Три желания, или дневник Варвары Лгуновой

8 июня

— Варя?

— М-м-м?

— Варвара, вы меня слышите?

— Угу.

Глаза разлепляются неохотно, и тут же по ним бьет яркий солнечный свет.

Еще птички мерзопакостно чирикают за окном и ветер пахнет летом и прохладой, утренней, а около уха тихо храпят и шее очень жарко и щекотно.

Сколько вообще времени?

Я пытаюсь сесть, сообразить, что происходит, спихнуть в конец обнаглевшего и потолстевшего — диета ждет тебя, поганец! — Сенечку, распутаться в не пойми откуда взявшемся пледе, соотнести знакомый голос с именем, которое тоже вроде знакомое, но в памяти не всплывает, и при этом всем поддержать разговор бодро-задорным голосом, ибо ну как я могу спать в…в…

Да, а собственно, сколько сейчас?!

— Варя, простите, что звоню в столь неурочное время…

Я наконец-то сажусь, выбираюсь из-под пледа, тут же мерзну и провожу руками по лицу.

В голове щелкает и знакомый голос соединяется с именем, точнее сначала выныривает фамилия.

Гордеев.

— …надеюсь, что я вас не разбудил…

Ноутбук включается медленно, загорается и я вижу привычную заставку с белыми цифрами в углу, что показывают 5:27.

Я подавилась зевком.

Полшестого утра?!

Он надеется, что не разбудил меня в полшестого утра?!

— …хотя скорей всего, вы еще спали.

Какой догадливый!

Ответить ласково-убийственно «ну что вы, Ярослав, я давно встала, Алексей Михайлович[1] мой кумир!» хотелось сильно, но боюсь мой исторический сарказм оценен и понят не будет, поэтому я сказала другое:

— Что-то случилось, Ярослав?

Честно, зубами я скрипела только мысленно!

Материлась тоже.

— Я улетаю в Берлин на две недели, — проговорил Гордеев и мне даже почудилось в его голосе извинения, — перед вылетом… захотелось услышать ваш голос…

Злобный и охрипший со сна?!

Правда, это было б мило, не будь на часах пять тридцать!

Злая, но проснувшаяся я только сейчас различаю на заднем плане гул и шум, что так свойствен аэропортом.

Счастливого полета, пташка ранняя!

— По работе летите? — почти спокойно спрашиваю, ибо от обоюдного молчания начала чувствовать себя глупо и неловко.

— Да, планируем подписать контракт с немцами, — Гордеев зевнул. — Извините.

Подозрения, что принцип «не спишь сам — не давай другим» люблю не только я, появились сами и исчезать никак не хотели.

— Ничего.

Действительно, ничего, поскольку зевнула сама.

— Все-таки я вас разбудил.

— Да.

— Извините.

— Извиню, — я снова зевнула, — часам к двенадцати.

Гордеев тихо рассмеялся:

— Варвара, вы все же очаровательны.

Ну-ну, ты меня просто с утра и без косметики не видел во время сессии.

Впрочем, я и сама улыбнулась.

Почему-то на Гордеева злиться долго не получалось.

— В качестве извинений что привезти?

— Мне?! — я растерялась.

— Да, вам, Варя, — в голосе Гордеева послышалась улыбка.

А у меня перед глазами раскатался на всю комнату свиток — ну как в мультиках, знаете? — и замелькали перед глазами соборы и дворцы, да там один Музейный остров чего стоит!

А Берлинский зоопарк со слоновьими воротами!

— Фотокарточку рейхстага, — в итоге буркнула я.

И вакцину от зависти.

Гордеев помолчал, а потом скорее утвердил, чем спросил:

— Сердитесь?

Он издевается, да?

Конечно, я сержусь!

Мало того, что разбудили, так еще и сообщили, что кто-то сваливает в Берлин со всеми его достопримечательностями и красотами, а кто-то остается в нашем родном и любимом городе, где каждое относительно исторически ценное сооружение и каждый музей изучен вдоль и поперек.

