Без остановки. Автобиография

После выхода «Под покровом небес» я услышал о том, что роман настолько не понравился Барбаре Хаттон, что она сказала, что не хочет «иметь его у себя дома». Эта реакция показалась мне слегка чрезмерной для женщины, которая была пять раз замужем и собиралась стать невестой Порфирио Рубироса[558]. Когда я встретился с ней, то понял, почему. Ей нравилось, чтобы во всём вокруг неё присутствовал элемент нереального. Она делала всё, чтобы превратить реальность в нескончаемую фантазию, которая казалась ей настолько féerique / сказочной, чтобы относиться к ней серьёзно. Однажды летом, давая бал, она вызвала тридцать погонщиков верблюдов (причём для скачек) из племени регибат, которые проехали полторы тысячи километров из Сахары, только чтобы стоять garde d'honneur / почётным караулом, мимо которого гости будут проходить в дом. Верблюды и люди стояли лагерем на площади Сиди Хосни / Sidi Hosni много дней и после того вечера, судя по всему, не особо торопясь возвращаться в пустыню.

В тот год я работал над статьями, но только днём, а ночью, когда Джейн и горничные уходили спать, с удовольствием писал рассказы о марокканцах. Мне доставляло удовольствие придумать новую проблему и найти способ её решения. Задача, которую я поставил перед собой, мало чем отличалась от той, которую Реймон Руссель описал в своём эссе «Как я написал некоторые свои книги»[559]. Допустим, я начинал с четырёх разрозненных фрагментов (занятных историй, цитат или простых предложений, лишённых контекста). Они были взяты из разных источников, и там присутствовали совершенно разные действующие лица. Задача заключалась в том, чтобы изобрести связующую ткань повествования так, чтобы все четыре первоначальных элемента в равной степени стали частью финальной конструкции. Мне показалось, что тема курения кифа (то, что она сужала возможности развития сюжета, не имело значения) даст удобное связующее звено повествования, с помощью которого можно будет собрать воедино различные его фрагменты. Используя желание людей покурить киф, произвольный авторский ход можно было бы заставить казаться естественным, разнообразные элементы можно было бы объединить, а разные люди сами собой слились бы в одного. Я написал четыре таких рассказа, а потом мне показалось, что материал исчерпался. Лоуренс Ферлингетти[560], который недолго гостил в Танжере, пока я их писал, выпустил их в издательстве City Lights под названием «Сто верблюдов во дворе» /A Hundred Camels in the Courtyard. Он сделал обложку для книги, но мне очень хотелось, чтобы на ней была фотография, а не рисунок. Я сделал несколько снимков трубок для кифа и немедленно отправил их ему, надеясь, что кадры убедят его изменить дизайн обложки. Он ответил: «Фотографии сокко» (едкое замечание по поводу моего обратного адреса: Tanger Socco). Он использовал одну из них с изображением трубки из Марракеша, стрел из Тетуана и пальмового коврика из Риссани.

Где-то в полутора километрах вниз по склону от того места, где я живу, есть небольшой пляж под названием Меркала, зажатый между высокими скалами. В тот год я часто прогуливался днём через деревню Айн-Хайани к берегу. Ходил туда и обратно по пустынному песчаному пляжу с часик наслаждаясь солнцем и морским воздухом, после чего возвращался домой. Там было кафе-ресторан с видом на пляж, но владелец-марокканец на время закрыл заведение, заколотив двери. Там жил охранник, иногда в сумерках я видел, как у входа тлеет его горстка угольков. Однажды охранник окликнул меня, и так началось наше знакомство, в конце концов давшее мне совершенно новый писательский опыт. Охранник недавно освободился из тюрьмы и, будучи человеком замкнутым, считал себя чем-то вроде изгоя. Потому, конечно, он и был доволен работой, которая изолировала его на этом пляже на берегу, на отшибе. Несколько рассказанных им историй о своей жизни сильно впечатлили меня, но не из-за необычного содержания, а благодаря манере его рассказа. Его чутьё на слушателей было потрясающим, он точно знал, какие нюансы и детали необходимо добавить, чтобы сделать рассказ полным и убедительным.

Весной мы с Кристофером Ванклином сняли дом в Марракеше и поставили туда марокканские предметы мебели первоочередной необходимости. Это был довольно просторный, разделённый на шесть или семь комнат лофт над базарами Медины. На просторной пологой террасе было приятно расстелить большие тростниковые циновки, кинуть на них подушки и лежать, глядя на звёзды. Началось это всё как наш с Кристофером каприз, но он быстро пришёл к мысли, что там жить ему нравится больше, чем в Танжере, и поэтому Марракеш стал его домом.

Когда наступило лето, Билл Берроуз объявил, что Аллен Гинзберг и Грегори Корсо должны вскоре приехать в Танжер. В тот день, когда они приехали, и мы снова встретились и много фотографировались в маленьком саду отеля Villa Muniriya. Потом, так как отель Muniriya был для них слишком дорогим, они пошли в расположенный поблизости небольшой отель Armor, где сняли очень поэтичную мансарду с видом на гавань.

Приезжал в Танжер и Тимоти Лири[561]. Он тогда ещё преподавал в Гарварде, и пока был здесь, уговорил Билла Берроуза приехать и остановиться у него в Кембридже, чтобы помочь в проведении экспериментов. Я встретил Лири в студии Ахмеда Якуби, среди масок и курительных трубок с длинной ручкой. Уходя, Лири дал мне бутылочку капсул производства Sandoz. До них у меня так и не дошли руки, и я не попробовал. Впоследствии Билл отправился в Массачусетс и прожил у Лири (не больше месяца). Вскоре вернулся в Танжер, заявив, что Лири был самым «чуждым науке» человеком, которого он когда-либо встречал.

