Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное

Мировая революция в стране, – которую не жалко

Всё, сказанное большевистскими лидерами и их вялыми оппонентами до III Всероссийского Съезда Советов, не имеет никакого значения. Потому что политическая диспозиция вполне обозначилась только после разгона Учредительного Собрания. Из выступлений делегатов Съезда мы можем понять, какую, собственно, государственность они стремились построить.

Свердлов и Ленин должны были отчитаться о своей работе – соответственно, за ЦИК и СНК. Но их выступления не были отчетами.

Единственная информация Свердлова о своей работе – об издании литературы на иностранных языках, что соответствовало представлениям большевиков о скорой мировой революции. Пропаганду надо было переносить в Европу – на Россию надежды не было. Сколько и каких материалов издано, куда они отправлены – об этом докладчик умолчал. И ещё ЦИК занимался рассылкой по всей стране своих эмиссаров (с непонятными полномочиями) и сбором материалов о нарушениях на выборах в Учредительное Собрание. Где эти материалы, что из них следует – это, видимо, уже не интересовало ни Свердлова, ни вообще кого-либо. Также Свердлов отчитался о разрыве отношений с теми, кого он называл «соглашателями» (меньшевики и правые эсеры). С ними договаривались о совместной работе, а потом просто всех вышвырнули – в угоду фантазиям о пролетарской революции. Фактически власть в ЦИК была узурпирована большевиками. И, конечно, впредь с ними никто дела иметь не хотел. Левые эсеры, решив, что с большевиками им идти дальше удобнее, в течение 1918 года расплатились за это. Вся последующая жизнь тех, кто при этом выжил – лагеря, ссылки, а в итоге почти для всех всё равно – расстрел.

Несколько позднее на Съезде появилась странная делегация – осколок разгромленной большевиками системы местного самоуправления. Вслед за Учредительным собранием большевиками были распущены Петроградская и Московская городские Думы, которые успели разослать приглашения на Съезд городского и земского самоуправления. Оказавшиеся среди делегатов «левые» были там в ничтожном меньшинстве и покинули собрание, чтобы явиться на съезд Советов к большевикам – во главе с неким товарищем Моргуновым (его судьба неизвестна), назвавшим муниципальный съезд «средоточием контрреволюции». Таким образом, в зале оказались ещё 53 человека, которым был предоставлен статус с совещательным голосом. Между тем, органы местного самоуправления были «свежеизбранными» – выборы состоялись в июне – июле 1917 г. на основании «демократизированного» Временным правительством положения. Хотя среди местных гласных доминировали «левые», большевики играли в местном самоуправлении незначительную роль. Уничтожение результатов недавних выборов путем насильственного прекращения деятельности местных Дум было актом пресечения реального народного представительства, избранного на основании регламентированных правил, и замены его фиктивным, не избираемым представительством, формируемым спонтанно на основе лояльности к большевистскому перевороту[118].

Речь Ленина – это сумбурное, насыщенное не фактурой, а лозунгами выступление, которое было совершенно неподготовленным, непродуманным. Это речь обо всём, что придет в голову. Но тем она и ценна – все тайные помыслы большевиков Ленин высказал вполне откровенно. И вполне показал, насколько деструктивны и не обременены рациональным расчетом эти помыслы. Из них могла следовать только гражданская война, которая, как казалось большевикам, уже заканчивается. Впоследствии крах государственности и всех систем управления были названы большевистскими историками «триумфальным шествием Советской власти».

Ленин об этом сказал: мы удержались и сумели создать аппарат Советов. Но история расшифровывает это как сознательную ложь. Советы к январю 1918 года никаким аппаратом не были. Они были на местах группировками, которые силой оружия захватили правительственные учреждения и приступили к тотальному грабежу – как общественной и частной, так и личной собственности граждан. Лишь последовавшая гражданская война покрыла этот грабеж – красный террор этот грабеж не остановил, но он превратил его во второстепенный фактор жизни миллионов людей, которые ограблены были все до одного.

Ещё один признак впадения Ленина в «прелесть» – утверждение, что громадное большинство (крестьянство) согласилось на диктатуру меньшинства (пролетариата). Ленин говорил: «нужна власть исключительно одного пролетариата». При этом он как будто игнорировал свои же слова о союзе с крестьянством и прямо тут, на Съезде, провозглашенное единство.

Ленин в своей речи говорил одновременно и о невозможности союза с буржуазией, и о необходимости такого союза, приводя пример кожевенной промышленности, где рабочие заключили союз с прежними владельцами, без которых они, и впрямь, не смогли бы продолжать производство: «попытки пролетариата вступать в договоры с союзами фабрикантов, чтобы обеспечить рабочим управление целыми отраслями промышленности». Захват банков – потом альянс с финансистами, захват заводов – потом союз с бывшими заводовладельцами. Всё это было формой перехода к сверхэксплуатации, а не освобождением труда. Взамен прежнего аппарата был подготовлен новый, который просто переписал на себя власть и собственность, многократно усугубив произвол чиновника и возвысив монополизм отраслевой бюрократии.

