Валлейский лес

3

Дорога была длинная. Подлесок совсем зачах, а деревья вокруг стали больше и старше. Время от времени попадались сосны, сначала изредка, а потом всё чаще и чаще. На земле здесь царствовали папоротник, хвощ и крошечные кустики черники, едва возвышающиеся надо мхом.

Лес, казалось, не обращал внимание на случайного путника, словно меня и не было здесь вовсе. А я, в свою очередь, старался не тревожить его попусту. Ну, насколько мог — задача была не из лёгких.

Неприметная кочка у корней оказалась зазевавшейся тетёркой с выводком, тут же исчезнувшей вместе с подросшими птенцами в ближайших зарослях ежевики.

Другой раз, на вершине одного из лесных холмов прямо передо мной прошла группа оленей — самки, детёныши и крупный старый самец с ветвистыми рогами. Он ненадолго замер, и, как мне почудилось, посмотрел в мою сторону. Потом, вожак словно бы что-то решил для себя, потерял ко мне интерес и скрылся из виду вслед за своим гаремом.

Я двинулся дальше только дождавшись, когда они уйдут.

Ещё была рысь, совсем молодая и бесстрашная, некоторое время следовавшая за мной в отдалении. Был деловитый ёж, копающийся в поисках червей, не придавший значения моему присутствию. Был хорёк, встревоженно замерший среди ветвей. Была некая серая мама-птица, старательно чирикая летавшая с ветки на ветку в истовых попытках увести меня как можно дальше от её гнезда.

А ещё был взгляд, внимательный и недобрый. От него неприятно щекотало между лопатками, но сколько бы я не оборачивался — всё было тщетно.

Среди деревьев никого нет.

А ощущение — есть.

Ощущение настороженного взгляда могучего существа, решившего взглянуть, кто осмелился вторгнуться в его владения. Внимательный, изучающий, почти осязаемый. Нечеловеческий — звериный. Крупного могучего зверя, который ничего не страшится и находится в своих правах. А я для него — чужак, и убить меня или оставить в покое — он ещё не решил.

Это было похоже на какое-то помешательство. Я осторожно брёл вперёд, а невидимый зверь шёл за мной по пятам, подходя всё ближе и ближе. Казалось, он уже в пяти шагах, и будь он из плоти и крови — я бы слышал его медвежье дыхание.

В том, что выглядит Зверь как огромный медведь не возникало сомнений. А вот в том, что я не схожу с ума сомнения были, и ещё какие.

— Я с миром пришёл, — сказал я и остановился, повинуясь какому-то внезапному внутреннему порыву. Надеюсь, оно понимает язык людей. Или, во всяком случае, может почувствовать истинные намерения. — Дозволь мне пройти через твой лес. Я никого не трону и не обижу.

И замолк, тщетно надеясь уловить хоть какой- то ответ.

Ничего не поменялось. Массивный, невидимый глазу зверь так и стоял будто бы в пяти шагах от меня, и наблюдал.

Эх, ладно… Я сделал всё что мог, как бы глупо это не выглядело со стороны. Если это и впрямь какой-то лесной дух, то не убьёт же он меня своими призрачными когтями в конце же концов? А если это моё разыгравшееся воображение — то тем более. Будь что будет.

Меж тем солнечный свет стал превращается из рыжего в розовый, едва-едва окрашивающий самые верхушки деревьев. Внизу, между стволов, стала выползать из — под корней ночная тьма, а вместе с ней и все те обитатели леса, что предпочитали жить под её покровом. Птичий щебет умолк, сменяясь высоким писком летучих мышей. Где-то поблизости ухнул филин, а в отдалении послышался волчий вой.

Меня уже откровенно пошатывало от усталости. За спиной к тому моменту осталось, должно быть, все добрых пятнадцать миль, а лес всё продолжался и продолжался, и продолжался. По мере того как догорали последние лучи заката, нарастало ощущение тревоги. Будто сам лес с уходом солнца стал очень нерад мне, желая спровадить прочь. А вот незримый мой спутник наоборот, стал тревожить меня куда меньше, хотя всё так же следовал за мной по пятам. Видимо я успел смирится с ним в какой-то мере, чем бы он на самом деле ни был. И это скорее было хорошо. Хватит с меня страхов на сегодня.

