Разговоры с мёртвыми

– Крюк видишь?

В потолок дровника в левом углу от входа вгрызается и изгибается остриём вверх железный крюк.

– Кобеля на него повесишь, чтобы кровь стекала и обдирать его легче было. Жаль, шёрсть гладкая – шапку не сошьёшь.

Иваныч наклоняется над доберманом. В руке бригадира тот самый столовый нож, который приносил Архип.

– Сейчас горло перережу, кровь солью – и повесишь. Понятно? – от носа к губам Иваныча тянутся две раздражённые линии-морщины.

Плотная мозолистая ладонь ложится на голову добермана, задирает её вверх. Нож давит на горло. Рывок, голова вздрагивает, между туловищем и головой появляется зазор, он расширяется, растягиваясь в обе стороны. На шее набухают жирные капли. Они текут, извиваясь, вниз, сгущаются по мере увеличения зазора, темнеют и взрываются, бьют потоком. И всё это в течение четырёх секунд. Раз, два, три, четыре – нож, рывок, капли, потоп.

Иваныч одной рукой держит голову, в другой сжимает обагрённый ритуалом нож. Собака лежит на боку, лапы вытянуты поперёк тела, длинная морда направлена в мою сторону. У морды вафельный нос и бусинки стеклянных глаз. Шея разорвана, из неё толчками хлещет тёмно-алая жидкость.

На Востоке считали, что место души в нижней части шеи, душа подобна пару, и при смерти она выходит изо рта, превращаясь в ветер, птицу или бабочку.

У добермана рот застыл в зубастом оскале. Никаких птиц или бабочек из него не вылетает.

Иваныч приходит в себя первым:

– Чем раньше спустишь кровь, тем лучше. Лучший вариант – живого резать. Но проблема. Когда вы были сопляками, я так делал. Сейчас не рискну. Патлатого вон как покусал. А молодец, – Иваныч отпускает голову (она с глухим стуком грохается на землю), встаёт, вытирает нож о брюки, тут же спохватывается. – Тьфу, блин! – На брючине алые влажные полосы. – Пойдём, Молчун. Архип, понятно?

Архип, открыв рот, смотрит на мёртвого добермана.

– Архип?! – Иваныч повышает голос.

– А? – вздрагивает он.

– Понял, говорю?

– Ага.

Мы не успеваем дойти до бани, как слышим крик и отборную брань.

– Долбаная собака! – самое приличное из произнесённых ругательств.

Влетаем обратно.

Архип стоит посреди дровника. За ним аккуратные стопки чурок, под ногами валяются дрова. Земля тёмная от крови, дрова возле Архипа тоже. В правой руке он держит за задние лапы добермана. Белая рубашка залита кровью, брюки мокрые, руки в крови, лицо перепачкано.

– Ты что? – у Иваныча хриплый, испуганный голос.

– Долбаная собака! – кричит Архип. – Я поднял её, а она кровью как влупит! Твою мать! Как рубаху отстирывать?!

Иваныч от испуга быстро переходит к раздражению:

– Так какого ты её схватил?! Я же говорил: дай крови стечь! И нефиг было хорошо одеваться!

– Нифига ты не говорил!

– Говорил, дебил, – слушать надо!

– Да ну! Что я – не помню?!

– А хоть бы и не говорил – своей головой думать надо!

У Иваныча глаза вылезли из орбит, на губах пена.

– Придурок долбанный! – подытоживает он.

Иваныч сам не матерится и нас пресекает: матерщиной в зоне рискуешь заработать много проблем.

– Пойдём в баню, – произносит бригадир более спокойным тоном. – Да оставь ты кобеля в покое.

Архип не знает, куда его деть. То порывается положить, то чуть ли не прижимает к груди. Из носа собаки по-прежнему течёт.

– Молчун, возьми нож у него – разделаешь кобеля.

Архип передаёт нож мне, собаку кладёт на чурку. Чурка краснеет, краснота растекается вокруг собачьего тела. Никогда бы не подумал, что в нём так много крови.

Оставшись один, жду, когда тело перестанет кровоточить. Подвешиваю его на крюк. Погрузив железо в мясо, делаю надрезы вдоль лап, прочерчиваю линию от крюка по окружности собаки, зацепляю кожу пальцами и тяну вниз. Она легко соскальзывает с мяса.

Когда остатки кожи освобождают голову, туловище напоминает огромную ящерицу. Голова болтается внизу. С выпученными глазами и открытым ртом она похожа на древнего динозавра.

Тело влажное и блестящее. И совсем несъедобное.

Делаю надрезы на хвосте и дальше вниз, освобождаю от кожи этот участок тела.

Двумя часами позже мы пьём водку и едим суп из собаки.

Мясо не вкусное, и кости страшные, похожи на человеческие. Хотя я никогда не видел человеческие кости. А навар у супа вкусный, жирный и сытный.

Пир в честь усопшего. Убили и съели. Поминальная тризна.

Во время тризны проводились кулачные бои, которые часто заканчивались убийствами и увечьями. Попойка, ритуальный плач и лицедрание.

Смерть вызывает новую смерть.

Паримся в бане. Спьяну Архип ещё и обжигает руку. Для него день не удался.

В два часа ночи собираюсь домой. Архип с Жекой уговаривают меня остаться, но я ухожу. Иваныч завалился на диван и спит.

С трудом добираюсь до дома. От Иваныча до меня порядка десяти километров. Стараюсь держаться поближе к обочине, но пьяные ноги, выплясывая, выносят меня на проезжую часть. Редкие машины сигналят, проезжая мимо.

В мае меня взяли работать на кладбище, сейчас – август.

Захожу в дом. Подкидыш, поджав хвост, проскальзывает между моих ног и улепётывает в сторону огорода. Плетусь к матрацу на полу. Освещения нет. Я снял провода со стен и обрезал их с гусака.

Наощупь добираюсь до матраца, растягиваюсь на нём. Из окон с двух сторон на меня льёт свет. Кровать в прошлом году я унёс на свалку. Из мебели у меня только три стула: для отца, мамы и брата. Печь я разобрал. Каждый кирпич обернул в отдельный кусок бумаги и унёс подальше от дома. В кювете через дорогу от кладбища гора моих свёртков. От печи осталась только труба, она вмурована в потолок, и избавиться от неё не так просто.

Возле трубы приютился стул. На нём сидит гость. Невысокого роста, морда в бородавках, длинные уши торчат из густых волос, под стулом болтается хвост. Кисточка хвоста елозит по полу.

Я располагаюсь в углу. Луна едва дотягивается до моих ступней, зато хорошо освещает гостя.

Он развалился на стуле и курит сигару. По комнате расползается сладковатый табачный дым. Затягиваясь, гость причмокивает, закатывая глаза. Выдыхая дым, выпячивает нижнюю губу и блаженно жмурится. Время от времени его уши подёргиваются.

Руки обтянули перчатки, ноги заканчиваются копытами, на голове маленькими буграми выделяются рога, тело покрыто шерстью, между ног болтаются не прикрытые ничем половые органы.

Я слежу за гостем. Ни в коем случае нельзя выпускать его из вида. Сейчас он спокоен, но стоит моргнуть, и он кинется на меня с кулаками и копытами.