Валлейский лес

1

К вечеру хмурые тучи, примчавшиеся с северо-востока вместе с пронизывающим до костей ветром наконец разродились мерзкой мокрой моросью. Она застала меня на тракте, вскоре после того как я оставил за спиной столб, сообщающий всякому путнику, что ближайший постоялый двор «на Перекрёстке» находится в двадцати милях отсюда.

Мрачное грозовое небо темнело впереди, заставляя благоговейно трепетать перед своим могуществом. Молния блеснула далеко-далеко и вскоре звонкий раскат грома прокатился по зеленеющим полям пшеницы, широко раскинувшимся по обе стороны от дороги. Они уже давно оттеснили спасительный лес вдаль, так что он казался лишь небольшой темнеющей полоской у горизонта.

Потрескавшаяся за последние недели июльской жары земля жадно впитывала влагу, которая прибила, наконец, вездесущую пыль и омыла пожухшую от жары зелень, будто даруя ей новую жизнь. Казалось, полевые травы и листья придорожных кустов переживают вторую молодость, словно была весна и они только распустились, юные и свежие.

Где-то ещё через полмили на меня обрушился настоящий ливень. Дорожный плащ не мог более спасти от изливающихся сверху потоков. Вскоре на мне осталось ни одной сухой нитки, и холод начал сжимать хватку.

Вместе с холодом я ощутил что устал.

И что на самом деле не прочь съесть что-нибудь…

А ещё — что я жив.

Я жив…

Я не вполне понимал почему. Как я могу продолжать жить теперь, когда её больше нет? Почему мир вокруг меня вообще до сих пор стоит? Как он смеет не замереть в почтительной скорби? Как смеет двигаться дальше? Словно ничего не произошло. Словно он вообще может существовать без неё.

Вот и моя жизнь почему-то не остановилась. Опустевшая и потерявшая всякий смысл, она продолжалась вот уже который день.

И тем не менее, я всё ещё был жив. И даже впервые за долгое время вдруг почувствовал холод и голод. Когда я в самом деле ел в последний раз? В смысле — нормально ел. В том постоялом дворе по дороге из Столицы домой? Тогда, в другой жизни, выходит. Сколько времени назад это было? Три дня или три недели? Я даже не уверен сколько времени прошло за завесой лихорадки. Теперь же все эти злоключения дают о себе знать.

Мне вдруг стало ясно, что по такому ливню до постоялого двора я просто не доберусь. Упаду где-нибудь без сил и бесславно сгину в канаве, если не найду себе еду и кров ближе, чем через двадцать миль.

Это явно была не та участь, которой мне хотелось. Умереть я успею всегда, тем более собственная жизнь казалась мне теперь не дороже горсти дорожного праха, но прежде чем это сделать — кое-какие счёты стоило бы свести. Не знаю как. Как-нибудь. В конце концов, это была единственная причина продолжать идти дальше.

Где-то через милю после моей встречи со стеной дождя, от основного тракта ответвилась небольшая колея, убегающая куда-то в поля. Посеревший от времени деревянный придорожный столб рядом с ней сообщал, что это поворот на очередной безымянный хутор. Сколько я их уже прошел, десятки? Не знаю. Все они словно сливались в моей памяти воедино.

Меньше всего в эти дни я хотел человеческого общества, да видно сейчас без него не обойтись.

Чернеющие домики вдалеке словно бы жались друг к другу под серой дождливой занавесью. Еле заметные и маленькие, они не обещали ни уюта, ни гостеприимства. Куда там, даже невозможно было определить жилой ли хутор или заброшенный? Впрочем, судя по ухоженному полю — живой. Другой вопрос — будут ли там рады кому-то вроде меня? Или я зря потрачу драгоценные силы на этот крюк? Я ведь выгляжу теперь не слишком располагающе. С такой физиономией меня примут за какого-нибудь беглого преступника, и, в целом, будут даже правы. Но попытаться стоит. Да хотя бы купить у фермеров какой еды. В конце концов, у меня были деньги, а хуторяне — народ небогатый. Может и получится чего.

