Без остановки. Автобиография

Глава III

Фотография в начале главы — моя бабушка на ферме Счастливой ложбины, 1916 г. (П. Боулз)

Когда я учился в седьмом классе, папа решил купить свой собственный дом. Этот дом был построен по проекту архитектора, с которым мы делили наше прежнее жилище, но располагался в нашем районе, отчего переезд оказался не очень хлопотным. Комнат в этом доме было больше, поэтому пришлось покупать новую мебель и ковры. Периодически к дому подъезжали грузовики с товарами из магазинов Lord and Taylor, Altman и Wanamaker. Мать сказала, что родственники из Вермонта и Нью-Гэмпшира прислали нам старинные вещи, включая много серебряных монет «времён революции».

Мест для новых открытий становилось всё меньше. Лес исчезал практически на глазах, и вокруг с пугающей скоростью появлялись новые дома. Это меня сильно расстраивало, но потом я решил, что «слишком много повидал в жизни», чтобы думать о подобных вещах, и с ещё большим рвением взялся за «работу». В тот год я написал целую серию длинных историй-мелодрам с названиями вроде «Это всего лишь пустыни» и «Крик в тумане». Одну из этих историй я отнёс в школу и оставил на столе миссис Вудсон. Судя по всему, рассказ ей понравился, потому что она спросила, написал ли я что-нибудь ещё. Когда я ответил, что написал, она предложила, чтобы я частями зачитывал рассказы перед классом во время учебного дня. Когда спустя две или три недели выяснилось, что запасы моего литературного материала не иссякают (когда я прочитал всё, что у меня было, каждый вечер лихорадочно писал новые рассказы), учительница сказала, что чтения будут проходить сразу после окончания занятий в три часа дня, и посещение не является обязательным. Меня должно было бы удивить (хотя тогда я об этом совершенно не задумался) то, что за исключением двух или трёх раз на чтениях класс присутствовал в полном составе.

Литературные чтения могли бы продолжаться бесконечно, если бы я не вызвал гнев миссис Вудсон тем, что, как ей сообщили, позволил себе грубое высказывание в адрес одной из одноклассниц. В тот день вместо чтений устроили длинный допрос. В начале присутствовали все ученики, потом девочек отпустили и остались одни мальчики, а под конец только я с учительницей, сцепившиеся в совершенно бессмысленном поединке. Я понимал, что она возмущалась моим поведением скорее для вида. Просто пыталась дознаться, сколько мне известно о половой жизни и откуда я это почерпнул (скорее всего, о сексе я знал меньше любого одноклассника, так как в то время ещё жил в иллюзии, что анатомически мужчины и женщины не отличаются — что это не так, я узнал только на уроках биологии в старших классах). Я очень убедительно делал вид, что знаю гораздо больше, чем знал на самом деле, поэтому бедная педагогиня не могла угомониться. Время было уже после пяти, а она никак не унималась.

«Я никак не могу понять, почему ты пристал к самой красивой, опрятной и умной девочке во всём классе? Ты можешь мне это объяснить?»

Что тут было думать: именно потому, что она такой и являлась. Но я не мог этого сказать, даже если бы и смог это сформулировать, и покачал головой. Я не знал, почему.

«Как ты думаешь, что скажет твоя мама, если обо всём этом узнает?»

«Ей бы это не очень понравилось, — признался я. — Но не думаю, что она была бы так сильно недовольна, как вы».

Я высказал это предположение, вспомнив реакцию матери, когда сказал ей, что миссис Вудсон считает членов унитарианской церкви и не христианами и не иудеями, а чем-то средним. («Не забывай, что она — невежественная и ограниченная женщина», — сказала тогда мать.)

«Я не понимаю, из-за чего вы так расстроились, — сказал я миссис Вудсон. — А что вы ожидали?»

Она побелела от злости, встала и после короткой паузы сказала: «Я ожидала чего-то лучшего. Ты можешь идти».

Когда я вернулся домой, было уже темно. Матери не было, но тогда у нас гостила бабушка, которая волновалась, что я опоздал. Я рассказал ей, что со мной произошло.

«Так что же ты сказал по поводу той девочки?» — поинтересовалась бабушка.

«Я сказал, что у неё между ног усы растут».

