Разговоры с мёртвыми

Глава 8

Неимоверность нашей яви

Смешна, бесстыдна и глупа.

Но так безрадостна, что вправе

Смеяться только черепа.

Поль Верлен

Летом работать легко, земля сухая и рыть яму одно удовольствие. Проблемы возникают тогда, когда натыкаешься на скальные породы. Иногда попадаются крупные камни и их приходится выковыривать из почвы.

Осенью и весной земля мокрая, липнет к лопате, и с ней много хлопот. Весной к тому же она мёрзлая. А зимой мы вынуждены разводить костры, чтобы прогреть землю. Само собой, она прогревается не на два метра, а сантиметров на двадцать-тридцать. После чего вновь разводится костёр. И так пока не достигнешь нужной глубины.

Славяне в зимнее время, когда не могли спускать покойников по воде, запрягали в сани неосвоенных коней или оленей и, положив в них лодку с покойником, отправляли её в неизвестную даль.

Зимой стоимость могилы возрастает в два раза, и ещё полтора века назад русские ставили мертвецов в усыпальницы или притворы при колокольнях и там держали их до весны. Весной семейства разбирали своих покойников и хоронили их на кладбище.

Новая работа мне нравилась больше, чем прогулки по детству. Хотя мои новые приятели были далеко не ангелочки.

– Я у себя в классе почти всех баб перетрахал, – говорит Жека. – Только Аньку и Верку не отодрал. Но они никому не давали. Верка деревенская такая бабища. Я не знаю, какой болт нужен, удовлетворить её. А Анька тихоня, какая-то забитая, на неё и не встанет.

Жека смеётся, и при смехе у него из носа вылезают и вползают внутрь, извиваясь, словно червяки, зелёные струйки.

– У нас все друг с другом мутили, класс порнухи какой-то. Как-то раз было у нас чаепитие в одиннадцатом классе. Класснуха вышла куда-то, все типа чай пьют, танцуют. На самом деле, мы водку из-под стола глушили. А у нас два помещения было: где уроки проходят и где класснуха отдыхает. Так вот я Машку там на столе жарю, и тут Вера Олеговна заходит, прикинь? – Жека обращается ко мне с Архипом. Иваныч его не слушает.

– Работай давай, раскудахтался, – ворчит он.

Жека не откликается на его слова. У них с Иванычем взаимная нелюбовь.

– Молчун, заткни его, – Иваныч толкает меня в плечо.

Архип склабится.

– Я думал: кранты нам, – продолжает Жека. – А она, как ни в чём ни бывало, развернулась и ушла. Я аж кончил от неожиданности. Говорю Машке: «Давай ещё раз, не получилось». А она всё, ни в какую. Ну хоть так закончилось.

Иваныч из-под бровей поглядывает на Жеку, втыкает лопату в землю и надавливает на неё ногой.

– Патлатый, ты работать будешь? – голос у Иваныча хриплый, простуженный. Его щёки и подбородок покрыты неопрятной щетиной. Одет он в свитер с растянутыми рукавами и безвольные штаны.

У Жеки длинные, сальные волосы до плеч, за что его прозвали Патлатым. Он расчёсывает их на пробор, предварительно намочив расчёску в воде. Волосы его всегда гладко прилизаны.

Архип собирает землю совковой лопатой и отгребает её в сторону. Лицо его пересекает длинный шрам, под глазом свежий синяк. Его регулярно избивают подростки со двора. В былое время мальчишки не смели бы к нему приблизиться, но калека для них лёгкая добыча. Бывает, они отбирают у Архипа деньги.

– Что, Архип, снова получил? – спрашивает Иваныч.

Бывший шулер кивает, плечи напряжены.

– Опять они?

Ещё кивок.

– Дождутся у меня. – Иваныч слов на ветер не бросает. – Много?

– Пятеро.

Иваныч по пояс погружён в свежую яму. Чтобы не мешать друг другу, мы с Жекой ждём своей очереди. Кроме этой, сегодня нам предстоит сделать ещё три могилы. Отработать, говорим мы.

– Эту отработаем и ещё три на сегодня, – час назад объявил Иваныч.

Он у нас вроде бригадира.

– Собаку когда-нибудь ели? – спрашивает он.

Любителей такого деликатеса нет.

