Сердце на двоих. Истинная друга

— Так что мы сперва должны узнать? — напомнила я о нашей беседе, чтобы прервать это неуютное, внезапно повисшее молчание.

Странный неподвижный взгляд остановился на мне, и по спине пробежал холодок страха.

Я не узнавала своего хозяина. От его недавнего смятения не осталось и следа. С лица исчезли эмоции. Полностью. Оно совершенно утратило мимику и напоминало застывшую гипсовую маску. Это выглядело жутко. Пугающе. Лицо не живого человека — бездушной марионетки, и я невольно отклонилась назад, леденея под этим немигающим взглядом. Будто чужак захватил тело генерала и теперь смотрел на меня его безжизненными холодными глазами.

«Глупости, — сказала я себе. — Что за ерунда пришла тебе в голову, Ондина».

Может, он просто о чем-то задумался?

В очередной раз я попыталась вернуться к нашему разговору. Мне хотелось, чтобы господин встрепенулся, отмер и стал таким как раньше. И не пугал меня больше.

— Ваше Превосходительство, вы сказали, что для женитьбы рановато. Значит ли это, что…

Ноздри волка раздулись. Он шумно потянул носом воздух.

— Что вы не…

Внутри его зрачков зародилось красное мерцание. Сперва это были дрожащие алые точки в глубине черных омутов, но они пульсировали, росли, пока не заполнили радужку целиком и глаза не начали светиться в полумраке.

Слова замерли на моих губах, волоски на коже встали дыбом, пальцы затряслись.

— Беги, — глухо выдохнул генерал, а потом моргнул, погасив красный огонь во взгляде, и как ни в чем не бывало продолжил своим обычным выразительным голосом: — …друг друга поближе.

Продолжил с того самого места, на котором прервался пару минут назад, до того, как начал вести себя до ужаса странно.

Я дернулась, ошеломленная, испуганная, сбитая с толку.

Генерал говорил, не замечая моего состояния, а я смотрела на него во все глаза и не могла пошевелиться.

— Буду с тобой честен. Вряд ли когда-нибудь я предложу тебе брак. И дело даже не в твоем происхождении. Я — оборотень. Где-то по земле ходит моя истинная. Сейчас я увлечен тобой. Сильно. Сильнее чем кем-либо прежде. Но настанет день — и мы с моей избранницей встретимся. В тот же миг все женщины мира, кроме одной-единственной, перестанут для меня существовать.

Господин Канаган не поднимал на меня взгляда, смотрел куда-то в сторону, но я видела, что глаза его снова синие, без малейшего намека на зловещую красноту. Эмоции вернулись и наполнили жизнью черты лица. На лбу сдвигались и расходились брови. Дрожали мышцы у губ. На виске билась тонкая вена.

Это был не тот заторможенный истукан, деревянным тоном приказавший мне бежать.

— Жениться на тебе, а потом бросить ради другой женщины, было бы с моей стороны подло. Поэтому хочу прояснить все сразу, с самого начала.

Я почти не слушала, что он говорит, лихорадочно пытаясь понять, не сошла ли с ума. Его глаза светились в темноте алым. Светились ведь? И он сказал: «Беги». Сказал же?

— Обещаю, что, даже встретив истинную пару, не оставлю тебя у разбитого корыта. До конца жизни ты сможешь рассчитывать на мое покровительство и хорошее содержание. Наверное, я не должен тебе все это предлагать. Но, — он-таки поднял на меня взгляд и сказал с обескураживающей честностью, с неожиданно ранимым видом, — я не могу. Понимаю, что эгоистично, что у нас нет будущего, но не могу. Не нахожу сил оставить тебя в покое.

Он нахмурился, видимо, заметив шок на моем лице.

— Что-то не так, Ондина? Ты злишься? Прости, если оскорбил тебя своим предложением, но я должен был его озвучить, — он сник, судя по всему, предвидя отказ.

По правде говоря, услышанное меня мало занимало. Половину его речи я пропустила мимо ушей. Раз за разом я прокручивала в мыслях случившееся и понимала, что не могу отмахнуться от этих жутких странностей.

Наверное, генерал должен знать.

Я долго колебалась, боясь выставить себя дурочкой, но в конце концов не стала отмалчиваться.

Сверр Канаган слушал меня молча и с каждым моим словом все больше мрачнел. Сжимал кулаки и челюсти. От напряжения вены по бокам его шеи канатами проступили под кожей. Когда я завершила свой рассказ, он с обреченным выражением прикрыл глаза, крепко-крепко зажмурился, а затем посмотрел на свою руку в черной перчатке.

— Мне надо идти.

Никак не прокомментировав мою историю, он вскочил на ноги и оставил меня в одиночестве на берегу реки.