Бабушка разинула рот.

«Пол, ну ты даёшь!»

«А что? Неужели это настолько ужасно?»

«Ну, это точно не очень хорошо, разве ты не согласен?»

«Но и не так уж плохо».

После этого мы к этой теме больше не возвращались. Но литературные чтения прекратились. Приблизительно тогда же мать начала всё чаще бывать вне дома. Она вступила в ряд клубов, в том числе в Дельфийское общество, и подписалась на издание Театральной гильдии. Я слышал об Эсхиле и «Братьях Карамазовых». В то время у нас работали экономка из Вермонта и чернокожая девушка по имени Ида, поэтому меня кормили вне зависимости от того, была мать дома или нет.

В соседнем доме к западу от нашего жил доктор Линвилл, который был президентом Союза американских учителей и открытым социалистом. У него умерла жена, и за его четырьмя детьми присматривала домработница-полька, у которой было два собственных маленьких ребёнка. «Не хотела бы я оказаться на её месте! Вообще удивительно, как она с ума не сошла, — сказала мать. — Думаю, что дети уже стали совершенно неуправляемыми. Их никто ничему не учил. Они ни на что не реагируют. Им всё по барабану».

«В натуре, свиньи!» — поправил её папа, желая сказать что-нибудь смешное.

Мать кивнула с серьёзным выражением на лице. «Типичные скандинавы. Тугодумы».

Со старшим из этих ребят у меня уже были плохие отношения, потому что в начале года я случайно попал ему в голову камешком во время потасовки. Он был уверен, что я это сделал нарочно, и от этого у нас были постоянные стычки. Масла в огонь подливала его старшая сестра, с возмущением сказавшая мне, что у её брата по сей день есть шрам, оставленный брошенным мной камнем. Я это прекрасно знал, и каждый раз, когда видел его, мне становилось не по себе, потому что я вспоминал, сколько было крови, когда я поранил ему голову. Чтобы избавиться от чувства вины, я старался вести себя с парнем дружелюбно, но тем не менее любой контакт с ним заканчивался дракой. В поведении этого мальчика было что-то нелогичное и детское, что меня одновременно злило и возбуждало, поэтому я придумал ему испытание, и мне не терпелось узнать, как он его пройдёт.

Я получил у родителей разрешение раз в неделю использовать третий этаж дома в качестве места сбора членов клуба. Сразу после этого я достал свой миниатюрный печатный пресс и изготовил бланки с шапкой с надписью «Клуб Хрустальная Собака». На бланках я написал восемь или десять объявлений о встрече в следующую пятницу и дал их паре живших на нашей улице братьев с предложением передать их ребятам нашего возраста с сообщением о том, что гарантированно будет много мороженого. Оба брата пришли ко мне чуть раньше назначенного времени для встречи «членов клуба», чтобы помочь навести желаемый антураж месту действия. Мы договорились, что на правах хозяев потребуем, чтобы присутствующие прошли обряд инициации для вступления в наш клуб.

В пятницу вечером всё шло по задуманному плану. Как я и предполагал, мальчик из семьи Линвиллей без энтузиазма отнёсся к моему предложению, чтобы ему первому завязали глаза. Все сочли его отговорки плодом трусости и эгоизма, никто ему не сочувствовал. Мальчик пытался отказаться, но все настояли на том, чтобы именно он первым прошёл инициацию. После этого самым главным для меня было просто молчать. Когда ему на глаза надели повязку, он уже начал хныкать. Всё было просто идеально.

Третий этаж не был достроен до конца, например, не было перил на лестнице. У меня был следующий план: убедить мальчика, что он висит под окном, хотя на самом деле висеть предстояло в лестничном проёме, втемяшить ему кое-что в голову, после чего дать ему упасть. Братья обвязали его вокруг пояса верёвкой, а я открыл окно. Парень запаниковал, когда услышал звуки с улицы, и ему завязали руки за спиной. Убедившись, что он уже достаточно запуган, мы подняли его на ноги. Он был тяжелее каждого из нас, но мы его развернули и довели до лестничного проёма. В тот вечер двумя этажами ниже у родителей были гости, которые шумели гораздо громче, чем мы. Они могли часами сидеть на полу кружком, играя в кости на деньги. Как только мы столкнули его с края, верёвка стала стремительно вырываться в наших сжатых кулаках и стала настолько горячей, что нам пришлось её отпустить. На протяжении секунды стояла тишина, а потом он поднял такой крик и вой, что прибежали родители. Они осмотрели парня и убедились, что никаких серьёзных повреждений, кроме ссадин и синяков, на его теле не было. Несмотря на это, парень продолжал орать благим матом.