— Нет, не сержусь. Ярослав, мне ничего не надо привозить.

— Хорошо, — его голос превратился в обиженный лед. — Я вас понял, Варя. Объявили посадку…

— Я поняла, удачного полета и мягкой посадки.

— Спасибо… Варя?

Я уже отключаюсь, но замираю в последний миг и спрашиваю:

— Да?

— Не исчезай из моей жизни.

Уснуть я больше не смогла, поэтому проснувшегося Дэна ждала овсянка и сырники. На кашу он брезгливо поморщился и отодвинул, а сырники, всю тарелку, придвинул к себе.

— Сначала каша, — я мстительно улыбнулась улыбкой тирана, — будущий врач должен знать о правильном питание и пользе овсянки.

Тарелка сырников уехала обратно на середину стола, а каша была водружена ему под нос.

— Кушай и наслаждайся.

— Варвара, ты не Варвара, а жестокий варвар, — печально констатировал Дэн.

— Знаю, — безмятежно улыбнулся жестокий варвар.

Ну что я могу сделать, если овсянку в отличие от многих любила всегда?

Вообще считаю, что в садике меня недолюбливали именно из-за этого, а не потому, что, как утверждает мама, я отбирала куклы у девчонок, постоянно дралась с мальчишками и не давала никому спать в тихий час.

Неожиданный телефонный звонок заставил вздрогнуть, а высветившийся номер и слово «Геродот» побледнеть и перестать улыбаться.

Из-за стола я встала поспешно и в свою комнату ушла, не обращая внимание на удивленный взгляд соседа.

Геродот.

Отец истории.

Тот, кто звонил, для меня тоже был отцом истории, моим старшим наставником, советчиком, а еще он был куратором моей группы и профессором в нашем универе.

Я долго медлила прежде, чем ответить, но…

За свои поступки надо отвечать.

— Илья Германович?

Внутри что-то ухнуло.

Будто я с разбегу спрыгнула с вышки в холодную воду реки, как было однажды в детстве. Мы искренне считали, что третьего июня после двух дней жары под тридцать вода уже теплая. Если б не Ромка, вытащивший меня за волосы, я б тогда утонула.

— Варя, здравствуй.

— Здравствуйте.

— Через час начнется экзамен. Средние века, кажется?

— Да, — в горле пересохло, похолодело все внутри.

Первый экзамен из пяти.

И если я захочу, еще есть и возможность, и шанс.

Они закроют глаза.

— Варя…

— Илья Германович, я уже все решила, — перебила решительно, пока эта самая решительность еще была.

— Варя.

— И заявление уже написала, — вот это говорю торопливо.

Боюсь, что он успеет сказать?

Переубедить?

Да, боюсь.

Потому что знаю — Геродот переубедит, разложит по полочкам всю мою глупость, и я останусь.

— Заявление не проблема, — он говорит спокойно и как-то вдумчиво, как всегда.

А я выхожу на балкон.

Мне нужен свежий воздух.

— Нет.

— Варя… — в его голосе слышится горечь.

И я сильнее сжимаю телефон.

— Илья Германович, я не могу.

— Не хочешь, — он усмехается.

Да.

Так честней.

Мочь могу, но не хочу.

— Что ж… зайди хоть со стариком попрощаться, — он тяжело вздыхает и, кажется, смиряется.

— Зайду.

Зайду, я еще не забрала академическую справку и аттестат.

Второй день Милка не отвечает на звонки и не заходит ни в какие соцсети. В общем, признаков жизни она не подает.

И на нее это непохоже, поэтому к обеду я начала волноваться, а к пяти вечера уговорила Дэна остаться с Сенекой и поехала к Милке.

Открыла она не сразу, а когда я готова была звонить Ромке, МЧС и бог знает кому еще.

— Чего долбишь? — безжизненным голосом спросила она, отступая вглубь коридора.

А я отпустила руку, прекратив давить на дверной замок, и уставилась на нее.

— Милка… — это было единственное, что я смогла выговорить, глядя на нее.

То, что стояло напротив меня, совсем не было похоже на Милку.