За пару лет, когда Билл жил в Париже в так называемом Отеле битников / Beat Hotel на улице Жи-ле-Кёр / rue Git-le-Coeur, д. 9 (где также жил Брайон Гайсин), он свято поверил в идею Брайона, что прозу надо «резать», а потом «склеивать» как попало. Вместе они придумали разные способы, как этого можно добиться. Одним из любимых у Билла был следующий: он записывал на плёнку себя, читающего взятый наобум материал из журналов, газет и книг. Потом прокручивал плёнку взад и вперёд, «врезая» новый материал там, где плёнка останавливалась, и так, пока все фразы не были разрезаны, т. е. получалась нарезка / cut up. Однажды вечером Берроуз пришёл ко мне и показал, как это делается, используя тот материал для чтения, который был в моей комнате. Потом, когда он проигрывал запись, она звучала как проза Уильяма Берроуза и никого другого (однажды, когда я выразил сомнение в целесообразности использования метода cut up в беллетристике, он ответил, что это техника является эффективной «в руках мастера»).

Вернувшись после работы с Тимом Лири, Берроуз снял квартиру на крыше бывшей танжерской фондовой биржи (со времён независимости она стала офисом лотереи). Стены были почти полностью из стекла, но в этом месте приватности было вполне достаточно, потому что поблизости не находилось высоких зданий. Здесь Билл разработал свои собственные писательские практики и методы. Вдоль всех стен на высоте, удобной, чтобы писать текст стоя, он поставил широкие полки. На полках разложил свою коллекцию альбомов с «вырезками», а также письма, фотографии, исписанные от руки листы и открытки, которые использовал в работе. Он переходил от одного альбома к другому, выбирая здесь фразу, а там — предложение. Материал он использовал либо в дословном виде, либо после того, как проводил над ним очередной процесс разрезания и измельчения.

Примерно в это же время я получил сообщение от журнала под названием Second Coming с просьбой прислать им что-нибудь. Мне пришло в голову, что я мог бы взять один из анекдотов, рассказанных мне Ларби, охранником в Меркале, и перевести его. Я попросил Ларби записать его воспоминания о тюрьме. Потом я перевёл их на английский язык и отправил в журнал Second Corning. Они очень быстро оплатили чеком. Мне кажется, Ларби не верил, что кто-то может заплатить ему за такую «работу», но когда получил в руки деньги, то тут же очень захотел продолжить. Видя качество продукта, я согласился, что нам надо продолжать. Затем Ларби вспомнил о своём раннем детстве, и отрывок в переводе напечатал журнал Evergreen Review. Скоро мы стали работать почти каждый день. Получив оглавление с частями текста, издательство Grove Press заключило контракт на издание книги. В какой-то момент Ричарду Сиверу[562] пришла идея выпустить книгу в виде романа, а не наукообразной обработки чужих рассказов, чтобы она могла претендовать на премию, ежегодно присуждаемую международной группой издателей (там участвовали книги, публикуемые Grove Press). В голосовании первое место занял роман Хорхе Семпруна[563] «Долгий путь». Но книга Ларби, когда её выпустили, хорошо продавалась, на нескольких языках. Скоро она вышла в мягкой обложке в Америке и в Великобритании, и Ларби заработал на ней достаточно, чтобы начать искать себе невесту.

Аллен Гинзберг хотел посмотреть Марракеш. Однажды мы с ним отправились туда на поезде и приехали вечером. Когда мы добрались до площади Джемаа-эль-Фна, по необычной суматохе людей я понял, что что-то не так. Весь день на юге города бушевал пожар, и сгорело от четырёх до пяти сотен местных лавок. Мы пошли в дом и, стоя на террасе, смотрели, как пострадавшие товары выносят из магазинов на улицу. В воздухе всё ещё стоял запах горелой шерсти. Аллену не удалось увидеть Марракеш во всей его красе, он опоздал всего на один день. При реконструкции разрушенного квартала использовались европейские строительные материалы, что придало ему современный вид, которым так восхищаются марокканцы. Они всегда рады, если что-то древнее можно показать так, чтобы оно выглядело, как будто его вчера построили.

Когда я вернулся в Танжер, на несколько недель приехал Теннесси. Он и Джейн каждый день проводили на Сан-Бич в шезлонгах с полотенцами, высокими стаканами с крепкими коктейлями и холодной мясной нарезкой. Но здоровье Джейн сильно пошатнулось. За несколько месяцев ей пришлось перенести две операции, причём вторая была из-за грыжи, развившейся после операции первой. Джейн очень похудела и мучилась от бессонницы. Наши общие душевные миры вращались вокруг темы её нездоровья. Казалось, каждую неделю у неё появлялась новая хворь вдобавок к старым, горизонт болезни медленно расширялся. Мне потребовалось много времени, чтобы осознать, что моя жизнь кардинально изменилась. Сама жизнь по-прежнему доставляла удовольствие, но в какой-то момент, который я даже не заметил, она превратилась в какое-то иное переживание, столь мрачное, что теперь я воспринимал его как должное.

Однажды вечером ко мне зашёл англичанин по имени Питер Оуэн, с женой. Они сказали, что ищут рукопись для публикации. Я мог им предложить разве что книгу путевых очерков. Оуэн с энтузиазмом согласился издать её с иллюстрациями — фотографиями, сделанными мной в Сахаре, Марокко и на Цейлоне, Статьи ранее были напечатаны в журналах, но я переписал их и добавил рассказ о том, как мы искали образцы местной музыки в районе хребта Эр-Риф. Я отправил рукопись Оуэну и точно такой же набор заметок с фотографиями в Random House. В результате два издания путевых заметок под названием Their Heads Are Green / «У них зелёные головы» вышли в Нью-Йорке и Лондоне приблизительно одновременно.