Три желания, или дневник Варвары Лгуновой

7 июля

От города до деревни с незамысловатым названием Николаевка на электричке ехать три часа и двадцать семь минут до полустанка, а потом на своих двоих еще километров семь через лес.

Или одиннадцать по дороге.

Был еще вариант с автобусом на триста рублей дороже и на тридцать километров длиннее, но люди мы бедные и неспортивные, поэтому….

Всю дорогу я дремала под стук колёс и шипение громкоговорителя, что с завидным постоянством объявлял станции, и, если бы не Милка, я бы проспала и нашу остановку.

— Ты вообще ночью спала? — проворчала она, когда мы уже очутились на перроне.

— Угу, — давясь очередным зевком и жмурясь от яркого солнца, подтвердила я.

— Заметно, — скептически хмыкнула Мила и первой начала спускаться по насыпи к лесу и узкой, едва виднеющейся среди высокой травы тропинке.

Поглядев на безоблачную синь неба и медленно подползающее к зениту солнце, поплелась за ней. В лесу не смотря на тень было жарче и одуряюще пахло травой, пели птички, стрекотали кузнечики, а я лениво думала и вспоминала.

Почему-то так вышло, что моим, Милкиным и Ромкиным воспитанием с детства занимались Анна Николаевна, или как Милка называет ее Ба, и моя бабушка. Правда, моя бабушка как натура возвышенная и утонченная была уверенна, что главное привить детям любовь к искусству, поэтому она отвечала, так сказать, за высокие материи. Именно под ее чутким руководством мы учились есть, прижимая локти к туловищу, танцевать вальс с танго, отличать Ян Вермеера[1] от Питера де Хоха[2], непринужденно цитировать Шекспира и не засыпать от скуки над пьесами Лопе де Вега. Она же таскала нас по всем возможным и невозможным выставкам, балетам, театрам, операм и филармониям.

И пока моя Ба нас окультуривала — с ее слов, — Анна Николаевна, которая преподавала химию в колледже, учила с нами все остальное, занималась, пекла нам пироги, что были под запретом у моей бабушки, водила в парк и на аттракционы. С ней нам разрешалось куда больше и с ней нам было куда веселей. Она умела рассказывать о скучном интересно, а о сложном просто.

Мы с Ромкой ее даже не любили — обожали, и Рома честно признается, что его девяносто три балла по химии целиком и полностью ее заслуга, а я столь же честно могу подтвердить, что геометрию с физикой на пятерки писала тоже только благодаря ей. Это она мне почти на пальцах объясняла задачи по несколько часов подряд и учила со мной доказательства к теоремам, которые наотрез отказывались запоминаться.

— Варька, смотри голубика! — с какой-то непосредственной радостью и детским восторгом воскликнула вдруг Милка и указала рукой на кусты, точнее на поляну за ними.

Сначала я не увидела, а потом присмотрелась и да, голубика.

— Слушай, сто лет ее не ела! — ставя рюкзак на землю и, думая во что не жалко собирать, не менее восторженно сообщила я.

— А тут еще костяника! — азартно крикнула Мила, первой продравшись сквозь кусты.

В общем, минус час и две кепки, плюс куча ягод вперемешку и наши перемазанные, но счастливые рожи.

До деревни мы дошли, когда время перевалило за два часа, и тут же были встречены громким склочным фырканьем и всплеском рук:

— Батюшки, Людка, ты это что ли?! Объявилась?! Что, приехала до бабки родной? Года не прошло!

Мы вздрогнули, застыли и медленно повернули головы.

На обочине стояла дородная женщина в шикарном платье в обтяжку с не менее шикарным декольте. На плечах у нее покоился павловский платок, что взгляд к декольте еще больше притягивал, на ногах туфли с каблуком «я б не рискнула» или «травма рядом». Светлые волосы — кудряшки по моде 50-х, как у Монро.

