Валлейский лес

А внизу потрескивает очаг, который матушка Финч растопила перед сном. Лето конечно, но тело подводит её, и ей всё время холодно, особенно по ночам. Говорят, это старость. Говорят, это уже не пройдет. Так что спать привычно придётся с распахнутым окном.

Стоило подумать о ней — как я понял что она стоит рядом.

— Сынок… почему ты оставил меня одну?

— Так вышло. Я этого не желал. К тому же, вы же сами просили меня уходить когда они пришли сюда…

Она просила. Почти умоляла. Но вины с меня это не снимало. Я ушёл. Она осталась.

— …оставил меня одну, а я ведь уж почти ничего не вижу. И память подводит… Сынок, возвращайся домой. Как-нибудь образуется всё, забудется, вернётся на круги своя…

— Но как? Ничего не забудется, меня не оставят в покое! Хотя видят боги, я хотел бы, я бесконечно сильно хотел бы вернутся, и чтобы все стало как раньше.

— Так вернись, — матушка подняла на меня глаза и глаза эти блеснули неестественной синевой. — Всё верно. Приди ко мне. Приди, и всё встанет на свои места…

Всепроникающий холод сгустился, словно корнями прорастая сквозь спину.

«Это ведь не она вовсе!» — вдруг осенило меня, как это порой бывает во снах. Дыхание пресеклось, я вздрогнул и проснулся.

Едва начало светать, в серой мгле только-только наметились очертания окружающего мира.

Холод был взаправдашний — обычная утренняя свежесть, многократно усугубленная сыростью. Мелко моросило, воздух был влажный и промозглый. Я стиснул зубы и поднялся на ноги, искренне радуясь такому неуютному утру. Сон быстро ушел, оставив после себя неприятное послевкусие из тревоги и чувства вины. Его хотелось как можно скорее перебить хоть чем-то, и прохлада здесь сыграла мне добрую службу.

Собрался быстро. Хотелось добраться уже наконец до проклятой мельницы: там-то уж наверняка хоть сколько-то сухой уголок да и найдется. И люди, опять таки. Когда рядом люди, можно отвлечься от тяжести собственных мыслей. А то в одиночестве разум вновь и вновь пережевывает одно и то же. Так ведь недлого и в самом деле повредится умом.

Если я уже не повредился. Не уверен

Раскисшая от влаги лесная подстилка хлюпала и скользила под ногами. Между деревьев повис туман, густой, тяжелый, сырой, делающий привычный бренный мир мистическим и почти нереальным. Я даже спрашивал себя раза три, а в самом ли деле я проснулся, или это все новый сон, сменивший предыдущий?

В ладони я сжимал два злополучных амулета, прислушиваясь к ощущениям — что все же с ними не так? Они не источали холода, ничего странного на вид и на ощупь в них не было. А вот настойчивое, подгоняющее вперед желание избавится от них поскорее граничило с беспричинной паникой. И почему-то в голову сама собой лезла навязчивая идея, что этот странный кошмар был неспроста. Я успокаивал себя, приводил здравые логические доводы, но все было тщетно: нечто внутри выло волком, требуя избавиться от неведомой угрозы как можно скорее.

Если это был внутренний голос, я предпочёл ему поверить. Тем более до реки оставалось немного.

Бравона несла свои воды на север, могучая и неспешная. Ивы росли у самой кромки воды, склоняли длинноволосые головы к ней, словно безмолвно всматривались в свои отражения. Запах речного ила завис над землёй в замершем воздухе. Противоположный берег терялся в тумане.

Наконец то…

Я где-то слышал что вода — а особенно если её много — не то гасит, не то убаюкивает, а то и вовсе смывает силу, заключенную в предметах. Не помню где именно, вроде как в народе такое сказывают. Во всяком случае разнообразные не вызывающие доверия предметы, в которых обыватели подозревали закладку на порчу или ещё какой приворот, принято было непременно бросать в водоемы. Может суеверие, а может и нет — понятия не имею. Но даже если и суеверие — не страшно. Течение своё дело сделает.

Цепочки послушно затянулись узлом на обломке небольшого сучка. Я взвесил его в руке и постарался закинуть как можно дальше от берега. Нависший над водой туман поглотил деревяшку. Послышался только тихий всплеск.

Вот и всё.

Можно было вздохнуть спокойно. Наверное.

Дальше мы с Серым брели вдоль реки, мимо зарослей тростника и осоки, мимо причудливо изогнувшихся стволов старых плакучих ив, вперёд и вперёд. Тревога и правда попустила, и я позволил себе никуда особо не спешить. Серое призрачное утро становилось мало помалу все светлей, однако туман не спешил рассеиваться. Я и сам, как не странно, этого не хотел — сизая пелена словно укрывала от посторонних глаз, и в ней было как-то спокойнее, что-ли?

Однако время шло, и неумолимое солнце вновь поднималось на небо, где-то высоко над нависшими серыми тучами. Мир вновь обрёл четкие очертания, и впереди, у самого берега как раз показалось далёкое, темнеющее на фоне неба высокое строение с неустанно вертящимся водяным колесом.

Вон она, мельница. Теперь делов-то осталось — дошагать до нее, а уж там… там видно, вообще-то, будет, как оно дальше.