Без остановки. Автобиография

Несколько дней мы провели в Бу-Саада[165], где за нами по пятам ходил неутомимый гид, который стремился нам что-то показать. Он готов был показать всё, что угодно: базар, песчаные дюны или пересохшее русло реки. Однажды гид упомянул о том, что девушки из племени улед наиль[166] могут станцевать для нас обнажёнными. Мы сжалились над гидом и попросили его устроить нам представление. До этого в городе Джельфа мы спали в комнате с тремя женщинами из этого племени, подцепили от них вшей, от которых избавились только в Алжире[167], где сходили в баню-хаммам, так что ночевать в борделе в Бу-Сааде не собирались. В заведении оказалась одна миловидная девушка (на вид ей было лет шестнадцать), изображавшая из себя недотрогу. Переспать с ней каждый из нас мог за пятнадцать франков, а вот за то, чтобы посмотреть, как она танцует без одежды, пришлось бы выложить семьдесят пять. Более того, хозяйка заведения, с которой мы торговались, сказала, что девушки обычно не танцуют голыми, и она не уверена, что та, которую мы выбрали, на это согласится. Джордж считал, что надо бросить эту затею, но я настоял и сказал, что заплачу, если девушку убедят для нас станцевать. Она в результате согласилась, но ужасно стеснялась, раздеваясь. В какой-то момент не выдержала и убежала в соседнюю комнату, где была хозяйка, с которой мы общались. В той же комнате был и наш гид, и девушка вылетела оттуда как ошпаренная. Танцевала скверно, и весь танец длился где-то пять минут. Но это не имело значения, потому что она была вполне привлекательной. Всё, что она исполняла телом, радовало глаз. После окончания танца мы расплатились с женщиной, и девушка спросила, кто из нас будет с ней спать. Когда мы оба отказались, она сделала вид, что ужасно расстроилась. Мы вернулись в отель, только я успел потушить свет в комнате, как услышал, что дверь комнаты Джорджа открылась, и раздались его шаги по коридору. На следующее утро он признался, что вернулся, чтобы провести с ней часик, но будучи человеком по-своему, как и я, скрытным, упомянул об этом как бы невзначай.

В Бу-Сааде мне в голову пришла мысль покататься верхом. Лучше бы я сразу выбросил её из головы. Лошадь взбрыкнула, седло сползло и оказалось у неё под пузом. Я некоторое время держался без седла на галопирующей лошади. Потом она меня сбросила, и я упал лицом в пересохшее русло реки. Когда я поднялся, лошадь была уже где-то на горизонте и всё ещё неслась во всю прыть. В результате падения у меня сломались часы, и несколько дней потом я отчаянно хромал.

Мы вернулись в Алжир в отель, где я оставил свои вещи, и потом снова пошли на юг. В Туггурте у нас были проблемы с полицией, ну, французы всегда остаются французами, то есть подозрительными ко всему, что им непривычно, но все проблемы ограничились тем, что в комиссариате нас подробно расспросили о причинах, по которым мы находимся в Алжире. Два дня спустя я встретился с bach'hamar / представителем местной племенной администрации и договорился, что нам дадут двух верблюдов и погонщика, чтобы мы пересекли северную оконечность Большого Восточного Эрга[168] и попали в город Эль-Уэд. Мы купили ящик бутылок минеральной воды Vittel, большую коробку печенья и пять килограмм фиников деглет нур[169], а также приобрели десятиметровые одеяла из верблюжьей шерсти. Под ними можно спать (а если свернуть, то будет седло). На наших верблюдах сёдел не было.

