Царь! Просто Царь!

Наконец это случилось! В полдень пятого дня погони передовые дозоры доложили, что впереди находится основная часть войска славян. В нескольких перестрелах от берега Дона тархан увидел тяжелую конницу славян и развернутые княжеские знамена над ней. Строй славян стоял в степи, ожидая хазар. По словам воинов, знавших эту местность, отступать им было некуда – дальше был пологий спуск к реке и сама река, где брода не было. Катафракты славян стояли в одну шеренгу, а их легкая конница виднелась на левом фланге, большей частью находясь за косогором. Тархан отдал приказ, и его войско начало перестраиваться. Центр в три линии заняли катафракты, легкая конница поделилась и встала на крыльях строя тяжелой конницы, и ей было приказано оставаться на месте. Их задача будет в добивании тех, кто попытается спастись бегством. Сам тархан с полутысячей катафрактов остался позади в резерве. Славяне все так же неподвижно терпеливо ждали, пока хазарское войско перестроится и займет положение для сражения.

Наконец, закончив подготовку, хазарское войско замерло в ожидании команды тархана. Тот, получив доклады о готовности и осмотрев, насколько это было возможно, войска, махнул рукой. Взревели сигнальные трубы, и катафракты начали разбег. Далее он мог только ожидать результата встречного столкновения тяжелой конницы. Он не видел, что как только хазарская тяжелая конница начала разбег, тяжелая конница славян повернулась и, ускоряясь, частью уходя за косогор, устремилась вправо, ускользая из-под удара хазар. Хазарские воины, видя это, ускорили разбег и, ломая строй, стремясь перехватить славян, тоже начали поворачивать. Это вызвало сумятицу. Вторая, третья линии начали сталкиваться с первой, между собой, интервалы между линиями и воинами в них нарушились, темп движения сбился. Только что выстроенный правильный строй в три линии стал превращаться в нечто напоминающее ромб, но ромб с неровными краями и пустотами внутри. Такому построению воины не были обучены. И, главное, они не были обучены к перестроению в момент разгона. Да это было и невозможно. Скорость разбега упала, строй потерял монолитность и, вообще, с каждой секундой все менее напоминал строй. А потом первые доскакавшие до косогора неожиданно увидели за ним длинный монолитный строй латной пехоты с длинными копьями в руках, поднимавшийся по косогору им навстречу. Воины натягивали поводья, пытаясь остановиться, кричали, предупреждая об опасности, но сзади на них напирали их же товарищи. Строй смешался и, главное, потерял скорость и силу удара. Хотя о каком ударе можно говорить, видя перед собой лес пик?

Тархан, глядя вслед начавшей разбег тяжелой коннице, внезапно услышал негодующие крики его воинов, а чуть позже увидел, что строй начал менять направление. После секундного недоумения он догадался, что произошло, и, пробормотав: «Трусливые, неверные собаки!», успокоился. Легкое опасение, вызванное пониманием, что единый сокрушительный удар всей массой, видимо, не получится, было задавлено надеждой, что противник испугался и пытается спастись бегством. А недостаток мощи удара с лихвой перекроется численным перевесом и отсутствием организованного сопротивления у противника.

Однако немного погодя снова раздались крики, и эти крики были другими. Это были крики предупреждения и испуга. Тархан не понимал, что происходит впереди, поэтому тронул поводья, и его конь, а вслед за ним его телохранители, и далее полутысяча двинулись вперед. Он не успел доехать до косогора, когда из-за него показался строй латной пехоты, вооруженной длинными копьями. Строй его катафрактариев смешался, развернувшись вслед убегающему врагу, и его конница подставила фланг внезапно появившейся пехоте. Он не мог знать, каковы потери, но понимал, что в такой ситуации лучшим вариантом будет выход из боя, перегруппировка, и тогда можно будет решить, что делать дальше. А сейчас нужно отозвать завязшую тяжелую конницу. Он повернулся к трубачам, чтобы отдать распоряжение, и тут увидел, что его легкая конница на левом фланге атакована легкой конницей противника.