Разговаривала эта впечатляющая во всех смыслах женщина с каким-то пацаном лет пятнадцати, что имел на редкость страдальческий вид. При нашем появление оживились оба: пацан с явно читающимся на роже понимание, что вот оно спасение и возможность слинять, а она от вида новых жертв.

Честно, глядя на сузившиеся глаза и хищную улыбку ярко-красных губ, я почувствовала себя жертвой! Еще не поняла чего, но жертвой.

Милка же тихо, но очень тоскливо вздохнула, чтобы после громко и радостно-наигранно ответить:

— Азалия Петровна! Как я рада вас видеть!

И я поняла: кто перед нами, о ком скрипела зубами и ругалась Милка после каждого визита к Ба и кто держит в страхе (бандитские группировки нервно курят в сторонке) всю Николаевку, деревни в радиусе пятидесяти километров от нее и администрацию всего городского округа за компанию, в которую она не ленится кататься на стареньком автобусе раз в неделю — а это почти шестьдесят километров — и учить «бюрократических дармоедов» работать и думать головой.

Поняла и почла за лучшее тоже расплыться в самой радостной улыбке.

Чуть нервной улыбке, ибо параллельно вспоминала, что Азалия Петровна — это не только страх и ужас всей округи, но и ходячий аналог многих жизненно-важных тестов, которые делаются совершенно бесплатно и зачастую по принципу: «заочно, но точно».

Список ее тестов возглавляет тест на беременность — определение на глаз, с первой минуты зачатия, а зачастую до него (показатели демографии в районе растут только благодаря Азалии Петровне), затем по популярности и частоте идет тест на отцовство — результат мгновенный, а не 2 недели (показатели разводов тоже растут и тоже благодаря Азалии Петровне), еще есть алкотестер — стопроцентный результат без личного присутствия — и тест на профориентацию, когда не заметил и не поздоровался, а на панель или зону уже автоматически зачислен.

И да, страсти старанием — а что я такого сказала?! — в деревне благодаря Азалии Петровне кипят постоянно и нешуточные. Высшим пилотажем ее сплетен была бедная баба Маня, которая на восемьдесят первом году, сама того не ведая, умудрилась изменить деду Коле под покровом ночи с неизвестным молодчиком.

Кто офигел больше осталось загадкой, но Милка тогда хохотала две недели и уверяла, что первый клиент у нее точно есть, ибо такие фантазии — это клиника в чистом виде.

— А вы что ль на электричке приехали?

— Да, — с натянутой, но улыбкой кивнула Мила.

— И через лес пешком одни?! — снова всплеснула руками Азалия Петровна.

— Да, как всегда, — подруга согласно хмыкнула и спросила на свою голову. — А что?

Лучше б она этого не спрашивала!

О бедном пацане Азалия Петровна позабыла и окончательно переключилась на нас, и мы проводили его резво драпанувшую в ближайший проулок спину завистливыми взглядами. Нам бежать было некуда.

— Так говорят, леший завелся у нас, — округлив глаза, поведала Азалия Петровна, — тебе бабка что, не рассказывала?! Идешь и словно смотрит кто в спину, оглянешься никого, три грибника у нас уже пропали…

Последнее было выдано с опасливой оглядкой, перекрестом, плеванием через левое плечо и таинственным шёпотом.

— И что, не нашли? — спросили хором и даже чуть заинтересовались.

— Да нет, — крайне неохотно и с кислой рожей вздохнула Азалия Петровна, — через три дня сами вернулись. Водка у них закончилась.

Кровного врага в лице Азалии Петровны мы, конечно, себе нажили, но сохранить серьезные лица и не расхохотаться было выше наших сил.

Мы видим Анну Николаевну еще с перекрестка, поскольку ее дом стоит на пригорки и просто потому, что Милкину Ба невозможно не заметить.

— Как ты думаешь, что она ему ответит? — пихает меня Милка и закусывает губу, чтобы не рассмеяться.

