Валлейский лес

5

— Я знаю кто ты, поганый недобиток. Как чуял всё время что с тобой что-то нечисто. Чья-то роковая оплошность. Мой счастливый случай. Всё это время был рядом, у меня под носом…

…Она мертва? Скажите мне что она мертва. Пожалуйста, милосердные боги, если вы слышите… пусть она умрёт. Пусть больше не испытывает боли и страха, пусть это скорее закончится, пусть её не станет сейчас…. Ничто ведь не может изменить этого теперь. Заберите её отсюда, заберите в свои божественные чертоги, уберегите подле себя, подарите покой и свет. Боги…. Прошу…

…Рассудок включился резко, словно от удара. Его вернул из ада дрожащий старушечий голос.

— Господин Орф, милостивый лорд-защитник, сжальтесь!

Любовь… какими отчаянно храбрыми она делает нас. Пять минут назад я сам из-за неё пытался войти в костёр, чтобы спасти Бригги. А теперь женщина, которую я звал “матушкой”, дрожа, словно забитая собака пред ликом жестокого хозяина, отделилась от толпы и упала к его ногам, чтобы попытаться спасти меня.

— Сжальтесь, Ваше Превосходительство! — бедную старушку лихорадило. Голос её дрожал и то и дело срывался. — Помилуйте, Богом-Императором прошу вас! Отпустите… Отпустите моего мальчика! Он не сообщник и не колдун! Умоляю, не надо! Он просто не в себе!.. Не в себе, Ваше Превосходительство…

Собравшиеся горожане загомонили между собой, и в их рядах стал нарастать ропот. Где-то — испуганный, где-то — предвкушающий, где-то даже возмущённый — но не более этого.

— В себе или не в себе, а за свои действия каждый должен держать ответ, — ответил ей Орф. — Ваш приемыш задержан как подозреваемый и сообщник осужденной ведьмы, а также за попытку грубого вмешательства в дела храма и нападение на судью при исполнении. До вынесения приговора он будет заключён под стражу, после — его судьбу решит суд.

Меня грубо пытаются поднять и поставить на ноги. Дышится через раз. Медный привкус крови во рту. Тело не слушается. Правая сторона лица горит огнём.

…Это всё не может быть правдой, верно? Верно? Похоже на самый страшный ночной кошмар. Нет… нет, только не это, только не прочь! Я должен… я не могу… что я буду делать? Зачем я вообще теперь?…

Гомон собравшихся стал громче. Казалось, пространство вокруг заполнилось им, словно песком во время самума. А за тем, словно бы в единый миг, всё затихло.

Что-то пошло не так.

Я попытался сфокусировать взгляд, и увидел Мари. Она вышла из толпы и встала рядом с матушкой Финч.

Без сомнения, все в городе знали тихую доброжелательную белошвейку Маришу Ормин, вдову, воспитывающую единственного сына и кое-как сводящую концы с концами. Никто не ожидал что она решится выйти и высказаться в такой момент, когда любой другой разумный человек предпочел бы молчать. Никто, кроме меня. Я-то знал о ней больше чем она сама, о том что живёт на дне этого тихого омута… и похолодел.

Ох, только не навлеки беду на свою голову… Только этого мне не хватало…

— Ваше Превосходительство, от имени ремесленного квартала я прошу вас отпустить этого человека, — промолвила Мариша, склоняя голову перед лордом-защитником. Голос её был напряженным, руки дрожали от страха. Несколько мучительных секунд одинокая расхрабрившаяся женщина стояла на три шага впереди толпы горожан, в полной тишине. Казалось, люди вот-вот отпрянут от нее как от чумной .

Но из безликой и перепуганной людской массы вышел Адам, добрый старый друг. Ему, как и Мари, наверняка было страшно. И было что терять. Но стоять и смотреть он, видимо, тоже больше не мог.

— Я присоединяюсь к ходатайству за этого человека, Ваше Превосходительство, — произнёс Адам громко, чтоб все слышали. Он поравнялся с Маришей, сжимая кулаки.