Пролегающую в низине колею уже изрядно размыло. Вода собиралась в рытвинах, кое-где сами собой уже натекли целые запруды, местами — глубиной выше щиколотки. Обувь предательски хлюпала, промокшая одежда липла к телу, спутавшиеся волосы раздражающе лезли в глаза — кажется, стягивающий их шнурок соскользнул и потерялся. Досадная мелочь, способная свести с ума. К тому моменту как я добрался до ближайшего подворья, на мне не осталось, кажется, ни единой сухой нитки.

Вот ведь… Хоть бы что-ли в сарай кто пустил, да дал краюху хлеба. Уже не до хорошего.

Стук в калитку едва ли кто-то мог расслышать в рокоте бьющихся о крышу капель. На мой оклик «Люди добрые, есть ли кто?» отозвалась только пара огромных сторожевых псов.

Гулкий предупредительный лай разнесся по двору. Я заметил как в одном из окон мелькнуло недружелюбное лицо, а спустя минуту дверь приоткрылась, и явно видавший виды, но всё ещё крепкий седеющий мужик появился на пороге мазанки. Из-за его плеча выглядывали пара лбов помоложе, у одного из них в руках красовался арбалет.

— Кто таков и чего надо? — грубо поинтересовался фермер.

— Путник, шёл до Перекрёстка, но попал под дождь. Теперь ищу сухой угол переждать непогоду и немного еды. За всё заплачу, естественно.

Старик нахмурился.

— От кого бежишь? — он бил наугад, но, видать, чутьё у него было что надо.

— От дождя с грозой, — ответил я, ощущая досаду. Нет, не пустит. Знаем мы таковских. Народ замкнутый, подозрительный. Впрочем, живи я сам в крошечном хуторке средь полей, наверняка сам был бы таким.

И верно, старик посмотрел на меня так будто мой портрет с надписью «разыскивается живой или мёртвый» уже расклеен на каждом столбу.

— Вот что, путник, иди-ка ты и дальше куда шёл, — сказал он. — Мы тут не рады чужакам и никакие неприятности нам не нужны.

— Плачу серебром, — произнёс я, уже скорее от отчаянья. Зря. Если фермер и сомневался в том что я принесу неприятности, то теперь ему всё стало кристально ясно.

— Проваливай отсюда, — ощетинился он. — Ещё чего не хватало…

Псы предупредительно зарычали, тонко уловив настроение хозяина.

— И к соседям не суйся! — послышалось вдогонку, за тем дверь захлопнулась.

К соседям я все равно сунулся, но подозрительный вечерний гость с изуродованным лицом, пришедший в разгар вечерней грозы вызывал у замкнутых хуторян только одно желание — закрыть дверь и спустить собак.

Только в самом последнем домишке, построенном, судя по срубу, совсем недавно, дверь не спешила захлопываться. Хозяин домика на вид был мой ровесник, хотя ниже ростом и более коренастый, крепкий и румяный, именно про таких и говорят «кровь с молоком».

— Мне б хоть еды купить, почтеннейший, — уже без особой надежды говорил я, с содроганием представляя себе как сейчас поплыву через это поле обратно на большак, а затем буду тащиться в сторону корчмы под стеной дождя, который и не думал заканчиваться. — Хлеба и чего ещё не жалко. Я всё оплачу.

— Э, приблудный! Это ж как же ты по таким хлябям, да ещё и на ночь глядя пойдёшь-то? Путь неблизкий, того и гляди смоет по дороге, — ответил фермер.

Забрезжила слабая надежда.

— Если это будет вам не в тягость, то я отчаянно нуждаюсь в тепле очага и сухом углу. Если нет места у очага, меня вполне устроит и сарай.

Я не поручился бы, что мольба не сквозила в моём тоне в тот момент. Этот яростный ливень воистину вернул к жизни всё вокруг включая меня, заставив забыть о скорби и вспомнить о собственных потребностях.

— Ты это, мил-человек, не стоял бы тогда под дождём? — сказал молодой фермер. — Погоди-ка с минуту под навесом, я спрошу мою хозяюшку, там и порешим.