Нет.

Милка не такая.

Она веселая, жизнерадостная, целеустремленная, может немного циничная. Господи, она любая, но только не поникши-опустошенная и равнодушная ко всему!

У нее даже ярко-рыжее волосы потускнели и глаза из насыщенно голубых стали блеклыми.

— Милка, что случилось?! — оглядев ее, наконец выдохнула я и закрыла за собой дверь.

— Юрка ушел.

— Куда ушел? — я непонимающе моргнула.

Почему-то подумалось о хлебе и магазине через дорогу, в крайнем случае за углом.

Это ж Юрка, Юрец, как называл его пренебрежительно Ромка, он Милку обожает и молится на нее! Куда он мог уйти?!

Только за хлебом.

— Не знаю, он не сказал. Собрал вещи и ушел, — Милка пожала плечами и пошаркала тапками на кухню.

Я последовала за ней.

— Как?

— Ногами.

— Мил, я серьезно! — я взгромоздилась напротив нее за барную стойку.

— Я тоже, — Мила тяжело вздохнула и опустила голову на сложенные замком руки.

Тупиковый разговор.

Вздыхаю уже я и встаю, чтоб сварить кофе.

Ибо когда все плохо мы покупаем вино — обычно красное и всегда грузинское, — но, когда все хуже некуда и жизнь летит в тартарары, как сегодня, мы варим кофе.

С красным жгучем перцем и корицей.

Панацея ото всех проблем и разбитых сердец у каждого своя.

— Он сказал, что я мешаю ему развиваться и не соответствую его уровню, — проговорила Милка, когда я домалывала зерна, — что его ждет карьерный рост и будущее, а я без образования сижу в своем банке непонятно кем и это мой потолок.

Я прикусываю язык, чтоб не высказаться.

Потому что бред.

Милка умная, только на редкость упрямая и принципиальная. Решив в десятом классе поступить на клиническую психологию в наш мед, она пообещала себе этого добиться. И было бы все легко и просто, поскольку Милка экзамены сдала хорошо, лучше ее биологию только Ромка написал, но был один большой минус, дорогой минус…

На клинических психологов учили только платно и денег таких у Милы не было.

Идти учиться на что-то другое она отказалась наотрез и вместо этого пошла зарабатывать на мечту.

Поэтому за потолок в банке я лично Юрке готова врезать.

— Еще он на Канары хотел, в июле, — Мила шмыгнула носом, — билеты уже заказал, а я, видите ли, не могу и вообще в деревню собралась к Ба грядки полоть, еще его с собой посмела позвать. С этого у нас все и началось…

Ну да, в принципе понятно.

Где Канары, а где огород в деревне у Ба.

В смысле у бабушки, Анны Николаевны, которая Милку и вырастила одна. Забрала в наш родной небольшой районный город отсюда, когда Милкина мать после первого сентября первого класса уехала за лучшей, а главное свободной жизнью. С утра дочери банты вязала, а после обеда, когда Милка с приехавшей бабушкой вернулись из школы, ее уже не было, только записка и осталась.

В общем, Анне Николаевне пришлось Милку забирать с собой. Так, в нашем классе во вторую неделю сентября и появилась рыжая и веснушчатая улыбчивая девчонка, которую посадили за нами с Ромкой.

Когда же мы закончили школу и уехали покорять столицу области родной, то Анна Николаевна как раз вышла на пенсию и решила переселиться в деревню, благо там имелся дом чуть ли двухсотлетний.

Так сказать, родовое гнездо.

— Просто, Варь, он же полгода ухаживал, — подруга глядит беспомощно и растеряно, — а оказалось, что это я за ним бегала.

Чего?!

От удивления я едва не проворонила кофе и с тихим чертыханьем успела в последний момент.

Да я никогда не забуду этих ухаживаний с надписями на асфальте, милыми пылесборниками, признанием с рупором во дворе дома, охапками цветов и поездкой в Питер в июне прошлого года, где в одну из белых ночей на набережной Юрка официально предложил Милке встречаться.