— Присоединяюсь, — послышался мрачный голос мастера Эмриса, хромающей походкой ковыляющего вперёд. — Миссис Финч права, Ваше Превосходительство. Парень просто не в себе от горя. Отпустите его. Как глава нордвикского скорняжного цеха я готов дать за своего ученика откупную.

Его присутствие немедленно прибавило моим отчаянным друзьям веса в их прошении. Видя что старший мастер вышел вперёд и взял слово, один за одним от толпы стали отделяться наши скорняжные подмастерья. Соседи и товарищи вдруг на что-то решились. К Адаму и Мари присоединились кузнецы Лод и Яр, потом — травница Агнес, за ними — бондарь, гончар, охотники Бронн и Дэнгейр, плотник с женой, и его подмастерья… Все те, кто знал и любил нас с Бригги, собрались вместе. Маленькая кучка расхрабрившихся горожан, не нашедших в себе силы стоять в стороне, особенно если в стороне не осталась одинокая вдова.

Я не видел лица Жакомо Орфа в тот момент, но готов был поклясться именем собственного отца, что ощущал его страх. Возможно, это был первый раз в его жизни, когда «чернь» вдруг осмелилась перечить ему. Тем более этот просящий «бунт» всё больше и больше набирал силу. Может быть он вдруг осознал что прикрыться законом в этот раз не выйдет. Чаша людского терпения переполняется, рано или поздно, и никому ничем хорошим не светит это переполнение — ни правителям, ни народу.

Хотя, быть может, в этот самый момент он боялся не нас, горожан, а себя самого, и того, что только что сотворил. Ведь он желал ее сам, тоскливо и сильно. Мучительно. Безысходно. А она предпочла меня.

— Знайте своё место, — прохрипел Орф. — Всё будет строго, согласно букве закона. Дело рассмотрит храмовый суд, и решение будет вынесено в ближайшее же время. Если вины, большей чем попытка вмешаться в ход казни за Финчем не найдется, он будет оправдан и отпущен. Но только после следствия — все слышали это? Только после следствия и суда.

Его прервал громкий и в то же время мягкий, хорошо поставленный голос отца Карелия. Единственного, кто по статусу в храме был равен лорду-защитнику. Единственного, кто мог оспаривать его действия и решения.

— Не спешите, брат мой! — Карелий говорил с добротой в голосе и лёгким намёком на укор. — Финч, безусловно, проявил опрометчивость и действовал на эмоциях, но вам ведь известно как чувства застилают глаза молодым? И более всего — тем кто попал под ведьмовские чары. Но во истину, Император велит нам прощать и проявлять милосердие, ведь задержанный, может статься, и сам не ведал о тёмной стороне осужденной, и теперь не в себе от горя. Это вполне можно понять.

Первосвященник, тучный и добродушный, подошёл к Орфу вплотную, по-отечески возлагая руки на его плечи. Жирный лицемер, о каком милосердии речь? Ты просто вновь играешь в эту старую игру, ведущуюся с тех самых пор как Император взошел на свой божественный престол, семь с половиной сотен лет назад. В ней всегда противостоят друг другу «злой» инквизитор властный карать, и «добрый» священник властный миловать. По сему доверчивые люди всегда слепо страшились первых и любили вторых.

— За содеянное, бесспорно, полагается дисциплинарное взыскание, но не более. Порка и полдня у позорного столба вполне окупят его проступок, снисходя к состоянию бедняги. — Кареллий говорил так словно читал проповедь. — А далее стоило бы передать мистера Финча в руки его близких, разделить с ними скорбь утраты.

— Падре, — прошипел Орф, так что я едва мог слышать его. — Не вмешивайтесь в это.

— Я всего лишь спасаю положение, — в полголоса ответил священник, уже не степенно, а с плохо сдерживаемой угрозой. — Вы и без того преступили некоторую черту, которую не следовало бы, брат мой. И ладно девка, там было за что, вдобавок все знали что она — не от мира сего. Но расправа над Финчем — это перебор. На него у вас ничего нет кроме личной неприязни, о которой знает каждая собака, а вдобавок он в городе на хорошем счету. Давайте не станем плодить лишние сложности, брат Жакомо.