Это было плохо, но не безнадежно. Враг не настолько превосходил в численности его левое крыло, чтобы закончить дело быстро. Однако волна одноцветной вражеской конницы слишком быстро накрывала его фланг. Легкая конница славян и так превосходила хазарскую в броне, но теперь она еще оказалась вооружена пиками. Это, конечно, не тяжелая конница, но преимущества в броне и длине оружия оказалось вполне достаточно, чтобы сминать его левый фланг прямо на глазах. Тархан все же распорядился дать сигнал тяжелой коннице выходить из боя и уже собирался бросить во фланг легкой коннице врага свою резервную полутысячу, когда взглянул вправо. А там тяжелая конница противника, освободившись от преследования, уже таранила его легкую конницу правого фланга. Командующий правым флангом благоразумно боя не принял. Потеряв часть не успевших уйти из-под удара, основная масса легкой конницы правого фланга уже мчалась в степь.

Тархану хватило нескольких ударов сердца на понимание, что сражение проиграно, и у него очень мало времени на то, чтобы спастись самому и спасти остатки тумена. Развернув коня, он рванулся в степь, забирая вправо, подальше от тяжелой конницы врага, которая, раздавив не успевшую сбежать часть его легкой конницы, сейчас разворачивалась вправо, в направлении центра. Левый фланг был уже полностью разгромлен, спасшиеся остатки его уходили в степь. Расправившаяся с его левым флангом легкая конница, заметив уходящую группу под знаменем тархана, рванула наперерез. Тархан жестом отправил ей навстречу резервную полутысячу. Сзади его догоняли остатки его тяжелой конницы.

Враг, захватив обоз, преследование прекратил. Это, естественно, не касалось его легкой конницы, которая вилась вокруг остатков тумена до ночи. На ночевку остановились у небольшой речушки, когда зашло солнце. Выставили стражу, напоили коней. Зерна не было. Не было ничего! Воины перекусили тем, что у кого было и, не разжигая костров, легли отдыхать. Тархан, как когда-то в молодости, лежал на кошме, подложив под голову седло, и смотрел на звезды. Он уже отвык их видеть. Враги лишили его шатра и дали возможность увидеть их вновь. Он думал. В сражении он потерял три тысячи легкой конницы и две тяжелой. Осталась половина тумена, однако многие воины и кони были ранены. До этой ночевки добрались не все. А сколько упадет их еще? Сколько потерял враг, он не знал. Но понимая, что в каждой фазе сражения против его сил враг выставлял большую силу, потери его значительно меньше. Тархан понимал так же, что ему нужно добраться до Саркела. Там он сможет опереться на крепость, получить снабжение, затянуть войну и, дождавшись подкрепления, отомстить. Но все это понимает и противник. Поэтому постарается отжать остатки тумена на запад, догнать и закончить начатое.

Поэтому еще днем тархан отправил гонцов на лучших конях: в Саркел, предупредить о случившемся; и в степь – с приказом хану ближайшей орды немедленно выступить на помощь. Он не знал, что посланник к орде уже мертв. Вероломные варвары предусмотрели этот ход, и гонец не смог уйти от погони, имевшей сменных лошадей. А вот в Саркел гонец прибыл. Но это была не его заслуга. Просто варварам было нужно, чтобы он добрался до цели и сообщил неприятную весть.

На следующий день стало окончательно ясно, что до Саркела им не дойти. Сегодня наступил последний день жизни тархана и его воинов. Вся масса легкой конницы врага фактически окружила остатки тумена. Это произошло не сразу. Сначала они стрелами спешили его легкую конницу, пытавшуюся препятствовать окружению. А потом враги просто засыпали остатки тумена дождем стрел. Тяжелых стрел с бронебойными наконечниками. Ламиллярный доспех в основном держал удар такой стрелы, но вот кольчуга и кольчужные части доспеха – нет. Но основные потери пришлись все же на коней. К исходу дня в тумене уже не было легкой конницы, и треть воинов тяжелой превратились в пехотинцев. А хуже всего было то, что они не смогли дойти до запланированного места ночевки на берегу другой безымянной речушки. Они остались без воды.

