Без остановки. Автобиография

Глава XVI

Я провёл весну в Танжере, перекладывая на музыку текст Скайлера, путешествуя по Марокко и посещая религиозные праздники. Я никогда не утруждал себя получением водительских прав, но за две недели жизни в Шауэне стал в одиночку часто выезжать в западный Риф на своём «Ягуаре». Удивительно, но меня ни разу не остановила полиция.

В начале лета я получил телеграмму от Теннесси Уильямса и отправился на машине в Рим. Сменяя друг друга, мы с Темсамани проехали через Испанию и Францию. Ахмед, который незадолго до этого вернулся из Нью-Йорка, сидел сзади, играя на флейте и распевая до самой Барселоны, где, получив отказ в транзитной французской визе, он вылетел прямо в Рим. В Италию я приехал, так как Теннесси договорился, что я напишу диалоги для фильма, который хотел снять Лукино Висконти. Действие картины должно было происходить во время австро-итальянской войны в середине XIX века.

Висконти оказался человеком большого обаяния и обходительности. После того, как я шесть недель пробыл у него на жаловании и закончил работу, он сказал мне, что его не устраивают написанные мной любовные сцены. Через неделю Теннесси написал диалог, который Висконти устроил (режиссёр на него изначально и рассчитывал). Мы с Теннесси вместе указаны в титрах фильма, который в итоге получил название «Чувство» / Senso[506].

Я согласился написать статью для журнала Holiday о Стамбуле. Настал самый подходящий момент, чтобы съездить в Стамбул. Купив билет на корабль судоходной компании Denizyollari, я отплыл в Стамбул и вернулся в следующем месяце в Неаполь, где Темсамани ждал меня на причале с машиной.

Когда мы с открытым верхом ехали из Неаполя в Рим, Темсамани делал то, что имеют обыкновение делать берберы: он начал активно нюхать воздух. Постепенно обычное выражение лица Темсамани изменилось. Он что-то решил сделать. Машина замедлила ход, мы съехали с дороги и остановились рядом с группой крестьян. Темсамани вышел и неторопливо направился в их сторону. Короткий разговор, после чего я услышал его восклицания: Grazie! Grazie! / «Спасибо, спасибо!» Тогда он набрал охапку сухих стеблей (целые ворохи лежали на поле), принёс к машине и положил на заднее сиденье. Он несколько раз сходил туда и обратно, и на заднем сиденье образовалась куча стеблей. Мы продолжили путь в Рим, направляясь на улицу Виа Фиренце. Пока мы не доехали, Темсамани хранил о стеблях таинственное молчание, а потом затащил их все в квартиру. Тут он заявил, что собирается приготовить лучший маджун, который видел Рим. По его словам, несколько километров поля вдоль дороги было засеяно коноплёй, и крестьяне любезно разрешили ему взять, сколько он пожелает. Темсамани было важно, что он получил киф бесплатно. То, что эта конопля не подходила для раскуривания, не имело значения, потому что для маджуна она должна быть самое оно. Так и оказалось. На той неделе я переехал в Monte Parioli / Монте Париоли и устроил вечеринку, где всех угощали снадобьем Темсамани, у которого был прекрасный вкус и мощнейший эффект. На вечеринке были Лилиан Хеллман, Стелла Адлер, а также дочка Стеллы Эллен[507], неплохо выносившая маджун — похоже, он ей был уже привычен.

Теннесси захотел съездить на автомобиле в Танжер. Мы выехали из Рима на двух одинаковых «ягуарах», несколько дней переночевали в Портофино, где Трумен Капоте договорился, что мы будем жить в квартире на верхнем этаже в доме у воды. Мне не терпелось увидеть, каким будет Марокко теперь, когда местные «террористы» начали борьбу с французами, но любопытство таило страх, что в новых условиях страна перестанет быть, как раньше, пригодной для жизни иностранцев.

Мои опасения оказались обоснованными. На улицах Танжера отчётливо чувствовалась взаимное неприятие людей. У меня сложилось впечатление, что все ждали только сигнала, чтобы спустить адских псов с цепей.

По мере того, как обстановка ухудшалась, французы становились всё упёртее и несговорчивее. Особенно стали не жаловать Америку, потому что считали, что оружие, которое марокканцы пускали в ход против французов, поступало с американских баз. На улицах Танжера почти каждый день проходили демонстрации марокканцев, а владельцы магазинов только и знали, что опускать и поднимать стальные жалюзи на витринах, как только слышался или затихал шум толпы. Теннесси такую атмосферу считал угнетающей и пробыл в Марокко недолго.

Я перестал делать прививки от брюшного тифа, потому что был уверен, что не заражусь снова. Глуповато с моей стороны. Я вдруг слег с паратифозной лихорадкой. Три недели я пролежал в холодной комнате в отеле Massilia с лихорадкой. Темсамани принёс жаровни, которые, по крайней мере, помогли сделать помещение менее влажным. Джейн, вернувшись из Соединённых Штатов, поселилась в другой комнате на том же этаже отеля. У неё были две горничные, которые спали на полу, они помогали ей готовить для меня еду, используя для растопки угольные жаровни, которые прятали в шкафу, чтобы администрация отеля не узнала об их существовании.

Когда я выздоравливал, знакомый из Танжера привёл ко мне высокого и худощавого мужчину. Его звали Уильям Берроуз, и он недавно написал книгу под названием «Джанки»[508] и продал её без посредников одному издательству, выпускавшему книги в мягком переплёте (я впервые слышал, чтобы кто-нибудь так делал). В контракте было что-то, что Берроуза не устраивало. Если я правильно припоминаю, у него были веские основания быть недовольным условиями договора. Его манеры были сдержанными до такой степени, что ты начинал сомневаться, находится ли он в комнате или нет. Я вспомнил, что видел раньше время от времени, как он шёл по улице, не глядя по сторонам. Мы продолжали пересекаться друг с другом, и теперь друг другу кивали в знак приветствия.

