Жена Берсерка

И хоть Харальд ее пальцем никогда не трогал, но от такого у любого мужика разум может помутиться.

После этих мыслей появления мужа Забава и ждала, и боялась. А ну как не поверит? Доказать, что вины на ней нет, нечем. Неждана, как сказал Кейлев, только плачет да трясется. Значит, и ей Красава голову заморочила.

Но тело было вымотано усталостью и болью, так что Забава уснула, не дождавшись Харальда.

А когда проснулась, он уже сидел рядом. Смотрел спокойно…

И не поймешь, о чем думает.

Но после его слов о том, что знает — все это ложь, у Забавы словно тяжесть с плеч свалилась. Даже задышалось сразу легче.

Харальд ей верил. Даже не расспросив ее, выслушав лишь других, верил…

Но вместо того, чтобы радоваться — Забаву не знай с чего потянуло вдруг на слезы. Сразу вспомнилось, что одного из стражников она убила, да еще как по-зверски, зарубив топором. Потом велела людям, стоявшим у ворот, убить сестру.

А когда Харальд спросил прямо, не хотела ли она сама умереть, Забава даже дышать перестала. Подумала убито — ну было, думала. Но только на короткое мгновенье…

Девчонка задохнулась — и сказала наконец:

— Я… я не хотела, Харальд. Я жить хочу — с тобой, тут. Дом — Нартвегр, как ты говорил.

Врет, холодно подумал он. И, потянувшись, снова ее обнял. На этот раз помягче, не спеша, чтобы от резкого рывка у нее опять не заболели ноги.

Сванхильд как-то уютно пристроилась у него на груди — прижалась щекой, локти согнула, так что Харальд, голый до пояса, ощутил мягкое, дрожащее прикосновение тонких пальцев к своему животу.

И, глубоко вздохнув, запретил самому себе даже думать о чем-то таком. Пусть сначала придет в себя, хоть ноги перестанут ныть…

Он наклонил голову, прошептал ей на ухо — покрасневшее, немного опухшее, тоже слегка обмороженное:

— Не лги мне, Сванхильд. Мне хватает и чужой лжи. Гейрульф сказал, что когда он на тебя наткнулся, ты шла наискосок от середины фьорда к берегу. Прямо от того места, где начинается тонкий лед.

— Я к лодкам идти, — упрямо сказала девчонка, опять начав коверкать нартвежский язык.

Харальд негромко бросил:

— В такую погоду даже мужчины не выходят в море. Отнесет от берега так, что уже не вернешься. Или течь в лодке откроется — от мелких льдин, бьющих в борта. Так ты все-таки хотела умереть? Не тут, так там…

Она шевельнулась, запрокинула голову, посмотрела на него. Сказала:

— Я не хотела — на лодке. Хотела одну столкнуть, сама спрятаться. Ветер, снег… плащом укрыться, к камням прижаться. И никто не разглядеть. Только если близко.

Харальд сдвинул брови. Подумал хмуро — могло бы и получиться. Если бы те, кто за ней гнался, поверили, что Сванхильд села в лодку и уплыла в открытое море, по извечной бабьей дурости.

А могло и не получиться. Если бы они догадались прочесать берег…

К тому же, сидя на камнях и сама прикидываясь камнем, девчонка могла застыть насмерть. Это в движении тело борется с холодом. А когда замираешь, то очень скоро начинает клонить в сон.

— Ладно, — пробормотал Харальд, решив, что все это — в том числе и мысли о том, что могло случиться — подождет до завтра. — Разделишь со мной эль и хлеб, Сванхильд? Завтра я уйду с утра, но еду принесу не скоро… только когда закончу все дела. Сегодня, как я понимаю, ты принимала еду из рук Гудню и Тюры? Это правильно, тебе нужно было горячее. Но завтра запрещаю у них что-то брать.

Он снова встал, сходил к сундуку, поставил миску с едой на колени Сванхильд, укрытые покрывалом. Заставил ее съесть несколько кусков, выпить эля. Сам жадно похватал еду, проглотил, почти не разжевывая.

И осторожно залез под покрывало. Обнял девчонку, подгреб ее к себе, запустив пальцы одной руки в золотистые пряди. Закрыл глаза.

