Беглецы

— Заткнись!

— Разве что торговцам мясом на черном рынке… — Громкий шлепок оборвал ее речь, и послышались рыдания.

Чин повертел головой, чтобы размять шею. Ему хотелось грохнуть рукой по стене и остановить того человека, но у него собственных забот было предостаточно. Он выглянул наружу и принялся всматриваться в темную, покрытую лужами улицу. Его слух напрягся, пытаясь различить голоса и шаги полицейских. Но было тихо. Глубоко вдохнув, Чин выскочил из укрытия и помчался мимо закрытых одинаковых дверей с облупленной краской.

Только после наступления комендантского часа Чин добрался до дома — бетонной коробки с пустыми темными окнами, зиявшими, словно разинутые пасти. Парень подбежал к боковому входу, толкнул тяжелую дверь и ухватился за перила лестницы, чтобы бежать наверх, но ноги его так тряслись, что он опустился на пол и некоторое время сидел, не в силах унять дрожь. На лестнице было темно и пахло железом, будто от ржавого ведра с водой или от размазанной по металлу крови. Чин вытер слюну в уголке рта и понял, что не чувствует левой половины лица. Он осторожно потрогал это место: челюсть и щека опухли, левый глаз наполовину закрылся. «О господи!» Осознав, как сильно пострадал, Чин уперся руками в колени и согнулся пополам. Синяк под глазом не скроешь от родных, и уж тем более от сокурсников. Начнутся расспросы.

Парень смотрел на грязный бетон под ногами. Всего двадцать четыре часа назад он был в Пхеньяне, с Суджей, и они вместе жевали сладкий дук, а теперь он удирает от полиции по улицам Янгдока. Господи, как же он ненавидит этот город и то, что здесь с ним случилось! Уж лучше было остаться в Пхеньяне! Не стоило сюда приезжать!

Чин сунул руку в мешок и растер кукурузную муку двумя пальцами. Еда! Это была самая настоящая еда! Благодаря этому мешку его мать и сестра не будут голодать.

Он снова завязал мешок, заставил себя выпрямиться и устало потащился вверх по лестнице, но с каждым шагом идти становилось тяжелее, а желание скрыться только крепчало. После пятого пролета Чин в нерешительности остановился на темной площадке, решая, что предпринять: сбежать или показаться на глаза семье. Он прокручивал в голове дальнейшие шаги. Может, отнести мешок обратно в полицейский участок и припрятать там же? Или выбросить где-нибудь, чтобы избавиться от улик? Но, наверное, он не сможет позволить такому ценному продукту пропасть зря.

В конце концов Чин толкнул дверь и ввалился в коридор. Ведя кончиками пальцев по стене, он считал двери, пока не дошел до шестой справа, а потом ощупал ее в поисках знакомой выбоины на ручке. Эта выбоина появилась, когда отец принес домой тесло и случайно ударил им о ручку. Чин положил пальцы на выемку, но никак не мог собраться с силами и войти.

— Кто там? — раздался голос аппы из-за двери.

Чин задержал дыхание.

— Кто там?!

«Черт!» Чин распахнул дверь и вошел. Руки сделались холодными и мокрыми. Мать с отцом и Ённа сгрудились вокруг маленькой свечки. Аппа сидел на полу, скрестив ноги и уперев руки в колени. Увидев Чина, он наклонился вперед, и по его изборожденному глубокими морщинами лицу заплясали колеблющиеся тени.

— Где ты был?

Чин расстегнул куртку, ухватил мешок за узел и вытащил из-за пояса. С глухим стуком он опустил его на пол.

— Что это?

— Это для нашей семьи.

Мать протянула руку, подвинула мешок к себе и развязала узел:

— Омона! Ты только посмотри!

— Ух, — прокряхтел отец. — Откуда это?

Чин оперся спиной о стену и медленно сполз на пол. Ноги от смертельной усталости не держали. Ему даже трудно было дышать. А мать с Ённой, склонившись над мешком, все щупали кукурузную муку.

— Где ты это взял, придурок? — раздраженно процедил отец, стараясь не повышать голос, чтобы не услышали соседи.

Чин молчал. Слов у него не было. И мыслей тоже.

— Это же… — отец осекся. — Ты принес в наш дом злосчастье!

Умма, по-прежнему склоняясь над мешком, обмакнула в кукурузную муку пальцы, а потом поднесла их ко рту.

— Она свежая! — воскликнула женщина, двигая челюстью.

Смешавшись со слюной, мука у нее во рту превратилась в липкую массу.

Чин напряженно смотрел на свечу и не мог отвести глаз от горячей желтой сердцевины пламени.

Отец встал на ноги и отвесил сыну оплеуху:

— Кто научил тебя воровать? Выброси это, негодяй! Я не потерплю такого в своем доме!

— Нет! Пожалуйста! — Мать попыталась оттащить мужа.

— Я не могу сидеть и смотреть, как вы умираете, — проговорил Чин.

— Что ты принес в наш дом?! Откуда это?! — закричал Пак и ударил сына по уху, а потом еще и еще раз.

Голова Чина дернулась в сторону, обнаружив распухшую, бесформенную левую щеку.

— Оппа! — вскрикнула Ённа. — Что случилось? — Она подползла к брату; ее холодные пальцы нервно трогали его лицо.

— О нет! Кто это тебя так? — Мать выпустила руку мужа и бросилась к Чину.

Пак смотрел, как жена суетится вокруг сына, и когда она, обняв Чина, начала укачивать, в отвращении скривил тубы.

— Отойди прочь, женщина, — прохрипел он.

— Что ты натворил, сыночек? — заплакала мать.

— Ничего не случилось.

— Проходимец украл кукурузу, — проворчал отец. — Какому идиоту вздумалось принести это в мой дом? А? Нужно избавиться от мешка!

— Я могу взять немножко, а остальное ты вернешь, хорошо? — зашептала мать. — Ённа, принеси из кухни миску.

— Это некуда возвращать, умма. Это наша кукуруза.

— Но… здесь больше, чем у нас было.

— Она наша, — с нажимом повторил Чин.

— Но… — Умма замолчала и убрала руку от мешка.

Не произнеся больше ни слова, Чин тяжело поднялся, вышел за дверь и, спотыкаясь, пошел по гулкому коридору, пока снова не очутился на лестнице. Спустившись, он уселся на нижней площадке. Холод бетона легко проникал сквозь брюки, и все тело неприятно ныло. Чин похлопал себя по рукам и ногам, чтобы согреться. Это были его университетские брюки из виналона — ткани, знаковой для идеологии чучхе, призывавшей к патриотической самодостаточности. Если Северная Корея не могла разводить овец или выращивать урожаи хлопка и льна, то она могла производить ткань из того, что имела. То есть превращать антрацит в прочное синтетическое волокно — виналон. Как воду из вина, они делали из угля ткань. Чин и его однокашники должны были стать лидерами следующего поколения и гордились тем, что носили эту славную ткань, поскольку она символизировала чучхе.

Перед мысленным взором Чина замелькали картины тех событий, что произошли за последние несколько часов: полицейский рейд, полицейский под велосипедным навесом, удар в лицо, мешок кукурузной муки. Все эти сцены вставали у него перед глазами, как кадры фильма или кусочки мозаики, и медленно перемещались, складываясь в одну ужасающую мысль. Поскольку кукурузная мука была в государственных руках, формально она принадлежала Дорогому Руководителю. Он украл ее у Дорогого Руководителя!

Чин согнулся в три погибели и напрягся всем телом. Потом еще раз. Его стошнило слюной, потому что желудок был пуст. Нужно убираться отсюда, пока его никто не обнаружил.