О мышах и людях. Жемчужина. Квартал Тортилья-Флэт. Консервный Ряд

XXII

Анри-художник не был французом, и звали его не Анри. В общем-то он и художником не был. Анри так влез в историю о «левых» в Париже, будто всю жизнь там прожил, хоть в глаза Парижа не видал. Он лихорадочно ловил в периодике все сложные перипетии дадаистского движения, по-женски нелогичные обиды и заговоры, истовость и упрямство новых и отходящих школ. Он постоянно восставал против отжившей техники, устарелых средств. В один прекрасный сезон он отверг перспективу. На другой год отказался от красного и даже фиолетового, а заодно и синего. Наконец вообще отменил краски. Неизвестно, хороший художник был Анри или нет. Он так яростно бросался во все направления, что на живопись у него почти не оставалось времени.

Его живопись – вообще под вопросом. Что поймешь по работам из цветных перьев и ореховой скорлупы? Зато как судостроитель он не знал себе равных. Тут Анри был великолепный мастер. Давным-давно, пока еще не отстроил каюту и камбуз, Анри жил в палатке. Но когда он отстроил каюту и уютно обосновался на суше, он взялся за лодку вплотную. Он не просто ее срубил, как некоторые. Тридцатипятифутовая лодка вечно менялась. Одно время у нее был нос как у клипера и зюйдвестка как у миноносца. Одно время она смутно напоминала каравеллу. Из-за отсутствия денег у Анри уходило по нескольку месяцев на то, чтобы раздобыть доску, или кусок железа, или дюжину медных гвоздей. Но Анри не горевал, потому что вовсе не хотел кончать лодку.

Лодка стояла под соснами, на участке, который Анри снимал за пять долларов в год. Плата покрывала налог и устраивала хозяина участка. Лодка стояла на бетонном фундаменте. Сбоку свисала веревочная лестница. Приходя домой, Анри ее убирал и спускал, только когда приходили гости. В каюте вдоль трех стен были мягкие сиденья, вроде диванов. Тут он спал, тут садились гости. Стол раскладывался, когда нужно, и с потолка свисала лампа. Камбуз удивительно удобный, но каждая деталь стоила долгих раздумий и трудов.

Анри был смуглый и мрачный. Он ходил в берете, когда все и думать про них забыли, курил трубку из горлянки и носил длинные волосы. У Анри было много друзей, которых он делил в общих чертах на тех, кто кормил, и тех, кого надо накормить. Названия у лодки не было. Анри обещал придумать название, когда он ее кончит.

Анри жил в лодке и строил ее уже десять лет. За это время он дважды женился и вступал в несколько более или менее прочных связей. И все юные дамы бросали его по одной причине: семифутовая каюта мала для двоих. Кому приятно вечно стукаться головой о потолок и кому понравится жить без уборной? Гальюн для суши не приспособишь, а мириться с жалким сухопутным сортиром Анри не хотел. Ему и подругам приходилось удаляться за сосны. И одна за другой возлюбленные бросали Анри.

Когда девица, которую Анри прозвал Алисой, бросила его, с ним приключилась странная история. Обычно, когда его бросали, он для приличия скорбел, но в глубине души испытывал облегчение. Можно растянуться на диванчике. Есть что попало. Приятно на время освободиться от неодолимой женской опеки.

Анри выработал привычку – каждый раз, как его бросят, купить галлон вина, вытянуться на уютном жестком ложе и пить до бесчувствия. Изредка он позволял себе даже всплакнуть и после такой роскоши особенно блаженствовал. Читал вслух Рембо с ужасным произношением и восхищался беглостью своей французской речи.

И вот во время ритуальной скорби по Алисе началось что-то странное. Была ночь, горела лампа, Анри еще не упился, и вдруг он почувствовал, что он не один. Он оглядел каюту, и на сиденье напротив оказался черт-те какой молодой человек, темный, красивый молодой человек. Глаза светились умом и жизнью, зубы сверкали. Было что-то прелестное и все же ужасное в его лице. А рядом сидел златокудрый мальчик, почти дитя. Молодой человек смотрел на ребенка, а ребенок смотрел на него и смеялся восхищенно, будто ждал чуда. А потом молодой человек глянул на Анри, улыбнулся и перевел взгляд на мальчика. Из верхнего левого кармана жилетки он вынул старую бритву, какими давно перестали бриться. Он раскрыл ее и показал ребенку. Он потрепал мальчика по кудрям, и тот зашелся в хохоте, и тогда молодой человек взял мальчика за подбородок и полоснул бритвой по горлу, а ребенок все хохотал. Анри взвыл от ужаса. Он очень не скоро заметил, что ни молодого человека, ни мальчика в каюте уже нет.

Как только у Анри чуть унялась дрожь, он бросился из каюты, спрыгнул на землю и отправился вниз сосновой аллеей. Он долго шел и наконец добрался до Консервного Ряда.

Док работал с кошками, когда ворвался Анри. Док работал и слушал Анри, а когда тот кончил, Док пристально взглянул на него, гадая, сколько тут страха и сколько наигрыша. Страха оказалось больше.

– Это не призраки, а? – спросил Анри. – Может, следы каких-то воспоминаний или фрейдистские страхи, или я спятил? Я их видел, понимаете – видел. Ну, вот как вас сейчас вижу.

– Не знаю, – сказал Док.

– Пошли ко мне, посмотрим, может, они еще придут, а?

– Нет, – сказал Док, – если я их увижу, значит, это призраки, и мне будет страшно, потому что в призраков я не верю. А если вы их опять увидите, а я – нет, значит, это галлюцинации, и тогда испугаетесь вы.

– Но что же делать? – спросил Анри. – Не дай Бог я их снова увижу, я же просто умру. И знаете, ни за что б не сказал, что он убийца. С виду такой милый, и парнишка такой милый, надо же. Но он разрезал ему горло. Я сам видел.

– Не знаю, – сказал Док. – Психиатром никогда не был, на злых духов пока не охотился и впредь не собираюсь.

За дверью послышался женский голос:

– Эй, Док, можно к тебе?

– Входи, – сказал Док.

Девушка оказалась очень хорошенькая и бойкая. Док представил ей Анри.

– Вот он тут страдает. То ли привидение видел, то ли совесть мучит, не может разобраться. Расскажите-ка ей, Анри.

Анри рассказал все сначала, и глаза у девушки заблестели.

– Вот ужас, – сказала она, когда он кончил. – А я в жизни призраков и не нюхала. Пошли посмотрим, вдруг он еще вернется.

Док не без досады поглядел им вслед. Все же не для того он назначал ей свиданье.

Призраков она не увидела, но ей понравился Анри, и только через пять месяцев тесная каюта и отсутствие уборной вынудили ее с ним расстаться.