Три желания, или дневник Варвары Лгуновой

19 августа

— Ребенок, ты бессовестное создание! — объявляет мне моя мама в девять утра на пороге квартиры.

— Мам? — я зеваю и, кутаясь в вязанный кардиган, отступаю. — Ты откуда?

— Тебя конкретно я или человек в целом интересует? — заботливо спрашивает мама и целует в подставленную щеку. — Не вижу радости на твоей физиономии от встречи с родителями!

— Она будет, часам к двенадцати, — бурчу и тащусь следом за ней на кухню, — но ты не ответила, что ты здесь делаешь и… где папа?

— Леша расплачивается с таксистом, сейчас поднимется, — мама отмахивается, — лучше объясни, почему я узнаю, что Дэн пропадает в каких-то горах от посторонних людей?

— Он уже нашелся, — глядя, как она резво ставит вариться кофе и лезет с инспекцией по шкафам, вздыхаю я и на стул усаживаюсь.

Кто сегодня будет командовать на кухне уже понятно.

— Молодец, — мама наигранно ликует и хвалит, — и где сейчас этот альпинист? Я мечтаю с ним пообщаться. Он в курсе, что волноваться в моем возрасте нельзя? А я волновалась! Целых десять минут! И вот посмотри, три новых морщинки у глаз…

— Мам…

Она печально смотрит на меня, прекращает свою бурную деятельность и садится напротив, подперев щеку.

— Варь, ты почему нам не сказала? Ладно старики, но мы с отцом…

Старики — это дед с бабушкой, которые уже четвертый месяц благополучно гостят у дедова друга молодости на вилле в Испании, на Тенерифе, если совсем уж точно.

А родителям не сказала…

Наверное, должна была и пару раз даже брала телефон позвонить, но… останавливалась в последний момент. Они бы примчались сразу и развели бы бурную деятельность, волновались, а мне и так хватало Милки, Ромки, Ника, Анны Николаевны, что звонила каждый день, и Савелия Евстафьевича, который узнал непонятно как и тоже названивал по несколько раз в день.

Еще родителей я бы не выдержала, скатилась бы в истерику, потому что рядом с ними я могла бы себе это позволить.

— Не хотела волновать, ничего ведь не было известно, — отвечаю в итоге. — Вы вообще откуда узнали?

— Добрые люди поделились, — фыркает мама. — Цел?

— Обморожение, но цел. Сегодня самолетом до Москвы, а завтра уже тут будет, — я вздыхаю и, слыша, как хлопает оставленная открытой дверь, выбегаю в коридор.

— Папка!

Он привычно раскидывает руки в стороны и улыбается, как умеет только он. И как обычно я повисаю у него на шее, целую в щеку и ворчу, что он колется.

Мы устраиваемся на диване.

Я приваливаюсь к маме, обнимая ее руки, а ноги кладу на колени отца.

Как в детстве и как в детстве признаюсь, что «и ску, и гру и некому руку подать», потому что пока нормальным детям читали Барто и Маршака перед сном, мне декламировали Лермонтова.

— Я не знаю, что делать… — признаюсь с тяжелым вздохом.

И я совсем запуталась.

Дэн так и не отвечает мне, а я… я больше не звоню и не пишу, после того как Олеся переслала мне фотку, где Дэн лежит на кровати с забинтованными руками и пластырем на лбу.

И выглядит он вполне живым.

Даже улыбается кому-то.

Следует признать, что он просто не хочет со мной общаться, а я… я редкостная самоуверенная дура, которая с долей высокомерия считала, что Альбина просто слабачка и Дэна не любила, что я не она, не сбегу и буду в горы отпускать его, потому что не идиотка закатывать истерики и заставлять выбирать между мной и горами.

Ни черта.

Я не готова и истерики катать буду.

— Я не могу без него, — не обращая внимания на слезы и сжимая мамины руки, которыми она прижимала меня к себе, шептала я, — но и в гору я больше не смогу его отпустить, а он не может без них. Он ведь догадывается об этом и поэтому мне не отвечает, да?

Мне кажется, что да.

Дэн понимает, что это тупик, конец.

Мы вообще не должны были знакомиться, потому что… слишком больно…

Я сплю весь день, просыпаюсь урывками, ловя шепот родителей и снова проваливаясь в забытье. После трех бессонных ночей и всех треволнений — реакция нормальная, как сказал бы Ромка с видом профессионала, у которого диплом в кармане и ординатура за плечами.

Встаю, когда уже темнеет, но на часах еще только девять, просто осень подкрадывается как всегда внезапно.

Шатаясь и разлепляя глаза на ходу, выползаю на кухонный свет, как медведь из берлоги. Родители сидят за столом и тихо о чем-то переговариваются, замолкая и улыбаясь при моем появлении.

На всю квартиру одуряюще пахнет блинами, и, кажется, именно на их запах я и вышла.

— Дочь, у тебя возмутительно пустой холодильник, — заявляет мама и встает. — Чем ты питаешься?

— Он не пустой, — я пытаюсь протестовать и вспомнить, что ж там есть, — сыр там точно лежит. И молоко.

— Ребенок, двухнедельное молоко — это уже простокваша, — заботливо делится родительница и водружает передо мной кружку с поднимающимся паром и волшебным ароматом.

— Сбитень, — я тяну довольно и грею руки об кружку, — мам, я тебе люблю.

Папа фыркает, и приходиться заверить, что его тоже люблю.

— Но маму сейчас больше, — добавляю коварно со смешком.

Потому что сбитень с блинами — это тоже детство и фирменная панацея мамы от всех проблем. И я съедаю почти всю тарелку с блинами, напичканными всевозможной начинкой.

До магазина родители точно успели прогуляться, потому что рыбы и икры дома точно не было.

— Ребенок, мы тут посовещались, — говорит папа, когда я пытаюсь съесть еще вон тот с клубникой, и косится на маму, — у нас послезавтра теплоход.

— Опять идете до Астрахани? — бубню с набитым ртом, потому что с клубникой в меня все же влезло.

Пермь-Астрахань-Пермь в конце августа — это уже традиция и в общем-то можно даже не спрашивать.

Теплоход всегда «Минин» и города, в которых остановка, одни и те же. Я до сих пор помню все с детства.

— Да, — родители переглядываются и…

— Может ты с нами, а? — предлагает папа.

— Правда, Варь, подумай, — добавляет мама, — две недели, отдохнешь и мысли… устаканятся.

— А билеты? — спрашиваю растерянно.

Предложение неожиданное, но…

— А дядя Дима на что? — приподнимает брови папа и улыбается.

Про дядю Диму — капитана и друга семьи — я совсем забыла.

— Тогда согласна.

Я улыбаюсь, чувствуя, что решение правильное.

Мне нужно время.

И я слишком давно не видела шлюзы и Елабугу.