Не прощай мне измену

Глава 51

Пританцовываю на кухне под 30 seconds to Mars, беззвучно подпевая солисту в ручку кулинарной лопатки. Сегодня на завтрак блинчики. С тремя видами начинки. Да, меня несёт со страшной силой, и американским горкам моего настроения может позавидовать даже сама “Северная звезда, покататься на которой так тянут Марко с Томочкой. А в этом аттракционе, на минуточку, больше семидесяти метров высоты и люди летят оттуда со скоростью сто тридцать километров в час. Сумасшедшие. Только готова поспорить на свою порцию блинчиков, что у меня дух захватывает сильнее.

Вечной молодой Джаред весь припев настойчиво интересуется, верю ли я, что смогу пройти по воде. Верю. И не только по воде, но ещё и по воздуху. И горы свернуть. И Землю сдвинуть. Возможно, через пару часов снова начнут точить сомнения, но только что я видела рассвет в двух тысячах километров отсюда, в доме, где меня ждут, и хочу танцевать.

Тома рада утреннему разнообразию на столе, но глядит с сочувствием. В день моего приезда она пригласила к себе поболтать. Понятно, что о разводе — на лице у неё то же самое выражение, что и после беседы с королевой Марго. Не хочу, но она прикрыла меня на время отъезда и заслужила хотя бы минимальные объяснения всей суеты, поэтому я сонная и уставшая поплелась к ней в номер.

Немало удивив, Тома достала из шкафа початую бутылку армянского коньяка и разлила по бокалам. Взяла свой, забралась в кресло и принялась крутить напиток в тонком стекле, внимательно изучая его содержимое. Словно собралась оценивать цвет, прозрачность и вычленить пять знакомых ароматов, как заправский сомелье.

— Я тебе сейчас кое-что расскажу, — через долгую минуту начала она, — ты просто выслушай и не спорь. Как бы ни хотелось. А дальше сама решишь, что делать.

И, как-то сразу став старше, посмотрела на меня глазами, из которых ушли искры беззаботного веселья.

— Изменил? — Тома вложилась в вопрос по полной: женская солидарность, сочувствие, разочарование, упрёк, претензия и… горечь личного опыта.

Мы с ней примерно одного возраста. На велкам пати, когда все представлялись, эта яркая, питающая просто патологическую любовь к оранжевому цвету, птица подчеркнула, что она не связана условностями в виде брака и постоянной занятости, и давно уже летит туда, куда её тянет творческая натура. Кто ж знал, что у этой лёгкости такая тяжёлая история.

Не обращая внимания на мои неопределённые пассы рукой — ответ ей как будто уже ясен, — она подаётся вперёд и пальцами вытягивает спрятанный под платьем кулон. Рассматривает его с интересом, но во взгляде еле уловимый оттенок брезгливости. Вздыхает.

— Не ведись на все эти… извинения, — последнее слово выплёвывает с таким отвращением, что даже меня передёргивает. — Это всё шелуха, попытки заткнуть рот, купить прощение…

Голос Томочки сипнет. Она мочит губы в коньяке, а я отшатываюсь, забирая своё деревце из её руки, чтобы оно не “обиделось”. Несколько раз открываю рот, хватая воздух, чтобы сказать, что это другое, совсем не откуп. Хочу спорить, как Тома и предупреждала.

Тим поставил в мой планшет программу для видеонаблюдения, и теперь в любой момент можно увидеть, что происходит на стройке. Вчера рабочие стелили газон и бесились, как дети малые, поливая друг друга из шланга, а в водной взвеси светилась радуга. Бетонное кольцо с костром начали обкладывать диким камнем, по периметру будут сиденья с подушками для наших тёплых посиделок. И мысль, что через месяц с я будут там с ними, греет больше всех остальных перспектив.

— У тебя охрененно красивый мужик, яркий, умный, заботливый, плюс обалденный любовник — продолжает Тома. Не сразу понимаю, что речь не о Тиме. — Ты уверена, что больше такого не встретишь, не говоря уже о… любви, — делает приличный глоток коньяка и морщится то ли от крепости, то ли от своих слов. — Ты прощаешь, но думаешь: пусть это ему стоит так дорого, чтобы больше не захотелось.

Ещё глоток.

— Но в следующий раз… — пауза, тыкает пальцем в кулон, — Это же первый… подарок, да? — снова, не дожидаясь ответа, продолжает, — в следующий раз он уже знает цену вопроса, понимаешь? И когда тебе презентуют машину, вместо того, чтобы радоваться, с ужасом представляешь, что же он там такого глобального натворил.

Зажимаю кулон в кулак. Хочется отгородиться, потому что это совсем не наша история. Ведь правда.

Оставляя спиртное нетронутым, поднимаюсь, включаю электрический чайник, раскладываю в две чашки фильтры и насыпаю молотый кофе.

— Со временем, — судорожно вздыхает, в голосе слезы, — прощение дешевеет. И ты вместе с ним… — горько всхлипывает, погружаясь в воспоминания. — Каждый раз вы всё дальше и дальше, хотя он приезжает с работы домой, ест твой ужин и ложится в вашу постель. А потом в один день вы проснётесь чужими…

Тоже всхлипываю и, не выдержав, обхожу кресло сзади и обнимаю Томочку за шею. Она гладит мои руки, плачет и просит:

— Не прощай его Сима, разбитую чашку не склеить. Спасайся, пока не поздно. Пока не перестала уважать себя, пока не сожрали боль и одиночество, пока помнишь хотя бы хоть что-то хорошее из вашей жизни. Не будь такой дурой, как я.

Это не пьяные слёзы — коньяка в бокале было не больше, чем на палец. Это боль преданной женщины, которая поднимает во мне всё самое тёмное, что я пережила весной. И мысль о разбитой чашке острой стрелой поражает именно ту точку на груди, где в броне не хватает чешуйки.

Закипает чайник, в несколько приемов наливаю кипяток, заваривая напиток по правилам. Томочка извиняется за излишнюю откровенность, и дальше мы просто пьём кофе. Самый горький во всём Берлине.

Прошло уже несколько дней. Разговор немного сгладился в памяти, но сочувствие во взгляде подруги делает горьким вкус блинчика с вишней и творогом.

А что, если правда не склеить?