Он исчез за дверьми, а я поспешно спрятался под крышу сарая. Пока хозяина не было — успел вылить из сапог скопившуюся воду и попытался отжать плащ. Холод понемногу начал подбираться к горлу, добавляя неприятных ощущений. Однако тот факт что на меня больше ничего не лилось заставлял почти блаженствовать.

Ну что ж… когда-то я умел довольствоваться малым, и самое время припомнить каково это. Надеюсь удастся хотя бы перекусить. По идее если поесть, то шансы добраться до трактира сильно возрастут.

Однако Забытые Боги вдруг сменили гнев на милость. Дверь скрипнула вновь и голос молодого фермера произнёс:

— Заходи, приблудный! Как говорится, чем богаты.

Внутри было тепло и скромно: стол со скамьями у окна, пара табуретов, простецкий деревянный ящик, хозяйская кровать у стены да пустующая люлька рядом с ней — вот и вся мебель. В сложенном из грубо отёсанных камней очаге горел огонь, над которым висел чугунный котелок. Простые бревенчатые стены отвечали на жар огня в очаге, наполняя дом дивным ароматом свежего сруба. Сосна или ель, я не очень хорошо их различал, но от запаха становилось как-то светлее на душе.

Запах дерева — всё равно что запах новизны и новых начинаний. Новая посуда, новая мебель, новые дома — всё пахнет свежим деревом. Во всяком случае — в наших краях. В этом доме всё было такое простое и новое. Прямо как в том домишке в Ключевском Переулке, который я намеревался выкупить в ближайшие же месяцы после свадьбы. Славный домик в славном месте, и, несмотря на мои старые и сложные отношения со Столицей, я мечтал жить там вместе с … вместе с ней.

А теперь её нет, и всё потеряло смысл.

Невысокая толстушка при виде меня приподнялась с табурета, явно придерживая округлый живот. Одета она была по простому, в платье из некрашеного льна, а светло-русые волосы убирала в столь же простую косицу. Хорошенькое круглое личико и добрые глаза, какие бывают только у юных и открытых, не встречавшихся покуда с теми тяжбами, которые жизнь столь щедро отсыпает со временем каждому человеку. Сейчас эти добрые глаза с жалостью и тревогой всматривались в моё изуродованное огнем лицо.

— Это Стасья, моя хозяюшка, — сказал фермер. — А меня Томом звать.

— Мира вашему дому, господа, — я отвесил почтительный поклон. В самом деле, было за что поклонится им. — Моё имя — Джон. Я шёл по тракту на север, надеялся к ночи добраться до постоялого двора, но непогода застигла меня врасплох. Благодарю за то что впустили, и в долгу не останусь.

Хозяйка, несмотря учтивые слова, такому гостю явно не обрадовалась. То ли вид мой потрепанный ее настораживал, то ли перспектива что с меня сейчас натечет воды на полноценную лужу — чёрт разберёт. Должно быть и то, и другое.

Том поймал взгляд супруги.

— Ты это… мужик, садись к огню, а мы щас плащ твой выжмем, да сушить сунем.

Стасья небрежно бросила в угол у двери какую то ветошь, и они оба скрылись в сенях с моими вещами, не слушая возражений. Вышло неловко, но боги с ними , уж сглажу впечатление как-нибудь. Не впервой. Хуторяне-то народ простой, ничего зазорного в таких вещах не видят. Это у нас, городских, жизнь полна условностей, что там гость может себе позволить в чужом доме, а чего — нет. Да и до того ли мне? Тут сапоги бы спасти. Вымокли насквозь, и к утру явно не просохнут. Эх, не на пользу шоре такие хляби… вощение вощением, но как бы не раскисли. Новые теперь так просто не сошьешь — негде и некогда, а дорога впереди дальняя.

Пока я возился с обувью, хозяева о чём-то напряженно переговаривались на крыльце. Видно, мнения разделились: слов было не разобрать, но женский голос звучал особо обеспокоено.