О мышах и людях. Жемчужина. Квартал Тортилья-Флэт. Консервный Ряд

XIV

Раннее утро в Консервном Ряду – время чудес. Серая пора, когда светает, а солнце еще не встало, и Ряд плывет мимо времени в серебристом свете. Гаснут уличные фонари, зелено сверкает трава. Рифленое железо фабрик жемчужно отливает платиной или старым оловом. Ни единого автомобиля. Бизнес и прогресс молчат. И слышно, как мчатся волны и разбиваются о фабричные сваи. Время угомонилось, опустело, оно отдыхает. Кошки каплями патоки шлепаются с оград и растекаются по песку в поисках рыбных головок. Тихие ранние псы, чинно ступая, придирчиво высматривают, где поднять лапку. Чайки, хлопая крыльями, рассаживаются на фабричных крышах в ожидании отходов; они плотно обсиживают коньки. От скал с водной станции Хопкинса, как собачье тявканье, несется лай морских львов. Свежо и прохладно. Во дворах суслики накапывают сырые горки утренней земли и выползают за цветами и прячут их к себе в норы. Пешеходов мало, как раз столько, чтоб подчеркнуть пустоту улиц. Дорина девушка идет от клиента, которому немощи или богатство не позволяют лично посещать «Медвежий флаг». Краска на лице размазалась, она еле плетется. Ли Чонг выносит баки с отбросами и ставит на тротуар. Старый китаец поднимается с берега и шлепает мимо Ночлежного Дворца. Сторожа выглядывают из будок и щурятся от света. Вышибала «Медвежьего флага» выходит на крыльцо в жилетке, потягивается, зевает, чешет живот. Из труб, как из бочки, гремит храп квартиросъемщиков мистера Мэллоу. Бледный, серый час – антракт между днем и ночью, когда время остановилось, чтобы прийти в себя.

В такое вот утро, в такой вот рассветный час гуляли по улице две девушки и двое солдат. Шли они из ресторана «Ла-Ида», очень усталые и очень счастливые. Девушки были крепкие, грудастые, сильные, и у них слегка растрепались светлые волосы. Вискозные платья помялись и облепили их. Обе надели солдатские фуражки: одна – на затылок, у другой козырек сполз чуть не на нос. Обе были губастые, курносые, крепкие, и обе очень устали.

Солдаты расстегнули мундиры и продели ремни под погоны. Они расслабили галстуки и расстегнули рубашки. Оба нахлобучили шляпки девушек – крошечный соломенный капор с пучком ромашек и белую в голубых медальонах вязаную шапочку. Шли, взявшись за руки, и качали руками в такт ходьбе. Один нес бумажную сумку, а в ней банки пива.

Они брели в жемчужном свете. Отлично повеселились и теперь отдыхали. Они блаженно улыбались, как усталые дети, когда вспоминают, что было в гостях. Глядели друг на друга и улыбались и махали руками. Прошли мимо «Медвежьего флага» и крикнули «Эй!» вышибале, который чесал живот. Послушали храп из труб мистера Мэллоу и посмеялись. Стали у лавки Ли Чонга, поглядели в витрину на инструменты, одежду, еду. Добрели до конца Консервного Ряда и свернули к железнодорожным путям. Девушки пошли по рельсам, а солдаты придерживали их за пухлые талии, чтоб им не упасть. Миновали судоверфь и вышли к ярко-зеленому участку станции Хопкинса. Против станции крошечный пляж, взморье, миниатюрное взморье между двумя рифами. Ласковые ранние волны лизали берег и нежно шептались. Тонкий запах водорослей шел от прибрежных скал. Четверо вышли на пляж, и солнечная искра пронеслась над заливом, подожгла воду и подпалила скалы. Девушки уселись на песке чинно, оправив на коленях юбки. Солдат продырявил четыре банки пива и всем роздал по банке. А потом мужчины легли на песок, положили головы девушкам на колени и стали на них смотреть. И в улыбках были усталость, и тишь, и веселая тайна.

От станции донесся лай – сторож, темный, угрюмый человек, заметил их, и его черный, угрюмый спаниель тоже их заметил. Сторож заорал, но они и не шелохнулись, и тогда он спустился на пляж, и пес его скучно, упорно лаял.

– Вас что, не касается? Тут нельзя лежать! Вон отсюда! Это частная собственность!

Солдаты его как будто и не слыхали. Они улыбались девушкам, а те гладили их волосы у висков. Наконец, очень медленно, один солдат повернул голову, вдавив щеку в девичьи колени. Он ласково улыбнулся сторожу.

– Пошел ты – знаешь куда? – сказал он мирно и отвернулся и стал смотреть в лицо своей девушке.

Она чесала солдату за ухом, и в волосах у нее сияло солнце. Они даже не заметили, как сторож повернулся и ушел.