– Ну вы даёте. Значит, будете. Мне тут мужик один добермана отдаёт.

Иваныч откладывает в сторону лопату и протягивает вверх руку:

– Давай.

Я вытягиваю бригадира наверх и занимаю его место. Жека становится вместо Архипа.

Иваныч отряхивается.

– Он купил свиную тушу и в холодильник положил. Приходит с работы, а доберман холодильник открыл и жрёт её. И на кухню никого не пускает, кидается сразу. Так сутки на кухне и жил, пока свинью не сожрал.

Иваныч привёл себя в порядок.

– А теперь мы его съедим. Такая собака ни к чему в доме. И ребёнка страшно с ней оставлять: мало ли что у неё в голове. Где обитаю, все знают? – Иваныч разминает в пальцах «Беломорканал».

– Я у тебя бывал, – говорит Архип.

Мы с Жекой не отвечаем.

– Тогда слушайте внимательно. Тебя, Патлатый, тоже касается, – добавляет Иваныч.

Обитает он на территории бывшей колонии в двухэтажном брусовом доме. На участке в семь соток также сооружён сарай и баня.

Мы заходим в дом, разуваемся в прихожей и проходим в комнату. Перед нами – диван, справа стол и четыре стула, за ними – шкаф, напротив – телевизор на тумбочке. Пол закрывает старый ковёр.

Жека одет в серые брюки с тупыми стрелками и клетчатую рубашку. На Архипе деловой костюм, ткань стретч испещрена полосками. Иваныч в тех же безвольных штанах и застиранной майке. Мы не так уж плохо зарабатываем, но все мы, кроме Архипа, плохо одеваемся. Мне главное, чтобы одежда была чистой. Жека неряха сам по себе. А Иванычу не для кого одеваться. Он или на работе, или в своём доме на отшибе.

Мы садимся на диван, Иваныч располагается на одном из стульев.

– Сейчас привезти должны.

Жека чистит ногти пилочкой. Он одевается во что попало и никогда не гладит брюки, но тщательно следит за ногтями и причёской. Работает Жека только в перчатках, и в тот день, когда он возьмёт лопату голыми руками, точно грянет гром и молния расколет земной шар на части.

– Обещали с минуты на минуту, – Иваныч выглядывает в окно. Что он там собрался увидеть, непонятно: высокий сплошной забор окружает весь участок. Видимо, Иваныч настолько привык к изоляции, что и дома создал полный уют. – Что-то нет. Может, чайку пока?

Жека невозмутим.

Архип чешет живот, закинув ногу на ногу.

– Я бы не отказался.

Иваныч уходит в соседнюю комнату и гремит там посудой.

На улице ещё светло, а в доме полумрак. Тёмное дерево, старческий ковёр и скудная обстановка комнаты создают мрачный эффект. Я бы не удивился, если бы из углов зыркали крупные пауки и плели там свои уютные сети.

Жека отрывается от ногтей, встаёт и важным шагом направляется к стулу Иваныча. Дойдя до него, грохается на сиденье.

– А у нас такой случай был, – без предисловия начинает Патлатый. – Сидели мы в подвале. А у нас одна тёлка была, всё время с пацанами таскалась. Нам лет по тринадцать было. И вот она, девственница, конечно, нашего возраста, к нам пришла. Зачем припёрлась, чёрт знает. Она часто с нами в подвале зависала. Хи-хи да ха-ха. И мы сидим в карты играем, и тут Лысый говорит: «А давай Надьку разыграем?» А она: хи-хи, ха-ха, дура, думала мы шутим. Да мы и шутили. А потом что-то раз так, разыграли её, нас четверо было: я, Лысый, Клещ и Андрюха. И Андрюха – бац! – Надьку выигрывает. А мы говорим: «Ладно, оставим наедине вас, занимайтесь, чем хотите». Надька всё смеётся, смешно ей. Мы вышли из каморки, а сами стоим, метров на десять отошли, притаились, слушаем. Андрюха давай Надьку прикатывать: мол проиграли тебя, раздевайся. А она ни в какую. Видно, почувствовала, что жареным запахло. А метаться уже поздняки. Короче, Андрюха давай Надьку ломать, не бил, а так – бороться. Клещ говорит: «Пошли быстрей». Мы залетели, скрутили Надьку аккуратно, знаем, что за синяки и рваную одежду притянуть могут. Завалили её на стол. Андрюха, на правах первого, отдолбил её. Потом я. Потом пацаны. Потом по вторяку пошли. Надька сначала дёргалась, а потом успокоилась, лежит и даже не шевелится. Кровь, конечно, там, измарался. Да ладно. Потом ещё пацаны пришли, тоже Надьке засадили. А потом мы пошли на крыльце покурили, в киоск сходили, спирта взяли. Пузырь распили в другой каморке, в ту заходить неохота. Вернулись часа через три – Надька всё так же лежит. Вот дура! Лежит и в потолок смотрит. Вот дура, да?

