О мышах и людях. Жемчужина. Квартал Тортилья-Флэт. Консервный Ряд

XXIV

Мэри Тэлбот, то есть миссис Том Тэлбот, была прелестна. Рыжие волосы с зеленой искрой, кожа золотистая с зеленым отливом, и глаза зеленые в золотую крапинку. Лицо у нее было треугольное – широкие скулы, широко расставленные глаза и узкий подбородок. Ноги у нее были длинные, как у танцовщицы, и ходила она почти не касаясь земли. Когда она волновалась – а она почти все время волновалась, – лицо у нее вспыхивало золотом. Ее прапрапрапрапрапрабабушку сожгли на костре за колдовство.

Больше всего на свете Мэри Тэлбот любила вечера. Она любила устраивать вечера и любила, когда ее звали. Том Тэлбот зарабатывал немного, и Мэри не могла каждый день устраивать вечера, поэтому она устраивала так, чтоб их устраивали другие. Она звонила подруге и говорила прямо:

– Когда в гости позовешь?

День рожденья Мэри праздновала шесть раз в году, а кроме того, устраивала вечера-маскарады, вечера-сюрпризы и просто вечера. Под Рождество в ее доме бог знает что творилось. Мэри вся горела и даже заражала возбуждением Тома.

До возвращения Тома с работы Мэри иногда устраивала чай для окрестных кошек. Ставила на ножную скамеечку кукольные чашки и блюдца. Собирала всех кошек – а их была тьма – и вела с ними долгую, интересную беседу. Ей очень нравилась эта игра – милая комедия, заслонявшая от Мэри тот факт, что платье у нее старое, а денег нет вовсе. Тэлботы еле сводили концы с концами, но, даже сидя на мели, Мэри ухитрялась устроить вечер.

Это она умела. Она умела всех заразить весельем и пускала свой дар в бой против тоски, которая вечно бродила под окнами, подстерегая Тома. Мэри считала главной своей обязанностью оберегать мужа от тоски, потому что Тома – наверняка – ждал в жизни большой успех.

Обычно ей удавалось прогнать неприятности из дому, но иногда они настигали Тома и его одолевали. Он часами сидел мрачный, а Мэри открывала по неприятностям встречный огонь веселья.

Как-то раз первого числа пришел счет за воду, не было уплачено за дом, из «Кольерса» вернули рукопись, а из «Нью-йоркера» – карикатуры, и Тома мучил кашель. Он прошел в спальню и лег на кровать.

Мэри тихонько вошла к нему, потому что серо-зеленая тоска Тома просачивалась сквозь дверную щель и замочную скважину. Мэри держала букетик перечников в бумажном кружевном кульке.

– Понюхай, – сказала она и ткнула букетик ему в нос. Он понюхал цветы и ничего не сказал.

– Знаешь, какой сегодня день? – спросила она и стала думать, чем бы этот день мог быть знаменателен.

Том сказал:

– Зачем играть в прятки? Мы нищие. Мы гибнем. Зачем закрывать на это глаза?

– А вот и нет, – сказала Мэри, – мы заколдованные. И всегда так было. Помнишь, как ты десять долларов в книге нашел? А помнишь, как брат тебе пять долларов прислал? Все будет хорошо.

– Сколько можно? – сказал Том. – Ты прости, – сказал он. – Словами тут ничего не исправишь. Мне надоело кривляться. Пора взглянуть правде в глаза. Пора.

– А я хотела сегодня гостей позвать, – сказала Мэри.

– На какие шиши? Или опять хочешь содрать с магазина вывеску и потчевать людей картонной ветчиной? Надоело мне дурачиться. Не смешно. Грустно.

– Я бы маленький такой вечерочек устроила. Крошечный. Все в простых платьях. Сегодня годовщина основания Цветочной Лиги, а ты забыл.

– А ну ее, эту Лигу, – сказал Том. – Пусть я негодяй, но мне даже с постели вставать неохота. Ты бы лучше вышла, и дверь закрой и оставь меня в покое, а то я только тебе настроение порчу.

Она внимательно на него посмотрела и поняла, что он правда хочет остаться один. Она тихонько вышла и притворила дверь, а Том отвернулся к стене и закрыл лицо руками. Он слышал, как она что-то двигает в соседней комнате. Она украсила дверь старыми елочными игрушками и мишурой и повесила плакат «Добро пожаловать, великий Том». Потом приложила ухо к двери и ничего не услышала. Почти уныло она вытащила ножную скамеечку и покрыла салфеткой. Посередке поставила букет в стакане, а с краев четыре чашечки с блюдечками. Пошла на кухню и поставила чайник. Потом вышла во двор.

Китти Рэндолф принимала солнечные ванны, лежа на заборе. Мэри сказала:

– Мисс Рэндолф, сегодня ко мне кое-кто зайдет на чашку чая, приходите, пожалуйста.

Китти Рэндолф томно перевернулась на спину, нежась под теплым солнышком.

– Только не позже четырех, – сказала Мэри. – Мы с мужем идем сегодня на прием в честь столетнего юбилея Цветочной Лиги.

Она обошла вокруг дома, вышла на задний двор, заросший черной смородиной. Китти Казини сидела на земле, урчала про себя и раздраженно помахивала хвостом.

– Миссис Казини, – начала Мэри и осеклась, разглядев, что делает кошка. Казини поймала мышку. Она ласково похлопала жертву мягкой лапкой, и та отчаянно рванулась прочь, волоча отнявшиеся задние лапки. Китти выждала, пока мышь дошла до смородинных кустов, потом мягко прыгнула и выпустила коготки. Она изящно запустила когти в спину зверька, а хвост ее затрепетал от наслаждения.

Том, кажется, задремал, и тут он вдруг услышал свое имя, еще и еще раз. Он вскочил и крикнул:

– А? Что? Ты где?

Он услышал, что Мэри плачет. Он выскочил во двор и все увидел.

– Отвернись! – крикнул он и убил мышку. Китти Казини вспрыгнула на забор и оттуда возмущенно смотрела на Тома. Том поднял камешек, попал ей в живот и согнал с забора.

Дома Мэри еще немного поплакала. Она налила в чайник воды и поставила его на стол.

– Садись сюда, – сказала она Тому, и он сел на корточки возле ножной скамеечки.

– Можно я возьму большую чашку? – спросил он.

– Китти не виновата, – сказала Мэри. – Кошки все такие. Она не виновата. Но – ой, Том!

Она внимательно взглянула на Тома и увидела, что морщины на лбу у него разгладились и он уже не щурится так ужасно.

– А потом, я совсем замоталась с этой Лигой, – сказала она. – Прямо ничего не успеваю.

Скоро Мэри Тэлбот устроила вечер по случаю своей беременности. И все говорили:

– Господи, вот будет весело ее ребеночку!