Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное

Победа – п уть к капитуляции

Брестский мир имел единственный смысл – большевики отдавали своим хозяевам долги. Не столько финансовые (что тоже было), сколько политические. Ленин рассчитывал именно на Германию, где должна была произойти социалистическая революция. Он не любил Россию и ненавидел русский народ, мечтая в своих шизофренических фантазиях управлять именно Германией, у которой Россия была бы сырьевой и трудовой колонией.

Консолидация российских долгов в руках Германии не была случайной. Германская дипломатия планировала ужесточать условия мира, предполагая взять у России не только отторгнутые земли 12‐ти губерний, но и выжать из неё все долги, обязательства перед всем миром, отнять всё национальное достояние. Ибо только так Германия имела шансы не проиграть войну. Что сама Германия нарвалась на то же предательство, что и Россия – историческая случайность. Кабальные условия мира, которые готовы были выполнить большевики, не успели реализоваться полностью – не хватило всего нескольких месяцев. Внутренняя измена в Германии нанесла удар в спину армии точно так же, как это сделали большевики в России. И послевоенные процессы там были ровно такие же, как и после захвата власти большевиками – голод, разруха, гражданская война. Различие было лишь в том, что государственный переворот в Германии не предполагал тотального террора – немцы не хотели убивать своих. А в России Интернационал схватился за оружие, чтобы уничтожить русский народ. Германия после переворота осталась суверенным национальным государством под руководством несуверенных и антинациональных политиков, а Россия утратила суверенитет полностью, ибо большевики представляли всемирный Интернационал, мнящий сделать Россию своей вотчиной. До конца это сделать не удалось – фантазии о безгосударственном существовании рассыпались. Сопротивление Интернационалу в гражданской войне было сломлено террором и формированием вполне традиционных для мировой истории государственных институтов насилия.

В каком-то смысле гражданская война избавила Россию от безоговорочной капитуляции перед Интернационалом, главным звеном которого большевики видели Германию с её передовым пролетариатом, который вот-вот возьмет власть в свои руки – как это следовало из марксистской догмы. Но этого не произошло, и фантазия развеялась. Пришлось на руинах прежнего государства как-то создавать новое. Злобная большевистская русофобия сломалась о жизненную реальность: германский пролетариат и не думал подчиняться Интернационалу, а русский человек бился с большевиками, что есть мочи, уступив Интернационалу только потому, что русская душа не могла переступить барьер, который переступили интернационалисты – дойти до массового живодерства, чудовищных пыток и массовых казней, изводивших всех, кто хотя бы одним только своим присутствием был укором кровавому безумию.

IV Съезд Советов (март 1918 г., Москва), созванный в чрезвычайном порядке, обсуждал вопрос о ратификации соглашения, подписанного делегацией Совнаркома в Брест-Литовске. На Съезде прозвучала последняя публичная критика большевизма, предпринятая их ближайшими сподвижниками – левыми эсерами, фактически изобличившими большевиков в прямой государственной измене, которая после захвата власти лишь продолжилась.

Вышедший на трибуну советский нарком иностранных дел Чичерин (68) долго и подробно объяснял условия мира, которые были подписаны без обсуждений. Это выдавалось за собственную гордость: мы отказались обсуждать столь бессовестно продиктованный ультиматум! На деле же это была просто безоговорочная капитуляция. Объяснялся Чичерин таким тихим голосом, что половина зале не могла ничего разобрать. Может быть, и не хотела – слишком уж позорны были оглашенные условия.

Оратор исходил в своих обоснованиях необходимости подписания мира из невозможности оказания вооруженного сопротивления, поскольку «русская армия была демобилизована и сама демобилизовалась и отступила, не оказывая никакого вооруженного сопротивления». Между тем, именно Советское правительство приняло решение о демобилизации армии и не сопротивлялось дезертирству. Оно следовало установке «ни войны, ни мира, а армию распустить», что и привело к прекращению перемирия и началу немецкого наступления: Германия не видела перед собой русской армии и предпочла решительно улучшить условия будущего мира – успех на восточном фронте был для неё залогом успеха на западе. Кроме того, продвижение (преимущественно в центральной части фронта с направлением на юго-восток) позволило Германии создать цепь марионеточных государств, целью которых было ограждение от революционного хаоса, нарастающего в России, и выкачивание ресурсов – прежде всего, из Украины, которую Советы вынуждены были признать как самостоятельное государство (УНР) и заключить с ним мирное соглашение. Финляндия вместо независимости теперь получала германскую оккупацию, а «левые» всюду теряли военную помощь от Советской власти, которая ликвидировала вооруженные силы России.

Финансовые обязательства, которые должны были быть выполнены перед Германией – это 0,5 млрд рублей (Чичерин так и не уточнил – ассигнациями или золотом) по государственным обязательствам Российской Империи, 3 млрд – компенсация за экспроприацию частной собственности германских подданных и ещё некоторая сумма компенсации за содержание тех военнопленных, которые не были привлечены к работе. Обманув Съезд, большевики потом вывозили золото из России в Германию, даже когда Брестский мир уже рухнул под воздействием Ноябрьской революции 1918 года (официальная отмена условий Брестского мира произошла 11 ноября 1918 в результате Компьенского перемирия между Антантой и Германией – б ез участия России).