Жека смеётся, зелёные змеи танцуют джигу у него под носом.

Из соседней комнаты выходит Иваныч. В руках у него две кружки с тёмным чаем, от них поднимается пар. Хмурясь, он обращается к Архипу:

– О чём разговор?

Архип морщится, делает неопределённый жест рукой.

Иваныч ставит кружки на стол:

– Разбирайте.

Жека тянется за кружкой, Архип встаёт и подходит к столу. Иваныч вновь растворяется в комнате. Возвращается с ещё двумя кружками и пакетом пряников.

Пьём чай. У меня такое впечатление, что глотаю концентрированную заварку, от неё вяжет во рту и перехватывает дыхание.

– Иваныч, а чай у тебя чефир настоящий, – произносит Архип. – Привычка?

Иваныч сдвигает брови на переносице.

– Какой там чефир? Ты не знаешь, какой настоящий чефир. Это, когда маленькую пачечку, вот как раньше были, со слоном, на кружку завариваешь. Вот это чефир.

Иваныч делает большой глоток.

– В дни моей юности отец просил ему чефир заварить. Так у него специальная кружка железная была, и к ней ручка длинная приварена. Вот в неё пачку высыпаешь, минут пять держишь. А вонища, это не высказать. Достал, верхонкой закрыл, дал настояться. И вот батя пьёт, сердце работает.

Иваныч неуклюже улыбается.

– А ты говоришь «чефир». А как блатные гоняют? Мы по этапу ехали, казалось бы, подожди немного, нет – надо именно сейчас дымить. Они носки какие-нибудь подожгут. А там по типу купе сделано, только решётки везде, а не двери. И видно всё, и запахи все сразу разносятся по вагону. А они коптят вовсю. Вонь стоит, дым. На пол ложишься, чтобы хоть дышать немного. А ты «чефир» говоришь.

Архип с интересом следит за Иванычем. Жека хотя и делает вид, что ему разговор безразличен, навострил уши, прилипнув губами к кружке.

– А ещё менты издевались. Не кормят по три дня, а потом селёдкой как накормят и пить не дают. Мы тогда собираемся в одну сторону все и начинаем поезд раскачивать. Страшно. Менты сразу гонор теряют, дадут воды, и в туалет не пускают. Бабам хорошо, они сели, облегчились, моча в коридор вся вытекла. Если что, тряпкой вытрут. А мужикам хоть на стены лезь. И мы снова поезд раскачиваем. И так всю дорогу. Издеваются над нами.

У Иваныча грустный взгляд, губы тонут в щетине.

– И в туалет по-большому не сходить. Вроде хотел, сел, а на тебя эта морда с автоматом смотрит. Говоришь: «Отвернись, куда я сбегу?» А он молчит и смотрит. Сразу всё желание пропадает.

Решив, что такой густой чай пить невозможно, ставлю кружку на стол, отодвигаю её от себя и грызу пряники всухомятку.

– Много чего было, – вспоминает Иваныч. – Жизнь – она кривобокая.

– А петухи у вас были? – спрашивает Жека.

Иваныч недовольно косится на него.

– Всякие были. Тебе что: заняться нечем? Всякую ерунду спрашиваешь.

Жека склабится.

– Тьфу, блин, – Иваныч притворно сплёвывает на пол. – Я понимаю, озабоченный, но не до такой же степени. Если хочешь знать, я никогда на петуха не позарился, хотя и три срока оттянул, – бригадир из-под бровей зыркает на Жеку. – А ты, наверное, не отказался бы.