Для ночлега я приметил раскидистый старый дуб с короной расходящихся в разные стороны ветвей. Влезть на него было не так просто, как казалось, да и сумка с вещами не облегчала дело. Пришлось подниматься туда-сюда дважды. При помощи пары фибул, иглы, джутовой бечёвки и какой-то там матери — я худо-бедно закрепил свой дорожный плащ между двумя добротными ветвями, и едва успел закончить к тому моменту, когда тьма стала непроглядной. Получилось этакое гнездо, относительно надёжное и даже неожиданно уютное. Я облегченно откинулся на него спиной. Боги, вот это да! Как же порой мало нужно человеку для счастья. Разве что съесть пару вчерашних пирогов да глотнуть воды.

Пока я добывал пироги из торбы на ощупь, в мою руку ткнулся раскисший за день на жаре кусочек тыквы, напоминая, что счастье можно умножить ещё одним способом.

В этот сладкий момент перед сном я не раз и не два помянул Стасью с супругом самыми тёплыми словами, которые знал. Правая сторона лица, правда, сейчас уже больше ныла, чем болела, но и эта остаточная боль вскоре ушла. А вчерашний пирог ничуть не утратил во вкусе и аппетитности. Впервые за последние недели я почувствовал себя сытым и почти довольным.

Засыпать вот так, на высоте, без какой- либо страховки, было немного боязно. Эх, знал бы что придётся так ночевать — придумал бы специальную сбрую с карабинами.

Впрочем, уже придумал. И мысленно поклялся себе соорудить такую на всякий случай при первой же возможности. Где бы только юфти добыть и кузнеца с пониманием дела. А дальше — вновь ощущать, как податливый материал превращается в ровные детали под лезвием резака, как обретает новую форму соответственно замыслу… Как на всё помещение пахнет дубильный состав, как молотки стучат по пробойникам во всем цеху, на множество ладов, как мягка на ощупь свежевыделанная, еще чуть влажноватая яловка… Как привычен и безмятежен этот мир, мир надежной и доброй работы, где все просто и понятно. Там есть место и маленьким победам, и великим чаяниям. И кристально ясно, что будет завтра.

— Доброе утро, Баи.

Её голос вырвал меня из всепоглощающих объятий рабочего процесса. Несколько секунд потребовалось, чтобы перестать размышлять о тиснении на ножнах. И о том, что третий вариант узора — не самый удачный. Видно выдохся вчера в процессе, да и час был довольно поздний. Надо упростить. Или использовать первый. Пожалуй, лучше первый. Я рисовал его ещё до полуночи, пока не так сильно хотел спать.

— Доброе утро, госпожа Льюис! — я улыбнулся ей, тощей девушке с корзинкой в руках. Не мог не улыбнуться. С ней любое, даже самое мрачное и тревожное рабочее утро становилось светлее. — Что вас привело сюда так рано?

Бригитта с чересчур строгим для своих четырнадцати выражением лица поставила корзинку на верстак и скрестила руки на груди, словно почтенная матрона, собирающаяся отчитывать нерадивого сына. Выглядело это бесконечно мило.

— Я только что повстречала миссис Финч, — грозно произнесла она. — Она жалуется, что ты ничего не ешь уже третий день.

— Ой, да ладно! — досадливо отмахиваюсь — Это же матушка Финч! С её точки зрения если человек не выкатился из-за стола как мяч, то и он ест хуже некуда.

Бригг подозрительно прищурилась.

— Скажи честно, ты завтракал сегодня?