С одной стороны «долой соглашателей», с другой – «переходной период от капитализма к социализму будет долгим», потому что Россия – страна «преимущественно мелкобуржуазная» (то есть крестьянская). Тайный помысел, который скрывался за ленинскими славословиями в адрес левых эсеров, состоял в том, чтобы найти момент, в который также объявить их «соглашателями» и пособниками эксплуататоров и подчинить себе крестьянскую массу, которая до сих пор всегда шла за конкурентами большевиков. Всё это исходило из доктрины диктатуры «одного только пролетариата», а на деле – партии, которая эту диктатуру реализует и в течение длительного периода подавляет «мелкобуржуазную стихию» (крестьян) и «босяков» (бедняков, которые сопротивляются власти большевиков).

Хотя Ленин и говорил, что «социализм нельзя навязывать крестьянам насильно и надо рассчитывать лишь на силу примера», но очень скоро жизнь показала, что это была ложь. Ибо она противоречила доктрине диктатуры пролетариата. Также Ленин лгал, утверждая, что крестьяне, будто бы, поняли, что «нет другого пути к социализму, кроме диктатуры пролетариата». Кто не понимал, того просто ставили к стенке. Остальные быстро научились понимать, что имеют в виду вооруженные люди, готовые убивать без суда и следствия. Тем более что вождь сказал: «Ни один ещё вопрос классовой борьбы не решался в истории иначе, как насилием». Коль скоро так, то любой, кто был не согласен с Лениным, сразу превращался в классового врага и подлежал подавлению именно средствами насилия. Проще говоря – бывал убит. Ленин прямо предупредил, что ждет впереди: «далеко ещё не дошли до настоящего террора».

Ещё один признак полной неадекватности Ленина – плотно укоренившиеся в его мозгах идеи о том, что для управления государством не нужно никаких знаний. Это проистекало от ощущения абсолютной новизны того, что делали большевики: «дело новое, невиданное в истории, которое нельзя прочитать в книжках». Раз так, то командовать будет простой мужик. Потому что революционная масса «богаче всего революционным опытом». Ленин предлагает избавиться от «буржуазного предрассудка, будто не может управлять государством простой рабочий крестьянин. Может и научиться, если возьмется управлять». Для подбора кадров, как полагал Ленин, достаточно будет «отцеживающего аппарата» в виде Советов.

Очень скоро большевики убедились, что никакой мужик или кухарка ничем командовать не умеют и не станут. И поэтому стали командовать сами, используя криминальные элементы и взращивая в карательных органах бандитские методы принуждения к «социализму» – так они называли свой политический режим. Это и был «реальный социализм, отличный от книжного». Социализм воплощения книжных идей – как уж вышло на практике…

Советские историки создали официальную доктрину, согласно которой Троцкий был сторонником вредоносной идеи: «ни войны, ни мира, а армию распустить». Нет, идея разрушения армии была общебольшевистской, исходящей, прежде всего, от Ленина, который говорил: «старая армия, армия казарменной муштровки, пытки над солдатами, отошла в прошлое. Она отдана на слом и от неё не осталось камня на камне. (Апл.) Полная демократизация армии проведена». Миллионные массы дезертиров при этом почему-то оказывались совершенно безопасны для мирного населения: «теперь не надо бояться человека с ружьем, потому что он защищает трудящихся и будет беспощаден в подавлении господства эксплуататоров». Что дезертир был беспощаден, это верно. А что он кого-то защищал, было ложью. Или результатом восторженного ленинского воображения.

Ленин полагал, что пролетарской армии офицеры вообще не нужны. Тем более, те, которых потом стали называть военспецами, и всё-таки до какого-то периода пользовались их знаниями. Потом, правда, расстреляли практически всех. Ленин свято верил в интуитивную компетентность восставших (в его воображении) масс: «в армию вступили элементы, которые несут с собой не казенные знания, но которыми руководят идеи борьбы за освобождение эксплуатируемых».

Вождь большевиков также хвалился нигилизмом к судебным органам, которые его сподвижники полностью уничтожили – «сразу отдали на слом». Будущий народный суд должен был стать «орудием воспитания», «без формальностей». А пока ликвидация законности и правопорядка открыла шлюзы для бандитизма, выданного за революционное творчество масс и борьбу с эксплуататорами.

Большевикам вообще не нужна интеллигенция, обладающая знаниями: «Они своё знание – профессора, учителя, инженеры – превращают в орудие эксплуатации трудящихся». «Люди из образования сделали забор, мешающий трудящимся идти вперед; этот забор будет сметен». Что вполне обосновывает тотальное истребление целых сословий. Ведь управление страной предполагается без них: «новое государство – республика советов, где нет ни одного аппарата власти, а есть только трудящиеся, только эксплуатируемые, ломающие старые буржуазные перегородки». Ломать – вот в чём задача Советов! И поэтому «мы имеем на деле такую организацию власти, которая ясно показывает переход к полной отмене всякой власти, всякого государства».

Фантазии большевиков в лице Ленина продолжали связывать надежды на удержание власти с мировой революцией. «Мы никогда не обольщали себя надеждой на то, что сможем докончить его (переходной период от капитализма к социализму) без помощи международного пролетариата». «Конечно, окончательная победа социализма в одной стране невозможна». Многим кажется, что это положение пришлось пересмотреть. Между тем, оно было обоснованием вечного перехода, который предполагает правление в форме диктатуры (или, точнее, тирании). Все остальные провозглашения близости мировой революции («русский начал, немец, француз, англичанин доделают, и социализм победит») были лозунгом, в который в здравом рассудке верить было невозможно. Но общее помутнение охватило страну – п режде всего «кухаркиных детей», которым романтизм сообщил право на истребление миллионов людей.