Валлейский лес

Молодожёны… первенца ждут…

Вот надо же было так совпасть…

Я буквально силой заставил себя отвлечься на дела насущные и полез в сумку за кошельком. Мой нехитрый скарб только слегка отсырел, что было равносильно чуду. Арбалетная тетива в отдельной скатке не пострадала вообще, сам арбалет спас кожаный чехол. Вот ведь как в воду глядел когда его делал.

Хозяева вернулись через пяток минут, он — с вполне добродушной, почти масляной улыбкой, она — чуть поджав губы. Однако увидев, что деньги мужу не померещились, будущая мама ощутимо приободрилась и стала собирать на стол, явно стараясь не привлекать к себе внимание. Как и у всех селян, у неё всё было написано на лице: меня она побаивалась, однако присутствие мужа даровало ей спокойствие. Она знала, верила — вот он, её защитник. Надежда и опора. И он, конечно, не допустит чтобы ей причинили вред, а меня — так и вовсе убьёт в случае чего.

Я уговаривал себя не смотреть на неё. Просто не смотреть.

— Пожрать — это мы запросто, сами ужинать собирались, — сказал Том. Голос у него был громкий, зычный, и мне невольно подумалось, что он наверняка слывёт среди своих душой компании. — А про постой… тут уж звиняй, тюфяк да одеяло. Не нажили пока добра гостей принимать.

— Этого будет уже более чем достаточно, почтенный, — ответил я. И в самом деле, тюфяк у огня на полу казался мне сейчас лучшим из мест где когда-либо приклонял голову человек.

— Чьих будешь-то? И как угораздило в нашу глушь?…

— Да вот, из Нотли иду, — соврал я, где-то внутри опасаясь, что правда может навредить этим славным радушным людям. — Думал попытать счастья на новом месте. Говорят, что у границ на северо-западе мало рабочего люду живет, даже в ремесленных цехах вечный недобор.

— Да… далеко ж тебя понесло… — задумчиво протянул Том. — Места-то там, говаривают, дурные, и люд им под стать. А в Нотли-то чего не жилось? Хороший же городишко! И деньги там водятся — всё ж Столица рядом… Стась, ты чего удумала там? Сито же попортишь!

— Меня бабка научила: в очаге обожглась — тыкву приложи, — назидательно сказала хозяюшка, старательно превращая кусочек тыквы в пюре. — А ему же больнее, лицо ж не руки.

Я почувствовал себя ещё более неловко, едва подобрав скомканные слова благодарности. Ожог уже зарубцевался, а боль стала терпимой, пусть и раздражающей. Я привык к ней, невольно воспринимая как заслуженную кару за случившееся. К тому что кого-то постороннего она обеспокоит я был немного не готов.

Проклятье… зажить-то ожог заживёт, а след так и останется напоминанием о том, как я оказался беспомощен перед власть имущими. Не смог защитить самое дорогое что у меня было.

Том меж тем выбрался из-за стола и добыл из ящика бутылку с какой-то настойкой.

— А ты замёрз, небось, в такую ж сырость? Может пока ждём — того, по одной, для сугреву?

Стасья недовольно проворчала что-то про "лишь бы повод", а затем, бросив взгляд на мокрого и продрогшего меня, видимо сочла, что повод достаточно весомый.

А я заколебался. Спиртного я никогда не пил. Это был больше чем принцип — призрачная память об отце. Отец учил что алкоголь — это зло, губит суть человека, а таким как мы всегда нужна ясная голова. Отец говорил: что бы не случилось с тобой, все нужно пережить и принять самому, а не прятаться от самого себя на дне бутылки.

Однако сейчас искушение хоть раз отступиться от его слов и залить собственное горе на пару с чувством вины было непреодолимо сильно. Слишком свежо всё это, слишком. К тому же и отказываться неудобно: по сельским меркам и в самом деле от всей души предложение…

Но все-таки нет.

— Спасибо, хозяин, но нельзя мне.

— Да что будет с одной-то? — искренне расстроился Том.

— Прости нижайше, мои родители были с юга родом. Там это дело запрещено.

Том разочарованно убрал бутыль под стол.