Брестский мир – это не пара страничек, а огромный документ. Что означает: готовился он долго. Скорее всего, с момента, когда только заговорили о возможности сепаратного мира. И в дальнейшем дополнялся всё более жесткими пунктами. Договор был подписан не только с Германией, но и с Австрией, Турцией и Болгарией. Что означает множество двусторонних и многосторонних консультаций. Вне всякого сомнения, докладывающий вопрос о мире на IV Всероссийском Съезде Советов Чичерин лгал, когда говорил, что советская сторона отказалась от обсуждения договора. Эти обсуждения, несомненно, были. Первые консультации о заключении мирного договора большевики вели ещё в декабре 1917 года. Чтобы исключить оценку поведения советской делегации, было, по всей видимости, решено, что все обсуждения – неофициальные. Советская Россия не предъявила никаких претензий к тексту мирного договора. Но неофициально этот документ готовился совместно и в течение длительного времени.

Вслед за Чичериным невероятно длинную речь произнес Ленин – теперь он мог позволить себе словоизлияния без всякого регламента. И поэтому всё его безумство зафиксировано в стенограмме. Речь вождя большевиков изобиловала уклонениями в разные иные темы, не касающиеся напрямую условий мира. Его «трехэтажные» грамматические конструкции, видимо, завораживали малограмотную аудиторию, которая была способна воспринимать мысли Ленина лишь фрагментарно – скорее, по словам-символам, которыми Ленин пересыпал свою речь. Заняв не менее полутора часов, Ленин сообщил аудитории несколько простых соображений, которые можно было бы изложить за 5 минут. И даже короче: эпоха триумфальных побед, начавшаяся после Октября, сменилась эпохой поражений и отступлений; революции нужна передышка, армии у нас нет – воевать нечем, а проснувшийся пролетариат Европы когда-нибудь окажет революционной России поддержку.

Ленин говорил о полной неспособности Советской России к сопротивлению немцам: «наш указ о демобилизации не выдуман, а что он является результатом очевидной необходимости, простой невозможности удержать армию». Но немцы ещё не стояли под Москвой и не дошли до Волги. Пусть даже разложившаяся усилиями самих большевиков армия уже «драпала», не оказывая сопротивления, но война ещё не была проиграна. Фронт бежал там, где больше всего поработали большевистские пропагандисты. Армии у большевиков не было, потому что они её не создали, а прежняя армия ещё была, и у солдат могли быть созданы мотивы, чтобы остановить врага – если бы большевики были способны создать эти мотивы. Но они не смогли – именно поэтому в 1941–1942 гг. немцы всё же были под Москвой и на Волге, а отбросить их смогли, только вспомнив о русских предках, а не о революционных вождях.

Что не всё ещё потеряно, и наступят другие времена, Ленин обосновывал примером Тильзитского мира, который был для Германии ещё более тяжелым, чем Брестский для России. После наполеоновских войн германский народ «воскрес к новой жизни». Оппоненты предложили Ленину другой пример, который он сам очень любил – Парижскую коммуну, которая к «новой жизни» не воскресла. Ленин вспомнил о французском революционном опыте, чтобы похвалиться: «Советская власть является высшим типом государства, прямым продолжением Парижской Коммуны. Она поднялась на ступень вперед остальных европейских революций». Эта ступень стала шагов вперед, но не вверх, а вниз – к хаосу. Какие-то элементы «воскрешения» русский народ пережил, когда большевики перемололи сами себя в мясорубке репрессий и в новой войне с немцами. Выстоять русским помог и научный прогресс, улучшивший условия жизни, которая становилась всё более нестерпимой – Господь помиловал русских, дав им новый шанс исторического существования за перенесенные муки и проявленный героизм. Но вернемся к Съезду, чтобы понять, откуда взялись эти муки и почему для выживания потребовался массовый героизм.

Делегаты как-то пропустили мимо ушей такую фразу Ленина: «Мы в лучшем положении: мы не только слабый и не только отсталый народ, который сумел, не благодаря особым заслугам или историческим предначертаниям, а благодаря особому сцеплению исторических обстоятельств, – сумел взять на себя честь поднять знамя международной социалистической революции». Эти слова даже вызвали аплодисменты, хотя полностью отвергали какие-либо заслуги революционеров и унижали русский народ. Ленин расставался с «объективностью» (словечко, которое постоянно мелькало на Съезде в выступлениях большевистских и прочих советских ораторов) и теперь уповал на историческую случайность, которая меняет сценарии, кажущиеся в данный момент незыблемыми – например, историческая случайность (как Ленин и рассчитывал) отменила Брестский мир. Но могла ведь и не отменить… Расчет Ленина не был «аналитическим», как он утверждал в начале своей речи. Он был авантюристическим – в надежде на «авось» и марксистскую фантастику: «подождем, когда международный социалистический пролетариат придет на помощь, и начнем вторую социалистическую революцию уже в мировом масштабе».

Полностью «разнес» доводы Ленина представитель левых эсеров Камков-Кац (325), который уличил большевиков в непоследовательности и фактически выболтал наличие у них обязательства перед немцами. Он назвал условия мира тем, чем и следовало их называть – капитуляций. И многократно вопрошал: это что же, раньше лозунг «всех на ноги, все на защиту революционного Петрограда» был лживым? И если теперь тот же лозунг поднимается в связи с наступлением японцев, то не придется ли тогда отдать им, как отдают германцам, земли вплоть до Урала? Передышка нужна не России, а Германии. Итог её будет таков: «рабочий класс опять будет принесен в жертву капитала и этим самим будет отдана империализму вся свободная наличность хлеба, вся руда». «Если же вы хотите честно выполнять условия мира, – а логика вещей говорит, что вы должны будете их честно выполнять, – то вы попадете в роль приказчиков германского империализма». Если же есть намерение «околпачить» немцев, то это наивная надежда. Камков сослался на решение большевистского съезда, предполагавшего, что при определенных условиях они готовы были откатиться в условия демократического (буржуазного) парламентаризма. Что подтверждало общую мысль критиков Брестского мира: это сдача завоеваний революции. Большевики не стеснялись: да, это сдача – ради удержания власти.