К востоку от Туггурта мы проехали через череду небольших оазисов, а в воздухе летала саранча. Наш погонщик ловко ловил насекомых за крылья, отрывал голову и лапки, а потом с довольным выражением лица съедал, как сельдерей[170]. Ни Джордж, ни я не отведали сего кушанья. Ещё мы не пили из его бурдюка. Туда он налил воду светло-зелёного цвета, которую набрал из колодцев, встречавшихся на нашем пути. Работа погонщика заключалась в том, что он шёл рядом с верблюдами и следил, чтобы те, с горем пополам, но шагали в одном общем направлении, что было совсем не просто, так как верблюды были животными вьючными и не приучены, чтобы на них ездили верхом. Если по пути встречалась какая-нибудь хилая растительность, погонщик позволял верблюдам отойти к ней и поесть. Он был против, если мы пинали животных в бока, стараясь заставить их идти. Иногда верблюды замечали в стороне что-нибудь белое и двигались туда из любопытства. Этим «белым» неизбежно оказывалась груда костей. Верблюды хватали по кости и начинали её жевать, пока крайне возбуждённый погонщик не отнимал кость. Он объяснил, что если верблюд жуёт кость, то не будет останавливаться и пастись, а он хотел, чтобы его животные могли подкрепиться по пути.

Какой-либо конкретной дороги не было, но когда возникали сомнения, в правильном ли направлении мы идём, надо было забраться на ближайшую высокую дюну, чтобы увидеть следующий бетонный верстовой столб, которые французы поставили вдоль маршрута. Ночевали в опорных башнях с четырьмя высокими стенами, бурджах, возведённых французами для нужд караванов. Одна сторона бурджа — для верблюдов, а люди на другой. Внутри строения были ряды кабинок со стенами и потолком, но пола не было. Ты заворачивался в одеяло и спал на песке. На рассвете мы пили чай и двигались в путь. На третий день пути от непривычных движений верблюда я себе там всё страшно натёр и решил идти пешком. Джордж поступил так же. Во время переходов погонщик вязал. Он сказал, что делает себе кашне, один конец был у него уже вокруг шеи. Погонщик шёл, опустив взгляд на спицы для вязания.

Через три дня мы добрались до региона Суф, где были оазисы, похожие на воронки в песке, а потом дошли до города Эль-Уэд, где расплатились и расстались с погонщиком. В ресторане гостиницы Transatlantique давали местную воду, уверяя нас, что она не заражена.

Нам не сказали, что в этой воде было высокое содержание солей магнезия. В три часа утра у меня дико заболел живот и затошнило. Жутко пучило, будто во мне бомба взорвалась. С Джорджем всё было в порядке, потому что за ужином он пил вино. Я провёл в постели весь день, что, впрочем, не меняло наши планы, так как надо было ждать два дня грузовика на гусеничном ходу, отправляющегося в город Нефта в Тунисе. В общем, мы решили поехать в Тунис. Поездка на грузовике на гусеницах была занятной. Чувство, что долго катишься на американских горках. Всё утро грузовик поднимался на дюны и потом с них спускался. Спустя два дня мы оказались в Кайруане, где вшей в кроватях было не счесть. В местном банке я безуспешно пытался обналичить чек American Express. Сразу по выходе из банка нас забрала полиция, отвела в комиссариат и долго допрашивала. Потом у меня, по непонятной причине, конфисковали паспорт и чековую книжку. На следующий день снова без объяснений всё вернули, и на поезде мы отправились в Тунис.

В Тунисе я перво-наперво пошёл в американское посольство, чтобы получить франки. Дело в том, что доллар нигде не меняли. Возникало чувство, словно американский президент закрыл все банки. Когда мне сообщили, что с долларами в Тунисе «напряженка», я спросил, что сотрудники посольства советуют людям делать в подобной ситуации. Они посоветовали занимать франки у друзей, как поступали они сами. Я не стал им объяснять, что только приехал в Тунис, где нахожусь первый раз в жизни, и не успел найти друзей, которые охотно одолжили бы мне денег хоть на коробок спичек. Последние франки в кармане, на которые можно было бы купить еды, я потратил на отправку четырёх телеграмм в Европу. Умолял людей прислать любое количество франков, с которыми им не жалко (на время) расстаться. Прошла почти неделя. На электричке мы доехали до города Сиди-Бу-Саид. Я хотел увидеть барона д'Эрланжера, написавшего толстенную книгу об арабской музыке[171]. Сам барон оказался в отъезде, но его библиотекарь нас радушно принял. Единственная достопримечательность, которую я видел в Карфагене — пасущееся на лугу стадо коров. Мы ели в самых дешёвых местах медины, к счастью, в отеле нас не торопили рассчитываться. На телеграммы ответил только Брюс Морриссетт из города Клермон-Ферран. Выслал мне денег, которых хватило на оплату счёта в гостинице и билет третьего класса до Алжира. Джордж решил ехать на север Туниса, чтобы откуда перебраться в Сицилию, и мы расстались.

