Без остановки. Автобиография

«Ага, ты уже в „фонти“. Очень хорошо. Теперь побегай с Баскетом». Во время бега Баскету нравилось в прыжке царапать когтями икры моих ног. Гертруда Стайн наблюдала за нами и, периодически высовываясь из окна второго этажа, кричала: «Быстрее, Фредди, быстрее!» Подначивания были совершенно излишними, потому что когти собаки и так были острыми. Потом я кричал Стайн: «Может, хватит?», и она неизменно отвечала: «Нет! Не останавливайся!» Она явно получала удовольствие от моих страданий. Но раз эти поступки, мне казалось, указывали, что мы с Гертрудой Стайн «на короткой ноге», я был польщён тем, что я ей настолько небезразличен.

Однажды Стайн получила телеграмму, где отправитель просил разрешения навестить её в следующее воскресение. В тексте были строки: «Я в Европе специально, чтобы взять интервью у вас и Бернарда Шоу. Телеграмма была подписана „Мясник Жиробас“ / Fatty Butcher. Имя и фамилия Гертруде Стайн очень понравились, хотя она и пробормотала: „А Шоу-то ему зачем?“ Мы ожидали, что приедет упитанный мужчина, но в воскресение появились две элегантно одетые американки, одна из которых представилась: Фэнни Бутчер / Fanny Butcher из Chicago Tribune. Служанка отнесла их верхнюю одежду на второй этаж, где Баскет на неё нагадил (выяснилось это позже, когда дамы собрались уезжать). Гертруда Стайн извинилась, пожала плечами и добавила: „Баскету не нравится, когда к нам приезжают гости“. Служанка, насколько это было в её силах, быстро почистила одежду, и счастливая мисс Бутчер отбыла, увозя с собой интервью с Гертрудой Стайн.

Особенно интересной была обеденная пора, потому что именно тогда хозяйки дома во всей красе проявляли себя в диалогах. Они иногда вступали в споры, перебрасываясь словами от одного конца стола к другому, словно играли в пинг-понг. „Любушка / Lovit, я этого не говорила“. „Ну уж нет, кисуля / Pussy, ox, как говорила“. Ни одна из них ни на секунду не теряла самообладания, впрочем, моменты, когда Гертруда Стайн выходила из себя, нельзя было не заметить, потому что тогда её лицо заметно краснело. Когда они спорили по мелочам, обычно побеждала Алиса Токлас, а проигравшая схватку Гертруда Стайн кривилась, изображая снисходительную улыбку, словно показывая, что совершенно неважно, кто прав, а кто виноват в этом пустячном вопросе. Обе хозяйки очень любили вкусно поесть. Алиса Токлас предпочитала еду горячей, а для Гертруды Стайн температура блюда не имела значения. Она зачастую задерживалась в саду после того, как позвали к обеду, чтобы наблюдать состояние навязчивой тревоги Алисы Токлас, страстно желавшей побыстрее сесть к столу, пока еда не остыла.

Однажды Гертруда Стайн попросила, чтобы я показал ей свои стихи. Внимательно их прочитав, она на миг задумалась, а потом сказала: „Проблема лишь в том, что это не поэзия“.

„Тогда что это?“ — спросил я.

„Да откуда мне знать? Ты сам всё это написал, так что сам скажи, что это такое. Это точно не поэзия. Взгляни“, — она показала на строчку в самом верху страницы. — Что ты имеешь виду под фразой: „Разгорячённый жук пыхтит“ / the heated beetle pants. Жуки не пыхтят! Вот Баскет пыхтит, у него бывает одышка. А у жуков не бывает. А вот здесь у тебя „пурпурные облака“. Чушь какая-то».

«Я написал это без включения сознания, — назидательно ответил я ей. — Это не моя ошибка. Я не осознавал то, что писал».

«Да, да, но после того, как ты это написал, то сам должен был понять, что так не бывает. И эту чушь ты отправил в Transition. Да, я в курсе, что они такое напечатали. К сожалению. Но это не поэзия».

Незадолго до этого Гертруда Стайн начала работу над тем, что она называла «Тираж без приукрас» / Plain Edition — серией книг, напечатанных за свой счёт. В первом томе серии должен был выйти роман под названием Lucy Church Amiably / «С любовью, церковь Люси». В центре романа с уймой описаний природы была маленькая церковь в соседней деревушке Люсе / Lucey. Мы два раза ездили смотреть на эту церковь. Её поразило, что здание со слегка напоминающей славянскую церковную архитектуру колокольней было расположено в самом что ни на есть французском пейзаже.