— Да! — соврал я, пытаясь припомнить — а завтракал или нет? Всё терялось как в тумане, моя бедная голова который день была забита кроем, эскизами, отделкой и неумолимо утекающим временем. Посыльный от барона должен был явится за заказом уже послезавтра. Работы было столько, что мы всем цехом пахали как проклятые, а времени — так мало, что мастер Эмрис доверил часть задач подмастерьям: двоим своим сыновьям, Больгу и Айвену, и мне, наравне с ними. Это было равносильно официальному признанию, и я твердо решил, что в лепёшку расшибусь, но оправдаю доверие с лихвой. И расшибался, планомерно и старательно, вот уже которую неделю. Куда уж в этой гонке до таких приземленных вещей как еда и сон?

Моя дорогая подруга знала это, и нахмурилась ещё сильней.

— Не верю, — сказала она, бесцеремонно усаживаясь на стол, причём нарочно, именно таким образом, чтобы я вынужден был прекратить работу. Укол раздражения был ощутимый. Никто не смеет вставать между мной и тем что я делаю. Никто. Даже она.

— Вот что вы творите, госпожа Льюис?

— Принесла тебе завтрак, и не сойду с этого места, пока ты его не съешь, — в её голосе послышалась угроза. — Так что если хочешь вернуться к работе — налетай.

Я подавил непроизвольно появившееся желание просто смахнуть её со стола вместе с корзинкой, и принял из её рук кусок пирога. В конце концов, она просто пытается заботится, а во мне говорит недельная усталость. Все эти пафосные парадные доспехи — это вам не кисет вырезать! Да ещё и так срочно. Тут даже старшие мастера все на нервах, что уж говорить обо мне.

— Баи, сколько можно работать на износ? Я к тебе за помощью пришла, надеялась, что ты новый холст мне сделаешь, как раз отец красок привёз. А ты на ногах из чистого упрямства держишься!

— Со мной все нормально. Не помру, в самом же деле, закончу вот и вечером буду в вашем распоряжении.

— Если будешь продолжать в том же духе, то к вечеру ты сляжешь, а не в распоряжение попадёшь. И что я без тебя буду делать?

— Что — что… Плотника попросите рамку сделать и обтянуть. Скажите — это была моя последняя воля, а то за ним как раз должок небольшой водится.

— Дурак… Даже ваш старший мастер по ночам спит, а не эскизы рисует.

— Ага, не рисует. Потому что рисую их я, а днём у меня на это времени нету. — проворчал я. — К слову об эскизах: гляньте свежим взглядом, какой из трёх лучше?

Бригги подхватила лист бумаги и хмуро вгляделась в узоры.

— Второй, — наконец сказала она. — В целом хороший, только кое-что подправить. Смотрится слишком тяжело и громоздко для таких ножен.

Я невольно уронил голову на руки. Всё. Выдавливать из себя ещё хоть чёрточку не было никаких сил.

— Да не переживай так, — сочувственно сказала Бригг. — Ты великолепно рисуешь, и чувство меры у тебя врождённое. Просто ты устал и тебе нужен перерыв.

— Какой к демонам перерыв, всё должно быть готово уже послезавтра! Я не могу вот так просто упустить такой удачный шанс! Вы же знаете, цех не в жизнь не признает меня мастером, и поэтому моя работа должна говорить за меня настолько красноречиво, насколько это вообще возможно. А я не справляюсь.

— Это ты-то не справляешься? — её возмущённый голос прокатился по мастерской, моментально привлекая к нам излишнее внимание. — А вот это — она ткнула в почти готовый, висящий на стойке доспех, покорно ожидающий оставшихся деталей. — Это как бы не ты всё собрал, да?

— Тише, не кричите…

— Что «не кричите»? Я не понимаю, это у тебя от усталости или ты совсем ослеп в вечной погоне за совершенством?

— Слушайте, госпожа Льюис…

— И прекрати уже называть меня на «вы» наконец! — недовольно прорычала она, всё-таки понизив голос.

— В тот день когда я перестану звать вас на «вы», уважаемая, ваш батюшка всерьез вознамерится повесить мою шкуру над вашим же камином.

— Почему?

Вот она сейчас это серьёзно спрашивает или смеётся надо мной?