У меня не было денег, чтобы поесть в поезде, но потом я узнал, что там вообще не было вагона-ресторана. В первое утро я бродил по коридорам вагонов, заглядывая в купе, и увидел странную сцену. В купе было двое молодых мусульман, один из которых делал другому укол шприцем в бедро. Чуть позже я снова проходил по тому вагону и увидел точно такую же сцену. Парень, который делал укол, заметил меня. Может, я и раньше попался ему на глаза, когда проходил мимо их купе. Он убрал шприц, открыл дверь и вышел в коридор. Мы разговорились. Парень сказал, что у его брата туберкулёз, и он возил его из города Константина в Тунис на приём к врачу. Они ехали в Сук-Ахрас, поблизости от алжиро-тунисской границы, где его брат ляжет в санаторий. А пока, как велел доктор, он делал брату уколы морфия, и делал часто. С печалью в голосе он признался, что не верит, что брат выживет. Мои финансовые сложности по сравнению с его проблемами казались полной ерундой, но я всё же о них упомянул. Парень сказал, что я могу пожить в доме его семьи в Константине, пока не откроются банки. В городе был хаммам, которым владел его друг (он ему напишет записку). Эту ночь я могу провести в хаммаме, а на следующий день в шесть вечера мы с ним там встретимся. Поезд подъезжал к Сук-Ахрасу.

Парень написал по-французски короткую записку, которую я должен буду отдать владельцу хаммама, и подписался «Хассан Рамани». Потом вместе с братом (тот, когда встал, и правда, выглядел очень нездоровым) собрал вещи, и они вышли из поезда.

Я прибыл в Константину когда смеркалось, и нашёл хаммам, который оказался просторным и чистым. Меня даже накормили шашлыком с чаем, так что мне не пришлось выходить на улицу, которую замело глубоким снегом. Но как только я устроился в дальнем углу на коврике, появился клиент с guin-bri — что-то типа крестьянской лютни, и начал играть. Играл отменно, и несколько мужчин встали и начали танцевать. Они громко хлопали в ладоши, гортанно вскрикивали и смеялись. Лёжа, я видел их колеблющиеся силуэты (бёдра и головы были обвязаны полотенцами). В любой другой момент я насладился бы музыкой и мерным красивым танцем. Приблизительно в час ночи я нашёл владельца хаммама и попросил его, если возможно, перевести меня куда-нибудь, где тише. Он отвёл меня на этаж выше, в пустую тёмную комнату, где было гораздо прохладнее, дал мне ещё одно одеяло, на которое я ещё положил своё пальто. Утром я оставил свой багаж в хаммаме и пошёл исследовать город. Взошло солнце, снег таял, повсюду текли ручейки воды. Город был заключён в пределы огромного естественного оборонительного сооружения, узкого и глубокого рва. Где-то внизу гудела невидимая река, наполненная водой растаявших на горах Ходна снегов, снизу постоянно поднималась водяная взвесь мельчайших капель. На крышах домов тихо стояли аисты, а воздух был наполнен тоскливым ароматом поздней зимы.

Хассан Рамани встретил меня в шесть вечера и отвёл в дом на окраине города, у самого рва. Члены его семьи приняли меня радушно, можно даже сказать, как блудного сына. Каждый приём пищи превращался в банкет с женскими танцами и пением. Днём мы ели на длиной террасе с видом на пропасть, а из-за водяной взвеси в воздухе почти не было видно другого берега узкой пропасти. Всё было здорово, но я хотел добраться до Алжира и почитать почту, поэтому спустя три дня распрощался и тронулся в путь.