Орф молчал.

— Брат Жакомо? — с напором произнес Кареллий.

Орф молчал и, казалось, не слышал.

— Жакомо, очнитесь! Императора ради, просто подыграйте мне, а позже объясните что на самом деле произошло.

— Да, — произнёс Орф наконец, громко и явно на публику. — Во истину, богу нашему и Императору угодно милосердие, и я благодарю вас, отец Карелий, что напомнили мне об этой добродетели. Ваша правда, пусть примет свою кару и идёт с миром. Инквизиция даже согласится на послабление наказания для этого человека, если он, здесь и сейчас, при всех, раскается в своём проступке и отречется от связи с ведьмой.

Я молча плюнул ему в лицо.

— Пятнадцать плетей, — лорд-защитник брезгливо отступил на шаг, хватаясь за платок. — И в колодки, здесь же, на площади. Сердобольных не подпускать. На рассвете вытащить, и передать с рук на руки матери. Гектор!

Лысый немой заплечных дел мастер кивнул, давая понять что слышит.

— Будь нежен, — это было сказано уже тише. — Мне нужно чтоб он не подох к утру, но очень жалел об этом.

По толпе пробежала новая волна ропота — взволнованная, и в то же время предвкушающая. Мне самому было уже все равно, куда меня тащат и сколько еще придется перетерпеть. Хуже бессильного созерцания казни вряд ли что-то могло произойти теперь, и боль больше не имела значения.

Лица друзей смотрели словно через толщу воды — далёкие и нереальные. Только громкие слёзы и причитания матушки терзали наравне с размашистыми ударами, наносимыми мастерской рукой палача. Я не смог их считать, направив все силы на то чтоб стиснуть зубы и не издать ни звука. Просто ни звука, насколько это только возможно. Ни криков, ни мольбы никто от меня не услышит, даже перед лицом смерти.

Орф стоял в отдалении, наблюдая за исполнением приказа. Смаковал. Знал, что утром я вряд ли смогу уйти куда либо своими ногами. Но даже если уйду — никуда от него не денусь. Более того — я собственноручно и очень скоро дарую ему повод арестовать меня, так что уже никто ничего не посмеет возразить. ***

Ну, давай. Сжать кулак. Разжать. Сжать снова. Сильнее. Ещё сильнее. Давай, ты сможешь… Вот так. Слабо, едва ощутимо, но это уже кое-что.

Холод и онемение в связанных за спиной руках раздражали — хотелось встряхнуться и потереть ладони друг о друга, но сделать это не было возможности. В спину упирался посеревший от времени старый деревянный столб. Вкопан он был глубоко и стоял на этом месте не один десяток, исправно поддерживая крышу сарая. Ни туда, ни сюда.

В хлев, пристроенный к домику егеря, робко проникал серый утренний свет, призывая проснутся его обитателей. Невидимая глазу коза сонно заблеяла, а один из коней — тот самый памятный, серый — завидев что я подаю признаки жизни, шумно храпнул и с любопытством потянулся ко мне носом. Яблоки ищет, продажная душонка. Но чего нет — того нет.

Тело все ещё было словно не моё, от каждой попытки шевелиться кружилась голова, но я упорно продолжал сжимать и разжимать кулак, до тех пор пока вновь не почувствовал собственные пальцы.

Добрая весть: наведенный паралич со временем проходит. Дело нескольких часов. Без сомнения, этот Норрингтон — или как там его? — восстановит эффект как только посчитает нужным. Но двигаюсь я или нет — не зависит от него целиком и полностью. А значит, шанс на его ошибку есть, пусть и небольшой.

Интересно, если пытаться шевелить рукой наперекор онемению, это поможет быстрее его сбросить? И время действия чар от чего зависит? И самое важное: как следопыты определяют работает их магия или нет? Есть ли у меня шанс притворится обездвиженным, чтоб инквизиторы решили что все идет по плану? И что с оковами делать? Руки за спиной, я даже не вижу как они крепятся, но судя по всему там коротенькая цепь в три-четыре звена.