Тархан не знал, как ему поступить – бросить остатки тумена и на оставшихся конях попытаться уйти в Саркел? Другой вариант был – остаться с воинами и разделить с ними судьбу. Он лукавил. И понимал это. Выбора не было. Даже если удастся прорваться, уйти от погони, дойти до Саркела – бек ему не простит поражения от варваров. Его ждет смерть. Но здесь он мог умереть с оружием в руках, в бою, в котором он наверняка сможет взять кровь или жизни врагов. В Хамлидже его ждет позорная смерть.

Утром все повторилось вновь. Они снова пытались атаковать легкую конницу, она снова избегала открытого боя. Сейчас это было сделать достаточно легко. Хазарские кони, лишенные пищи и воды, были не способны догнать конницу варваров. И снова – стрелы, стрелы, ржание раненых коней и беспощадное солнце. К вечеру его тумен стал окончательно пешим. В открытой степи это было равнозначно смерти. И смерть пришла за ними рано утром следующего дня, когда солнце, приподнявшись над краем земли, осветило степь и ровный строй коробок тяжелой пехоты впереди. Пехота безмолвно стояла в незнакомом тархану строю. Кроме тяжелой пехоты были и легкие пехотинцы, и лучники. И было их много. Очень много! А на севере блестела броней под тремя княжескими знаменами тяжелая конница. Слева и справа клубилась пыль под ногами нескольких тысяч коней легкой конницы.

Тархану не пришлось подавать команду. Его воины встали в круг, закрыв его со всех сторон, и обнажили клинки, готовясь дорого продать свои жизни. От тяжелой конницы подскакал посланник и передал предложение северных князей сдаться и обещание сохранить им жизни. Хазары ответили молчанием. Они привыкли сами поступать так. Не всегда, впрочем, соблюдая обещанное.

Не получив согласия, варвары лишили их возможности умереть с честью. Их снова засыпали стрелами. А потом подошла пехота и в оставшихся живых хазар полетели сулицы. Десятки, сотни сулиц! Тархана своими телами сберегли телохранители, до конца исполнив долг. Он стоял с саблей в руках один среди многих сотен мертвых и умирающих.

Асланбек узнал его сразу. Хотя прошло много лет, и воин, стоявший среди мертвых и умирающих, был одет гораздо богаче, нежели тогда, он его узнал. Тогда, в тот день на его село напал враг. Враг сильный и коварный. Тот, которому его род платил дань. Тот, которого дань в том голодном году не устроила. И он пришел взять ее кровью и жизнями. Асланбек, лишь недавно ставший воином, лучшим, между прочим, из его поколения, попал в плен по-дурацки. Он ничего не успел сделать. На выскочившего из дома с саблей в руках юношу тут же набросили аркан, спеленали, сочтя за хороший товар. Он видел, как выбежавший следом за ним отец сражался против троих хазар. Как он кричал, призывая мать Асланбека и его маленьких сестер бежать. Как сумел сразить двух врагов и как его поразили стрелами. Потом, сквозь недостойные мужчины, но неудержимые слезы и пелену помутившегося рассудка, он видел, как насиловали его мать, а потом воин, вставший с нее, взрезал ей живот и тут же срубил головы двум маленьким сестренкам Асланбека. Больше он ничего не помнил. Пришел в себя в клетке для рабов. Он не хотел жить. Отказывался от пищи и воды. Хозяин заставлял других рабов кормить и поить его насильно, обещая страшную и медленную смерть Асланбеку, если его никто не купит.