Волшебный магазин

Мать Веры-Холеры изъявила желание и появилась на Киевском вокзале возле вагона в самом что ни на есть непотребном виде. Расположившись в вагоне СВ, мамаша немедленно вытурила дочь из купе: «Иди погуляй!»

И пригласила группу близких ей классово столяров, плотников, гримерш и двух помощников оператора. Гудели до Симферополя.

Вера отсыпалась на Катиной койке. А Катя спала на другой вместе со своим семилетним сыном Алешей, которого ей не с кем было оставить: ни мамы, ни папы уже не было на этой земле. Да и мужа тоже. Под трамвай он попал в пьяном виде. В Минске осталась его другая семья, там подрастала девочка, сверстница Алеши.

В Ялте Катя оценила лучшие качества своей Холеры: дисциплинированность, которой она не ожидала, преданность делу и нежную заботу о матери, не просыхающей весь месяц. Катя столкнулась с диагнозом «запой».

На последнюю съемку Вера не пришла. Послали ее искать. Нет нигде.

Погода портилась, и надо было срочно снять уходящую натуру.

Катя спросила, с кем она живет.

– С мамой, – ответили ей.

– А мама где?

– На улице Ленина в частном секторе.

Катя знала где и сразу побежала.

Это была улица старых татарских каменных домов, там даже сохранились развалины мечети. Тут и поселили членов съемочной группы.

Но сейчас все они были на площадке и ждали героиню. Им было холодно, они устали и тосковали по дому. Это был самый последний съемочный день. У всех были куплены билеты – кому на поезд, кому – на самолет. Катя с Алешей хотела остаться на неделю отдохнуть.

В затхлой комнате с опущенными шторами была тишина. Катя со света не увидела никого. Потом глаза привыкли к темноте, и проступила кровать, на которой лежали две фигуры.

Кате стало страшно. Она не слышала даже дыхания.

Нащупала выключатель.

На нее молча смотрела Вера огромными, открытыми на мир глазами.

Она держала за руку мать.

Обе руки переплелись в тугой узел. Не разъять.

Мать была мертва.

Теперь жили втроем: Катя, Вера и Алеша.

Утром Катя отводила Алешу в школу. Вера не ходила никуда.

Сидела у телевизора. Даже посуду не мыла.

Катя ехала на студию, выясняла, что дальше делать. Никто ничего не знал. Картину заморозили. Показанный материал не понравился худсовету. Решили заменить режиссера и все переснять.

Приводила Алешу домой, готовила еду и мыла посуду.

Она почему-то считала себя виноватой в смерти Вериной мамы.

– Знаешь, – сказала Катя однажды вечером, – я узнала, можно сдать экзамены экстерном, и тогда ты сможешь поступать летом во ВГИК.

– Куда?

– Экстерном можно сдать…

– Поступать куда?

– В Институт кино, дура, только для этого надо сдать экзамены.

– А купить нельзя?

– Что купить?

– Аттестат.

Алеша неожиданно отложил вилку, он заинтересовался возможностью не ходить в школу.

– А мне можно?

– Нет, – отрезала Катя, – речь идет о Вере.

– Я хочу в институт, – сказала девочка.

– Тогда завтра пойдем узнавать про экстернат.

Катя готовилась опекать свою Холеру и буквально тащить силой, но ей неожиданно предложили снять короткометражку. И она буквально утонула в работе – это был последний реальный шанс доказать свою профессиональную пригодность.

Где-то существовал Алеша и, кажется, хорошо учился. Сам уходил в школу, сам приходил – на шее болтался ключ от квартиры. Кормили его всей коммуналкой.

Как жила Вера, Катя только догадывалась – у девочки тоже был последний шанс: или стать человеком, или повторить судьбу матери.

Великий и ужасный худсовет принял «картинку», как Катя ее называла, на ура и добавил в сборный компот, в котором были короткометражки классиков и гениев. Катя мысленно сжалась и поняла: опять «белая собачка».

На премьеру в кинотеатре «Звездочка» Катя поехала с Алешей, в последнюю минуту захотела поехать Вера. Она буквально только что откуда-то вернулась в хорошем настроении.

Там, в зале, в ожидании начала Вера прижалась прямо к уху Кати и сказала:

– А я поступила!

Катя поняла сразу, но не знала, какие надо сказать слова.

А тут ее срочно позвали на сцену. Выходили все создатели сборника, известные своими прежними картинами. Так их и представлял ведущий, и каждое имя встречали овациями. Катя прошла как случайный обмылок, но она к этому привыкла.

Их не вернули в зал, а повели в директорский кабинет угощать. Там она немного освоилась. С ней церемонно знакомились гении.

А в голове стучало: а правильно ли я поняла, может, ослышалась, а может, эта Холера опять что-то выкинула и поступила на завод уборщицей?

После они все опять вышли на сцену кланяться. Понесли букеты – не ей, правильно: не заслужила.

Слегка оплеванная сама собой Катя поискала глазами своих, но их в зале уже не было. Ну ясно, смотались за мороженым, на фиг им эта ерунда нужна.

Пока искали именно ее, Катину, потерянную бобину с фильмом – нашли, конечно, механик не туда положил, а сам ушел, Катя вышла в пустое фойе.

На единственном стуле, предназначенным для билетерши, сидели ее дети. Алеша держал сорванные с клумбы настурции. Он сразу побежал к ней, обнял, Катя обняла его и через плечо крикнула Вере:

– Ты куда поступила? На актерский?

– Что я сумасшедшая?! На режиссуру, я хочу, как ты, делать кино, а не играть.

– Ах ты, моя белая собачка, – сказала Катя, – бедная ты моя белая собачка.

Им обеим этой ночью приснился один и тот же сон.

Вокруг огромного многоэтажного дома бегает гигантская собака, больше слона. Они обе, взявшись за руки, выходят из подъезда с гранитным порталом, и на них выскакивает собака. Они прячутся в доме, бегут по запутанным подземным проходам. Замирают. Прислушиваются. Пугливо озираясь, выглядывают из грязного черного хода во двор. Пусто.

Идут, наступая только на плитки, которыми был выложен черный выход из винного подвала, где хранились армянские коньяки – их запах они ощущали даже во сне.

Во дворе стоит уродливая, похожая на башню, вытяжная труба, работающая на вентиляцию метрополитена. Из нее идет теплый белый пар.

Около башни стоит Белая Собачка размером, больше башни.

Но это уже не сказка про «белую собачку», а сказка про «белого бычка».