— Южане… дык, Господь наш Император же не запрещает…

— Отстань ты от человека, не хочет он! Я лучше вам молока с мёдом дам. Для согреву. — сварливо прервала мужа Стасья, протягивая мне пузатый компресс. Я не смог сдержать исполненный благодарности взгляд. Даже неловко улыбнулся.

— Спасибо ещё раз. Оно и правда всё ещё болит. Это… пожар, в общем, случился.

Не то чтобы правда, не то чтобы ложь. Огонь — был. Не пожар, правда. Костёр. Охрана. И жаждущая зрелища толпа.

— Ничего не осталось, кроме пепелища. А жить на пепелище… сами понимаете.

— Потому и с места снялся чтоль? — сочувственно спросил Том.

Я кивнул.

Передо мной как раз появилась миска с ароматным густым рагу, и следом — кружка с крепким травяным отваром. Божественный аромат овощного бульона сделал чувство голода почти невыносимым. К счастью в крестьянском доме можно было обойтись без церемоний.

Том с не меньшим аппетитом принялся за свою порцию, простодушно продолжая расспросы:

— А свои-то чего? Всё ж с семьёй-то всё попроще будет.

— Ага, то-то ты меня от семьи сюда увёз, — кокетливо отозвалась хозяюшка. — Сколько ты отца уламывал?

Том подарил супруге тёплую улыбку.

— Три ярмарки осенние за тобой ездил. Ну уговорил же.

— Ага, уговор вон, пинается уже! — рассмеялась она в ответ.

…интересно, невольно подумалось мне, если положить руки на живот, то можно ли почувствовать эти движения самому? И каково это, знать что то таинственное существо внутри — твое дитя? Интересно, что почувствовал бы я сам, обернись всё иначе? Старая соседка-повитуха, мудро ухмыляясь, помнится, пророчила шевеления к концу августа…

— Три года, стало быть? Уважаю. Отец отдать не хотел?

Том расплылся в довольной улыбке и продолжил с видом человека, заслуженно почивающего на лаврах.

— Ну, она-то из Вестборна. А я чего, хуторянин. По меркам её бати, ни кола ни двора. Вот пришлось денег подкопить, дом поставить, да её очаровать на чердаке пару раз. Ну а там ему уже и деваться некуда было.

Стасья беззлобно махнула на мужа полотенцем.

— Охальник! Постеснялся бы. Что теперь человек подумает?

— А я чего? — тоном святой невинности отозвался Том. — Я ж женился, а не просто так очаровывал… Мужик, ты это, не подумай, Стаська — баба честная… А если сомнения есть, могу на кулаках объяснить.

— Сиди уже, защитник… Вечно тебе бы в драку влезть… — смущённо проворчала хозяюшка, положив передо мной изрядную краюху хлеба. — Да ты ешь, Джон, ешь. Не слушай его. Он так-то добрый…

— Да нету у меня сомнений в вашей доброте и честности, — ответил я, напоминая себе что это она ко мне обращается. Сам же назвался Джоном. — Тем более мне такой способ сватовства знаком не понаслышке.

Том одобрительно усмехнулся и спросил:

— А твоя хозяйка, выходит, пока с мальцами у родственников осталась?

Да с чего он вообще решил… ах да, кольцо же! Я ведь так и не нашёл в себе сил ни снять его, ни на правую руку надеть. Будто это хоть что-то изменит теперь.

— Не стало моей хозяйки.

Стасья простодушно ахнула и всплеснула руками. Том понуро замолк.

— Да… теперь что уж… — мне не хотелось говорить об этом. И этих сочувствующих взглядов не хотелось тем более. — Не дело в благодарность за ваше радушие мраку нагонять. А в особенности за чудесное рагу. Птица своя или дичь?

— Да своя, овощи тоже, — гордо ответил Том, охотно оставляя неприятную тему, спасибо ему. — Петух соперника подрал. Так что считай повезло тебе.

— Действительно, повезло. Очень вкусно. К тому ж такие овощи да в такую засуху. Две ж недели без облачка на небе жарило.

— Ну так если я её грядки из колодца не полью, то она меня ночевать не пустит, — Том снова улыбнулся в спину жене. — Так это ещё что…. пришёл бы в октябре, ты б её кровяную колбасу попробовал! Это я тебе скажу…. Мммм!