Но сон не шел.

Зато приходили мысли, одна за другой.

Рыжий мужик, давший Кресив ожерелье… да еще и красивый. Тор? Скальды описывали его рыжим здоровяком.

И ожерелье в его руках. То самое, после которого у Кресив, по ее словам, все стало "хорошо".

В Асгарде, если верить все тем же скальдам, было лишь одно ожерелье, считавшееся волшебным. Брисингамен, ожерелье Фрейи.

Вот только что в нем было волшебного, ни один из скальдов не говорил. Болтали, что благодаря ему Фрейя становится прекрасней всех — но дочь Нъерда и так считалась первой красавицей Асгарда.

Надо исходить из того, что известно, подумал Харальд. Устами Кресив с ним разговаривал кто-то из богов Асгарда. Значит, ожерелье могло вселять в человека кого-то еще. Скорей всего, в бане с ним беседовала сама хозяйка ожерелья, Фрейя.

И то, что темноволосая вдруг начала дурманить головы людям, это подтверждало. Фрейя владела сейдом, древней магией богов. Дочь Нъерда могла заставить простых людей делать что угодно.

Но не сидя в Асгарде, судя по всему. Раз уж ей пришлось использовать тело Кресив…

Сванхильд тихо сопела, уткнувшись носом ему в грудь, и Харальд кожей ощущал ее слабые выдохи. Девчонка понемногу проваливалась в сон, измученный, обессиленный.

Харальд тем временем размышлял.

Все, что случилось, было подло… но как-то слишком мелко для богов. Это Кресив ненавидела Сванхильд по-бабски, глупо и зло. А для богов Сванхильд просто была помехой. Потому что с ней берсерк становился человеком. Потому что девчонка умела гасить серебряное сияние пробуждающегося дракона…

Что-то тут не складывается, хмуро подумал Харальд. Все, что нужно для богов — это устранить девчонку. И вчера у них был шанс. Когда Сванхильд на короткое мгновенье поддалась чарам Кресив, скинув платье…

Он поморщился, отгоняя это виденье — как его одурманенная жена стаскивает с себя платье перед распаленными мужиками, жадно глазеющими на нее. Во рту появился горьковатый привкус.

Харальд притиснул к себе девчонку посильней, успокаиваясь. Прислушался к ее дыханью, теперь мягкому, сонному. Все кончилось, она жива. Ее никто не тронул…

Но только потому, что она взялась за секиру, стрельнула у него в уме насмешливая мысль. Надо быть с девчонкой поосторожнее — иначе в следующий раз она вырвет оружие у него из рук и сама поведет его воинов в битву.

Губы Харальда дрогнули, складываясь в ухмылку.

Потом он снова начал размышлять.

Если бы Кресив, вместо того, чтобы приказывать стражникам позабавиться со Сванхильд, велела им ее прирезать, пока та была одурманена — сейчас все было бы кончено.

Девчонки нет, богам осталось бы только выждать какое-то время и подослать к нему бабу. До сих пор зелье всегда подсовывали вместе с женщиной. Сначала Эйлин, потом рабыня с пузырьком, привезенная германским купцом…

Похоже, чтобы стать драконом и подняться в небо, нужно не только выпить пойло, но и залезть потом на бабу.

Харальд вдруг припомнил свое отражение в глазах Сванхильд — которое разглядел в лодке, покачивавшейся на волнах возле Хааленсваге. Морду зверя, горевшую тогда темным огнем на его лице.

Темным, а не серебряным.

То, что в нем живет. Продолжение родителя, непонятная тварь…

Получается, подумал он хмуро, что наследие родителя и дар Одина сливаются до конца вместе только от зелья — и чтобы была еще баба. Это надо учесть. Если поднесут какую-то дрянь, потом никаких баб.

Но все равно непонятно, почему Сванхильд вчера просто не убили. Хотели, чтобы он сделал это сам, своими руками? Но боги не так глупы, чтобы полностью положиться только на его ярость. К тому же они знают, что он не человек. И во многом поступает не как обычный мужчина.

Так зачем Фрейя позволила Кресив измываться над девчонкой, вместо того, чтобы просто убить ее?

Харальд уснул, так и не найдя ответа на этот вопрос.