Я хотел увидеть Фес во времена политических волнений. По пути нам пришлось остановиться и ждать, пока по дороге мимо проедут французские танки и бронемашины. Когда мы добрались туда, за стенами Баб Фтуха стояли танки. В городе произошли колоссальные изменения. Каждый день в газетах публиковали списки жертв предыдущего дня. Никто не знал, где будет найдено следующее мёртвое тело, или чьим оно окажется. Лица прохожих на улице выражали только страх, подозрение и враждебность.

Позже весной я вернулся в Танжер, чтобы встретиться с Пегги Гуггенхайм, которая приехала из Венеции в компании двоих итальянцев с гитарами наперевес. Она пробыла всего две недели, но несколько раз мы с ней славно поужинали. Мы с Джейн взяли с Пегги обещание навестить нас на острове Тапробана следующей зимой. Потом она с приятелями отправилась в Испанию.

На лето я нашёл дом на краю утёса в Сиди Букнадель и начал снимать его помесячно. Я был готов написать ещё один роман и хотел использовать это место как студию. Необычным было, что дом был построен над родником, так что в комнатах на первом этаже вода стекала по стенам. Я покрасил и обустроил второй этаж. Здорово помогло сосредоточиться — нелишне, чтобы начать работать над книгой. Я думал о Фесе. Что ты будешь чувствовать, когда твой город, тот единственный, который ты близко знаешь, будет изо дня в день постепенно разрушаться у тебя на глазах?

Каждой ночью я заводил будильник на время рассвета. Когда раздавался звонок, я протягивал руку и брал термос с кофе, который готовил перед сном. Звук океана, бьющегося о скалы, доносился через окно до изголовья моей кровати. Я лежал неподвижно и писал. В полдень я заканчивал работу.

Когда наступила осень, я переехал в дом внутри стен Касбы, он стоял выше, и поэтому там было не так влажно. Однажды днём меня пришёл навестить месье Ктири. Он только что прибыл из Феса и ещё не отошёл от происходящего.

Предыдущим утром, когда он открыл дверь дома, чтобы выйти на улицу, то споткнулся о тело убитого ночью мужчины. «Но кто это делает?» — спросил я. Les terroristes / «Террористы», — произнёс Ктири, и его губы дрожали. У Ктири была всегдашняя привычка показывать документы, подтверждающие связи его отца с французскими военными командирами в Фесе. Так что у него имелись серьёзные основания напрягаться по поводу того, какой оборот принимали события.

В декабре того года я забронировал билеты для Джейн, Ахмеда Якуби и себя на корабль Orsova, направлявшийся на Цейлон. Ещё одна выставка картин Ахмеда была организована галереей в Коломбо.

Темсамани очень хотел составить нам компанию. Джейн предложила ему поехать с нами до Гибралтара и там выяснить, есть ли возможность купить дешёвые билеты. Так мы и поступили. Мы ехали вчетвером, Темсамани разместился где-то в глубине корабля, пил пиво с австралийками и впервые в жизни почувствовал себя человеком, равноправным с европейцами. Когда морское путешествие закончилось, его глаза засветились по-новому.

Первой реакцией Джейн на Коломбо было — она сказала, что там жарче, чем в Панаме, то есть жарче, чем ей было «по себе». Подвешенные у потолка москитные сетки над железными кроватями и здоровенные вентиляторы у потолка ей понравились. Нас стали звать в гости, и Джейн заинтересовалась местной едой. Когда мы добрались до Велигамы, увидев остров Тапробана — клочок тропического леса, поднимающийся из моря, Джейн застонала, не в силах сдержать чувства. Мы перешли воду вброд и взобрались на причал. Это сфотографировал фотограф газеты Times of Ceylon. Подошли к воротам, и Джейн бросила взгляд вверх через дикие заросли на вереницу лестниц, ведущих к дому, которого ещё не было видно. «Настоящий рассказ Эдгара По, — сказала она, пожав плечами. — Понимаю, почему тебе нравится это место». Я подготовил её к ночному нашествию летучих мышей (здесь их называют летучими лисами), но Джейн признавалась, что не ожидала, что их будет так много, а ещё, что у них будет размах крыльев целый метр и такие большие зубы. Когда стемнело, летучие мыши пропали из виду, если только не светить фонариком на деревья. У каждого из нас был свой фонарик, которым мы пользовались, переходя из комнаты в комнату. На острове не было электричества, а в доме имелась только одна яркая масляная лампа, которая обычно стояла в центральной комнате. Надо было защищать её от морского ветра, который всегда там дул. В центральной комнате высота потолка была около десяти метров, поэтому даже там было сумрачно, по стенам гуляли тени. Остальные комнаты были тускло освещены мерцающим пламенем старых, только коптивших воздух масляных ламп и свечей.

Как только мы взяли повара что надо, жизнь стала в радость. Мы поехали на железнодорожную станцию Велигама встречать Пегги Гуггенхайм. Она ехала в дребезжащей повозке, запряжённой волами. Пегги была в восторге от острова и не могла понять, почему Джейн его ненавидит. Джейн согласилась, что здесь красиво, но утверждала, что от этого не особо легче. На следующий день после приезда Пегги на Тапробану ей прислали толстый конверт от правительства в Коломбо с налоговыми декларациями, которые она должна была заполнить в трёх экземплярах, задекларировав доход, который получает в разных странах мира. Мы с Пегги немедля поехали в Галле посоветоваться с адвокатом. Он успокоил её и посоветовал не обращать внимания на письмо.