— Звучит аппетитно, — согласился я. Действительно аппетитно. Уж в чем-чем, а в заготовках хуторяне знали толк. — А с пшеницей нынче как? По городу тревожные слухи о неурожае ходили.

— Ну с этим-то да, беда, — Том мигом посерьезнел. — Боюсь, молотить нечего будет. Колосья пустые через один, а щас и то что набралось — погниёт.

— То есть не слухи. Беда, стало быть.

— Беда… Оно как, прошлогодние-то запасы голодать не дадут, но вот налоги в этом году нас пощиплют. Не смертельно, но как по мне лучше б то что его светлости причитается — засеять в следующем году, больше б было толку. А вот городам сложнее будет.

Стасья понуро вздохнула.

— Не боись, — ободрил её супруг. — Тестя, если чего, прокормим.

— С таким хозяйством точно не пропадете, — согласился я. — А уж вместе — так тем более.

Том довольно глянул на жену и потянулся за пирогом.

— За то и выбрал. С ней вместе — хоть в огонь…. ***

Я устроился у очага, пристроив под голову собственную сумку. Боги, тепло… Все еще сырая одежда в считанные секунды стала горячить кожу, источая едва заметные струйки белого пара. Молоко с мёдом сделало свое дело, и зародившаяся было простуда с позором отступила. Ну и славно. На утро буду как новый, и в целом дождь, если он продолжится и завтра, будет уже не так страшен. Доберусь до постоялого двора, куплю припасов и кой-чего из вещей, а то бежать-то пришлось второпях, не до сборов было.

А оттуда — в Вестборн. А оттуда — посмотрим.

Хозяева перестали ворочаться на своей постели, и вскоре послышался томов могучий храп. Огонь в очаге понемногу потрескивал, постепенно сходя на нет. Я постарался поуютнее завернутся в одеяло — домишко выстынет за ночь, и проникший в дом утренний холод, несомненно, изберет меня своей первой целью. Так что нужно было спать пока была возможность нежится в тепле.

Однако стоило закрыть глаза и огонь возвращался. Он преследовал меня неустанно, вновь вставая перед внутренним взором каждую ночь.

Каждый раз я прорываюсь сквозь толпу словно сквозь болотную трясину, не отрывая взгляда от языков разрастающегося пламени. И каждый раз понимаю, что я слишком далеко, с каждым шагом всё дальше и дальше.

Люди хватают за одежду и тянут назад десятками рук.

«Он не в себе, он не в себе. Молчи. Терпи. Падай ниц. Возноси хвалу».

За тем, прямо как тогда, я всё же вырываюсь вперёд к костру, с единственной мыслью что я вытащу ее и всё будет хорошо. Пусть уже калекой, но вытащу, не оставлю… Тот самый безумный миг в моей жизни, отчаяннее которого в ней никогда не было и, наверное, не будет.

Секунды длятся вечность, и кажется было что моя взяла. Что остается один шаг в огонь, один последний рывок…

…а потом — отрезвляющий удар сбивающий с ног, за ним ещё один и ещё. Не встать — мне не позволяют, вдавливая лицом в проклятую тлеющую головню, выбитую из костра чьим-то сапогом во время потасовки.

Мне не успеть. Снова не успеть.

Времени нет.

Ничего больше нет.

Только адская боль да крепкая хватка закованных в латные рукавицы рук, оттаскивающих меня прочь. И всё что я могу — это только смотреть, наблюдая в мельчайших подробностях все детали её агонии. Память хранила это зрелище, тщательно повторяя из раза в раз.

И слова, с ядовитым триумфом произнесённые у моего уха. Так, чтоб никто больше не слышал:

«Я знаю кто ты такой».

Я снова и снова просыпался в холодном поту, осознавал, что это был сон. А случившегося уже ничего не изменит — я уже опоздал, не предвидел, не предотвратил, не вытащил. Чертыхался заставлял себя заснуть снова. Но лишь за тем чтобы вновь увидеть огонь. И так до того самого часа, когда утренний холод не вернул меня в реальность из мира снов.