Не прощай мне измену

Глава 40

— Ты роскошно грустишь, gatto rosa, — говорит Марко, становясь рядом и прикрывая глаза.

— Роскошнее, чем радуюсь? — в моём, кажется, третьем по счёту бокале кончается сухое белое. Уже пора двигать к себе, но я всё медлю. Слишком хорошо стоять на балконе, дышать тёмным небом и, закрыв дверь, слушать звуки тусовки. Вроде и не одна, но никто не трогает. Мой формат вечеринки. Был. Пока не возник наш художник.

— Это несравнимые вещи, Серафина, — говорит он и мечтательно улыбается. Да что б тебя, такой вечер был! Подкатывай, пожалуйста, к Томе, да и студенточки наши вечно тебя облизывают. Спасайте меня уже кто-нибудь прямо сейчас. Оборачиваюсь к окну, высматривая подругу. Марко загораживает обзор, будто хочет мне помешать телепортировать Тому к нам взглядом. Он уже выучил этот защитный манёвр, когда его пробивает на романтику в мою сторону.

Страдальчески в тысячный раз прошу называть меня Симой, но алкоголь не даёт выдержать нужную ноту, и мы глупо хихикаем. Внутри Марко более замысловатый коктейль, и он прикрывается этим, чтобы позволить себе лишнего.

— В твоей грусти есть чувственность, нежность и страсть, а радость… — тихо что-то бормочет на итальянском, подбирая слово, — стерильна! — Щёлкает пальцами довольный собой. — Не так интересна…

Наигранно сокрушаюсь:

— Художники — страшные люди! Грусть им подавай, душу выворачивай…

— Да, — улыбается Марко, — страшнее только фотографы.

Мы часто пикируемся на тему художники против фотографов, хотя оба рисуем руками и оба снимаем, просто специализации разные.

— Это он тебя заставляет грустить, — лезет за красные флажки Марко, — тот молчаливый человек, да?

Отворачиваюсь к перилам, изучая подушечками пальцев трещины на краске. Пусть ему отвечает ночь, я не хочу, это моё. Не для того Сима прятала чувства поглубже, чтобы обсуждать потом с… Кто мне Марко? Мне намного проще было раздеться при всех для одной из его работ, чем сейчас вместе обсуждать Тима.

В Берлине вообще понятие личного сильно размылось. Здесь ты лишь спишь в одиночестве, всё остальное время вокруг люди. Сегодня, к примеру, мой детский сад позвал нашу троицу смотреть “Андалузского пса”. Думала, девчонки хотели заманить Марко, а мы с Томой — прицепом, но нет. Оказалось, я как-то обмолвилась, что знаю все символы этой короткометражки, вот они и решили меня допросить. Им на истории искусств задали посмотреть и разобрать.

Бунюэль и Дали — те ещё затейники, надо признать. Есть в фильме один кошмарный момент… с опасной бритвой. Сколько раз смотрела, но всё время в этом месте дёргаюсь и сжимаюсь. Все остальные тоже ахнули. И тут на плечо опустилась горячая ладонь Марко, едва ощутимо поглаживая, мол, не бойся. Вроде дружеский жест, только стало как-то не по себе. Сбежала.

Потом солировали с ним на обсуждении. Марко с жаром вещающий о том, как Дали на премьеру “Пса” взял с собой два камня, чтобы отбиваться от тех, кто начнёт хаять ленту, был прекрасен. Даже я заслушалась. Правда, под конец он начал всех пугать рукой в муравьях из того же фильма, и девчонки с визгом удирали от него по комнате.

А потом они подобрали каждой аутфит для рейв-пати и начали учить танцы из тик-тока. Моя попытка эвакуироваться окончилась провалом. Марко подхватил нас с Томой и пришлось показать класс, освоив несколько замысловатых па. Господи, разве этому учиться я сюда ехала?!

Вышла на балкон отдышаться. Туда же хвостиком просочился и Марко. Опёрся на перила локтями лицом ко мне и лукаво поглядывает из-под ресниц. Молчу. Просто жду, пока кто-то нагрянет и заберёт озорного художника веселиться дальше. А чего ждёт он?

Кивает на бокал:

— Ещё вина?

— Нет, спасибо, — отвечаю, не поворачиваясь.

— Ещё танцевать? — меняет позу и выпрямляется.

— Нет, спасибо.

— Ещё… поцелуй? — делает шаг ко мне вплотную.

— Нет, сп… Марко! — укоризненно хлопаю его по груди ладонью и отодвигаю, чтобы сохранить подобие дистанции.

Перехватывает мою кисть и тянет к себе, впечатываясь всем телом. Точно так же, как в тиктоковском танце.

— Поцелуй меня, грустная кошка, — с хрипотцой в голосе переходит на родной язык.

Приехали. Вот ещё “Бесаме мучо” мне тут не хватало.

У Марко порочные губы. Яркие, полные, чётко очерченные тонкой белой каймой. Мягкие, тёплые. Нижняя — в мелких морщинках, чуть больше верхней. Он расслабленно водит ими мне по щеке, подбираясь всё ближе к губам. Его сердце выпрыгивает мне в ладонь. Моё — спокойно.

— Целуй, — замирает на расстоянии нескольких миллиметров.

Медлю.

— Целуй! — шёпотом просит, касаясь своими губами моих…

А через секунду он возьмёт меня за руку, и я так остро почувствую прикосновение чужих пальцев к обручальному кольцу, что никакого поцелуя не будет. Но за это время я успею его представить. И мне будет приятно. Никакой паники и отвращения от другого запаха и незнакомого тела рядом, как тогда с Лёхой. Хотя какого незнакомого? Мы за этот месяц основательно притёрлись. И спали вповалку втроём на перерывах, и на практике чего только не было — то я вписалась в его коллективное ню, то он помогал мне, когда в композицию срочно нужен был торсик. Не незнакомый, но нежеланный, не… Тим.

Понимаю всё это и прикрываю губы Марко ладонью. Вздыхая, целует пальцы:

— Вредная, вредная кошка…

Я знаю.

Наверное, когда-нибудь, какой-то другой мужчина зажжёт меня, но не этот и не сегодня. Пока я горю другим. На балкон вместе с музыкой очень кстати врывается Томочка и тянет нас в сумасшедший танцующий детский сад, хоть мы и не одеты для рейв-пати. Но самый мой лучший наряд — это лёгкость и чувство, что где-то в районе солнечного сплетения впервые за все эти месяцы отпустило натянутую струну. Очень хочется жить.