, наверное, лет девять было. И я все хотела к ним туда, послушать, о чем они говорят, а мама меня все выпроваживала… А я опять приходила под каким-нибудь предлогом — то шнурок развязался, то куклу показать… Мама сердилась, а Борис Ростиславович смеялся и говорил маме: «Не прогоняй ее, ей же интересно». И по волосам меня трепал…

— А как он выглядел? Если наши расчеты правильны, ему было лет под пятьдесят…

— Наверное. Мне, девятилетней девочке, он, конечно, казался пожилым… У него волосы были светлые, гладкие, назад зачесанные. Лицо… запоминающееся такое — узкое, с очень высоким лбом, тонким длинным носом… Но больше всего мне запомнились глаза — очень глубоко посаженные и пронзительно голубые… Он сидел у окна вполоборота. На нем был костюм темно-синий в тонкую белую полоску, белая рубашка с галстуком. Вот прямо картинка такая осталась в памяти… И последнее, что помню, это когда он уже уходил, он поцеловал маме руку… Это было необычно и почему-то мне не понравилось…

— Понятное дело! Приходит какой-то незнакомый дядька и целует маме руку. Вот еще! Тут всякая девочка забеспокоится. А дедушка при этом присутствовал?

Мама рассмеялась:

— Нет, не помню. Это было так давно. И это было тяжелое время для нас, папу ведь могли арестовать…

— Ты рассказывала. «Ленинградское дело»…

— Да-да, папа был крупным работником в правительстве РСФСР — не в союзном, а в республиканском. Работал вместе с Родионовым Михаилом Ивановичем, председателем Совмина РСФСР. И когда Родионова забрали, папа тоже ждал ареста. Мама рассказывала, что был такой момент, когда они с папой несколько ночей не спали, ждали, что за ним придут. И когда хлопала дверь лифта на нашем этаже, они думали, что все — конец. Но, к счастью, ничего плохого не случилось. Папу не арестовали, а назначили начальником строительства завода в Тулу. В общем, убрали из Москвы, с глаз долой. И он жив остался. А в Москву вернулся уже после смерти Сталина. И потом уже, через много лет, мама как-то обмолвилась, что Кончак помог…

— Кончак?

— Да.

— Как он помог?

— Понятия не имею.

— Очень интересно. Кем же был этот Кончак? Потом, после смерти прадеда?

— Не могу сказать, Лешенька, не знаю.

— Зачем же он забрал прадедовы документы?

— Может быть, они нужны были ему для научной работы? — предположила мама.

— Думаешь, Кончак продолжал заниматься лизатами?

— Может быть. После того как бабушка Ариадна бросила науку, у нас дома эта тема лизатов особенно не обсуждалась, — произнесла мама и начала раздавать карты.

— А почему бабушка Ариадна бросила науку? Если я правильно понимаю, она работала вместе с отцом в ВИЭМе?

— Да, она была аспиранткой, но только не у Павла Алексеевича в лаборатории, а у его друга — профессора Лавренцова, она занималась физиологией мозга…

— Но отец, я имею в виду прадеда, строил на нее какие-то планы?

— Да! Он очень хотел, чтобы она продолжила его дело… И прабабушка хотела…

— А почему же она не продолжила? У нее-то для этого были все данные.

— Несколько раз я спрашивала ее об этом… Но она… ммм… всегда уходила от ответа.

— Ясно.

Хотя на самом деле было ничего не ясно.

В этот момент в комнату вернулась Катька. Она бросила трубку на стол и уселась на свое место.

— Ну, кто ходит? — спросила она.

В тот вечер выиграла мама.