Однажды я долго читал Стайн отрывки из её собственной вещи, «Оперы и пьесы» / Operas and Plays (надо было провести корректуру гранок). Она время от времени одобрительно хохотала, а потом остановила меня со словами: «Просто замечательно! Прочитай-ка ещё этот абзац, Фредди».

В один прекрасный день она сообщила, что мы все едем на рынок в Экс-ле-Бен. Алиса Токлас вздрогнула и пробормотала: «О, Любушка, ну не надо через тоннель!»

«Конечно мы поедем через тоннель! Мы же не поедем в объезд вокруг Дент-дю-Чат»[114].

«Там с потолка капает, — объяснила мне Алиса Токлас. — Я не люблю тоннели, а Гертруда от них, ясное дело, без ума. Если есть возможность проехать через тоннель, она обязательно это сделает».

Мы проехали через тоннель. Алиса Токлас так бурно проявляла неприязнь, что даже Баскет на него реагировал. В Экс-ле-Бен я отправил телеграмму в Оксфорд Аарону (он участвовал в музыкальном фестивале, организованном Международным обществом современной музыки), с приглашением посетить Билиньен и заранее сообщить, когда он приедет. На рынке Гертруда Стайн положила глаз на огромного серого угря, которого купила несмотря на громкие протесты Алисы Токлас. Покупки отнесли в машину, и мы поехали через тоннель в Белле, а потом в Билиньен.

Вонь во время приготовления угря стояла невыносимая, и когда с кастрюли, в которой он варился, сняли крышку, чтобы показать его сияющей Гертруде Стайн, вид рыбы не вызывал аппетита. В тот день я решил довольствоваться вегетарианской диетой, но не тут-то было. «Ты будешь есть то, что едят все, — строго проговорила она. — Любая еда хороша». Она сама положила мне огромную порцию, которую я с трудом осилил.

После приезда Аарона разговоры обо мне велись в моём присутствии и за глаза. «Почему у него так много одежды? — любопытствовала Гертруда Стайн. — Его одежды хватит на шесть молодых людей». Она спрашивала у Аарона, есть ли у меня талант композитора, и трачу ли я достаточно времени на занятия музыкой. Аарон ответил, что в принципе может себе представить человека, который тратит на написание музыки больше времени, чем я. «Я так и подумала, — заметила она. — Он слишком рано встал на преступный путь». Аарон усмехнулся и заметил, что стоит обращать внимания не на то, что я говорю, а на то, что делаю.

«Я знаю, — ответила она и, сощурившись, упёрлась в меня взглядом. — Он только говорит, что каждый день моется».

Однажды за обедом все обсуждали, куда нам с Аароном лучше всего поехать этим летом. Я предлагал Вильфранш-сюр-Мер, Аарон настаивал на Сен-Жан-де-Люз на атлантическом побережье. Гертруда Стайн считала, что крайне неудачно и первое и второе предложение. «В Вильфранш-сюр-Мер вам нечего ехать, там и так сейчас все, — сказала она. — А в Сен-Жан-де-Люз пусто, и климат там ужасный. Вам надо поехать в Танжер. Мы с Алисой провели там три лета, и там неплохо. Фредди там точно понравится, потому что там солнце светит каждый день. Летом, по крайней мере».

Потом за каждым следующим обедом нам всё подробнее рассказывали о Танжере. В конце концов мы с Аароном пришли к решению, что туда мы и едем. Днём перед отбытием, когда мы сидели в саду, Гертруда Стайн спросила: «А что там со стихами, которые ты мне показывал на прошлой неделе? Ты над ними поработал?» Я ответил отрицательно, потому что после того, как стихотворение напечатали, не видел смысла его дорабатывать. Она с победным видом воскликнула: «Ну вот видишь? Ты не поэт. Настоящий поэт после такого разговора ушёл бы к себе и попробовал стихотворение доработать, а ты даже на него не взглянул».

Пристыженный, я согласился. На следующее утро мы с ней обнялись, расцеловались в обе щеки и на том наше пребывание у Гертруды Стайн закончилось. «Ну и женщина, ну и женщина», — бормотал Аарон в такси. Я подумал о том, что, конечно, странно, что такую женщину можно любить, а вслух заметил, что она напоминает мне мою бабушку.

Поездка в Марокко сулила отдых и развлечение, должна была стать побывкой на одно лето. Это путешествие в целом совпадало с моими желаниями и планами: находиться как можно дальше от Нью-Йорка. Я понятия не имел, что меня там ждёт, и мне было совершенно безразлично. Мне сказали, что там будет какой-то дом, как-то организуется пианино, и каждый день будет светить солнце. Этого мне было вполне достаточно.