Не прощай мне измену

Глава 23

В багажнике сумка с одеждой на несколько дней. Забираю ключ от самой маленькой студии у охраны и дружелюбно улыбаюсь. Пробую, как это, улыбаться, когда внутри всё горит и бьётся — выходит так себе, актриса из меня всегда была не очень.

В коридоре сквозняк и сломанный скелет гнилой деревянной рамы. Обхожу по дуге, будто она ещё может причинить вред. Хотя так и есть. При взгляде на неё, куски разговора с Алёной снова вонзаются в тело осколками. Жмурюсь от этих укусов и ускоряю шаг, будто смогу убежать хотя бы от части из них.

Два часа ночи. Наши студии для меня — место силы, здесь я столько раз рождалась разной, пробивая собственный потолок и открывая в себе новые грани. Да в муках, да с терзаниями, но результат всегда стоил того. Сегодня всё будет иначе. В место силы приходят не только рождаться.

Ставлю стул к фотофону, выставляю свет так, чтобы тени были предельно острыми — резать так резать. Раздеваюсь до белья. Телу зябко, неудобно, уязвимо — точно так же, как мне сейчас в своей жизни. Включаю Muse на всю катушку — охрана предупреждена, мне не помешают.

Пульты от камер в ладони. Это будет серийная съемка. Рваные вдохи, глубокие выдохи. Перестать обнимать себя, защищаться и закрываться. Пристально посмотреть внутрь… и не отрываться до самого конца, что бы там не увидела.

Жму кнопки пальцами. Пуск.

Присаживаюсь на стул и под первые аккорды Hysterya взрываю в груди плотину, разрешая себе проораться. Страшно, некрасиво, до хрипоты, до срыва голоса кричать, как я его ненавижу и как всё ещё люблю, как мне обидно и больно, что не смогу больше никому поверить, не захочу других взглядов, других рук и прикосновений, другого запаха кожи и цвета глаз. Что больше никто, входя в тело, не проникнет так глубоко в душу, и что сама душа разучилась дышать, а мир теперь — чужая планета с атмосферой, непригодной для жизни. Что нет больше прошлого и не хочется будущего. Что нет больше меня.

А потом, захлёбываясь слезами, вою в рыданиях до полного опустошения. Чувствую, как открываются даже самые мелкие порезы внутри и через них без остатка уходит последняя отравленная горем кровь. И когда не остаётся сил даже на всхлипывания, сворачиваюсь калачиком и улетаю. Я пуста.

Прихожу в себя от крупной дрожи, кажется, кровь действительно вытекла и больше не греет. Тело — тупой, бесполезный набор мышц и костей. Губы саднит, глаза жжёт, на предплечьях — алые царапины. Осматриваю себя, будто первый раз вижу. С этим “дано” теперь дальше жить.

Одеваюсь и вывожу на печать содержимое карт памяти из камер. Уходит почти целая пачка фотобумаги. Зависаю на монотонном жужжании принтера и картине разлетающихся по полу чёрно-белых фото из переполненного лотка. Собираю непослушными руками — на них у меня тоже планы.

Кутаюсь в меховое пальто, но тепло всё не приходит — внутри пустая вечная мерзлота. Мозг сухо телеграфирует, что на разработку альтернативных источников энергии, скорее всего, уйдут годы. Мда… А функционировать-то надо сейчас…

Упаковываю стопку фотографий в сумку. Больше нет того острого желания одиночества, которое держало меня взаперти эти дни. Сейчас просто физически не смогу быть одна. В моём списке людей, кому можно позвонить после смерти, единственный контакт. Жму кнопку вызова и сорванным голосом шепчу:

— Лад, забери меня, пожалуйста, из студии?

— Буду через полчаса.

Ни грамма сомнения в голосе, несмотря на то, что у меня нет привычки выдёргивать её в четвёртом часу ночи.

Приезжаем на Набережную, находим чистую урну, и я красивым "домиком" выкладываю туда стопку боли, горя и страхов в разных ракурсах. Профессионал во мне отмечает, что фото — г@вно. Модель в ужасной форме, смазан фокус, некоторые карточки вообще — какая-то абстракция, но самые жуткие — те, где в кадре остался только стул. Будто того, кто там был, и правда не стало. Это худшая фотосессия в моей жизни. Это лучшая фотосессия в моей жизни. Но об этом я узнаю ещё не скоро.

Просим зажигалку у случайного прохожего и ярким огнём превращаем всё тёмное в пепел. Вслед за этим встречаем рассвет со стаканчиками из самого раннего кофейного киоска. Первые слова моей новой жизни:

— Нельзя пить кофе на голодный желудок.

Морщусь и прикрываю лицо ладонью:

— Ты такая зануда!

— А вот и нет! И вообще, между прочим, у тебя всё это время свитер наизнанку, но я ж молчу! Держусь! Цени, — улыбается.

Пьём дальше. Конечно, у неё много вопросов. Первые появились ещё у студии, когда увидела полностью разобранную меня и без слов перегрузила мои вещи в свой багажник. Потом фото. Было видно только верхнее, но ей и его хватило, чтобы побледнеть. Лада обязательно задаст все мне вопросы, но только тогда, когда убедится, что я готова отвечать.

Когда кофе кончается, она заглядывает мне в красные глаза:

— Спать?

— Спать.

— Поехали.

И без лишних слов везёт к себе домой.