«Просто шок, ничего страшного», — заявил папа и отвёл мальчика домой к его польской домработнице. Всем остальным поедающим мороженое детям сделали короткий выговор и по указанию доктора Боулза объявили о закрытии нашего клуба, чем все мы были крайне недовольны. Вскоре после этого отпрыск Линвилля пошёл в школу.

Целый год на углу соседней улицы строили вычурный и богатый дом для семьи Киршбаум. Все знали, что глава их семейства умел «выйти в кэш», и одна из его дочерей, учившаяся в моём классе, часто хвастала, как много зарабатывает отец. Её брату Бадди нравилось разглагольствовать, сколько машин у его отца, и как хорошо он на них поездит, правда, мы ни разу не видели его за рулём. Бадди был просто гнусью, он не нравился никому. Однажды, когда шёл снег, а я очищал тротуар, Бадди подошёл ко мне и стал перечислять гадости, которые мог бы мне сделать, если захочет. Я закончил очищать тротуар, вернулся в дом и сказал бабушке, что думаю о Бадди.

«Я дам тебе доллар, если ты его побьёшь», — предложила она.

«Не получится. Он больше меня. И я не умею драться».

«И он тоже не умеет, — заметила бабушка. — Вперёд. Я хочу посмотреть из окна, как ты это сделаешь. И я дам тебе доллар».

Мой опыт рукопашной ограничивался исключительно оборонительными приёмами. Я никогда не начинал драку по собственной инициативе, и тем более не стремился победить. В драке самым важным для меня было сделать так, чтобы получить минимум тумаков. Бабушка хотела, чтобы я изменил свою тактику, но я не очень понимал, как именно. Тем не менее перспектива получить доллар была очень заманчивой. Я вышел на улицу и двинулся в сторону Бадди. Когда я подошёл к нему на расстояние приблизительно полутора метров, то бросился и сбил его с ног. Потом мы некоторое время перекатывались в снегу. Неожиданно мне удалось обеими руками схватить его за горло. Я душил его, перевернул и сел на него верхом. Я продолжал его изо всех сил душить, потому что мне казалось, что если перестану, то он меня сбросит. Потом я ударил его головой о землю и отпустил. Бадди не шевелился. Я встал и вернулся в дом, чувствуя сожаление и стыд. Не глядя на бабушку, произнёс: «Мне кажется, что ему плохо».

«Не глупи. Он в порядке», — она отодвинула занавеску, и я увидел, что Бадди бредёт по снегу. С тех пор мы друг друга больше никогда не замечали.

Приблизительно тогда же я снова стал брать уроки музыки. После долгой и тяжёлой борьбы с папой мать сдалась, и папина-мама прислала нам из Эльмиры старое пианино компании Chickering & Sons. «От одного вида пианино мне становится тошно», — призналась мать. Папа говорил, что взнос в клуб Coldstream Country, в который он недавно вступил, «съел» деньги, на которые можно было бы купить новое пианино, но на самом деле всё правильно, потому что я могу репетировать на старом пианино, а ему членство в клубе необходимо, чтобы поправить здоровье. И действительно, папа был прав: пианино звучало отлично, а членство в клубе помогало ему избежать второго нервного срыва. Он и правда, находился в сложной ситуации: ему надо было продолжать работать зубным врачом в то время, когда он видел только одним глазом. И это не всё: он должен был делать вид, что у него со зрением всё в порядке, потому что, если кто-то заподозрит, что это не так, он мог бы потерять лицензию и клиентов. Папа ужасно боялся того, что ослепнет и на здоровый глаз. Он волновался и по поводу того, что у него могут отнять водительские права. «Я даже боюсь думать, что станется, если твой отец совсем ослепнет, — говорила мать. — Поэтому мы должны с пониманием относиться к переменам его настроения. Он находится в стрессовой ситуации».