А я, вглядываясь в еще далекие от нас две фигуры на асфальтовой площадке, морщу нос и пытаюсь спародировать ее низкий грудной голос, который до сих пор сводит с ума мужчин от мала до велика:

— Это очень похвально с вашей стороны, мой дорогой, но боюсь принять ваше предложение сегодня не могу, поскольку уже согласилась сходить в кино вечером с Аркадием Павловичем. Ах, вы меня не в кино, а замуж зовете?!

Мы фыркаем, глядя как Анна Николаевна благосклонно принимает большой букет от человека с светлом костюме, шляпе и с тросточкой и отрицательно качает головой. Лицо ее кавалера мы не видим и возраст определить не можем, но морально мы готовы к любому возрасту, поскольку кавалеры Ба варьируются от двадцати лет и до старческого маразма…

И вопроса: «Что они в ней находят?» у нас никогда не возникает.

Потому что Анна Николаевна сама по себе очень своеобразная и иногда под настроение «я счастлива, осчастливлю остальных» я предлагала ее даже познакомить с Савелием Евстафьевичем. Правда, при их эксцентричности они бы прекрасно дополняли друг друга, но Милка всегда была против, причем категорически.

— Двоих не выдержу, — с ужасом на лице отрезала она и бледнела.

Тут я была вынуждена согласится.

Одно то, что любимая актриса Ба — Фаина Раневская, говорит уже о многом. Впрочем, не только это. Если б меня попросили назвать первую ассоциацию при ее имени, я б не задумываясь ответила, что длинный мундштук, янтарный и старинный. С ним Анна Николаевна почти никогда не расстается, примерно, как и с льняными брючными костюмами, шляпками-таблетками — обязательно с вуалью — и платьями-футлярами чуть ниже колена. Туфли у нее всегда с высоким каблуком, потому что, по ее словам, женщина должна носить туфли до последнего, пока может и здоровье позволяет.

Для дома у нее целый гардероб шелковых халатов-кимоно и платков, которые она повязывает на манер индийского тюрбана.

Ей идет и добавляет ее внешнему виду восточной экзотики, которая смотрится сногсшибательно вместе с подведенными ярко-голубыми глазами, точенным профилем и высокими скулами. К тому же морщин у Анны Николаевны мало и больше сорока ей никто никогда не дает. Со спины она вообще похожа на девушку — невысокую и худенькую, как тростиночка.

Только впечатление сие обманчиво и более сильного человека, чем она я не встречала.

А еще и только для нас Анна Николаевна — это теплые и мягкие руки, понимающая, чуть ироничная улыбка и запах сигарет, жасмина, трав, что все вместе сплетаются и образуют неповторимый и любимый для нас запах дома.

— Вертихвостки мои соизволили почтить старую и больную женщину своим присутствием, — щурясь, насмешливо улыбаясь и выдыхая очередную порцию дыма, наконец заметила нас старая и больная женщина.

— Ну что вы, Анна Николаевна, какая вы старая, какая вы… — взволнованно приняв всунутый обратно букет, начал кавалер.

Но Анна Николаевна его повелительно перебила:

— Мася, заткнись и улетучься, как аммиак при нагревании.

— А букет… — попытался не улетучиваться незадачливый Мася, которому на ближнем расстоянии оказалось не больше сорока пяти.

— Потом, — отрезала Ба и легко его развернула и в спину подтолкнула. — И на будущее, Мася, лилии я не люблю, покупай розы. Красные.

Мася закивал китайским болванчиком и почти побежал, на ходу доставая телефон, а Анна Николаевна проводила его снисходительным взглядом и повернулась к нам.

— Ну? Я долго буду ждать?

И мы кинулись к ней на шею с двух сторон.

Во двор мы заходим еще нескоро, а зайдя переглядываемся с Милкой и с криками:

— Я первая!

— Чур я!

К широкому крыльцу несемся на перегонки и на веранду, она же летняя столовая, взбегаем толкаясь, а из нее, привычно путаясь в белоснежной занавеске, вваливаемся в просторный коридор — сени — и придирчиво оглядываемся: что изменилось?